– Как же не слыхали?! – загомонили мужики – Волю ты нам дал, да землицу обещал. Век за тебя Бога молить будем.
– Откуда будете, крещеные? – спросил я крестьян.
– Кои из Макаровки, кои из Зубачевки…
– Были у вас мои фискалы?
– Были, как не быть. Сделали опись дворов, да обещали по весне землицу нам заверстать. Неужто столичные баре дозволят? Ведь у нас земля графа Шереметьева – а он главный питерский богатей, мильонщик.
– Вот где будут у меня эти графья, да князья – я сжал кулак – Слово мое твердое. Получите землю. Но с двумя условием.
– Каким, каким? – загомонили мужики.
– Подати платить вовремя, без заминок. О сем будут следить фискалы. И землицу можно завещать токмо старшему сыну. Для этого будут открыты конторы нотариусов – особых людишек, что будут вести записи наследственных дел. Указы сегодня будут вывешены в Кремле – я посмотрел на Почиталина. Тот согласно кивнул.
Наследование – это очень важный вопрос. Система майората – позволяет прекратить дробление земель, а также дает государству большой кадровый запас. Вторые, третьи сыновья идут в армию, священники, оседают в городах и поднимают промышленность.
Пока я думал, мужики чесали в бородах да затылках.
– Мы согласные, царь-батюшка
* * *
После беседы с крестьянами поехал проведать новое полицмейстерское управление Казани. Каменев уже ждал меня там. Бургомистр нервничал и было из-за чего. Весь штат – десять писарей и три дьяка. Начал вникать в работу и сразу понял, что так дела не делают.
Один из тройки дьяков занимался финансами, контролируя сбор «квадратных» денег с владельцев дворов, сборами с извозчиков и прочими городскими финансами. Второй, отвечал за общественный порядок, занимаясь тюрьмой, вооружёнными караулами у шлагбаумов в конце городских улиц и караульных, бродящих по ночным улицам с трещотками. Последний отвечал за организацию постоя солдат и офицеров по всему городу.
Функции были между ними не были нормально распределены, толковых рабочих мест тоже не было. Все занимались всем в условиях постоянных перемен в управлении: контроль цен на рынках, пожаротушение, городское строительство, выдача паспортов, сбор податей и организация исполнения повинностей.
Пришлось садиться и фактически писать должностные инструкции. Заодно увеличил штат управления и задумался о новом табеле о рангах. Если военную иерархию трогать я не собирался, то с гражданской структурой надо было что-то делать. Петровский табель о рангах уже успел устареть. Так, названия чинов «коллежский секретарь», «коллежский асессор», «коллежский советник» и «статский советник» первоначально означали должности секретаря коллегии, члена совета коллегии с совещательным и решающим голосом и президента «статской» коллегии. «Надворный советник» означало председателя надворного суда, но надворные суды были отменены уже в 1726 году, а название чина сохранялось вплоть до 1917 года. Парадокс.
Кроме того хотелось уйти от неметчины в языке. Все эти асессоры, регистраторы… Пока иерархия складывалась такая – писарь, секретарь, подъячий, дьяк, волостной старшина, бургомистр, воевода. Дальше шли правительственные и думные чины. Плюс дворцовые. Обо всем этом надо было думать. В первую очередь поменять звание бургомистра на что-то приятное слуху. Градоначальник. А заодно вместе с изменениями штатной структуры провести в Казани первые выборы. Каменев меня вполне устраивал, но России требовалась сильная система местного самоуправления. А это возможность собирать в городскую казну налоги и выборы. Разумеется, я оставлял в законе, который принялся писать в дополнение к существующему судебнику – право отзывать провинившихся глав губерний и городов.
Сделав себе несколько шпаргалок на будущее и выпив травяного взвара в полицмейстерском управлении – поехал по аптекам. Их в Казане было две и уже неделю как доктор Масимов упрашивал Каменева наладить их работу. Бургомистр тянул, отнекивался – пришлось все делать самому. В первую очередь изучить их работу.
Главная аптека возле Кремля представляла собой производственную и оптовую базу медицинских препаратов и оборудования, а заодно химическую лабораторию по изготовлению редких веществ (например, азотной кислоты).
Я сходу попытался вычленить какую-то систему в работе аптекарей. Начал с документов. Самыми толстыми фолиантами были фармакопеи, перечни лекарственных веществ. Первыми такие справочники пару сотен лет назад стали издавать итальянцы. В России же сейчас ориентировались на Лондонскую и Бранденбургскую фармакопеи, комплектуя в соответствии с ними столичные, гошпитальные и городские провинциальные аптеки. Количество наименований в одной фармакопее доходило до тысяч наименований, в основном из растительного сырья. Лекарств из сырья минерального было немного, так что, по сути, фармакопея это ещё и некий ботанический справочник.
Я в раздражении отбросил перо. У меня на носу война с Питером, а я вынужден разбираться в травках. Глубоко вздохнул, опять взял в руки фармокопею.
Листая талмуд, ясно понял несколько вещей. Во-первых, его надо обязательно издать на русском языке, пусть и сохранением общепринятых латинских наименований. Во-вторых, придется стандартизировать в справочнике подачу материала: название русское, название латинское, другие названия, ареал произрастания, способ сбора. Приготовления лекарства и хранения. При каких болезнях использовать (с этими болезнями, точнее с их диагностикой сейчас много белых пятен и непоняток), дозы и предельные количества. Ну и противопоказания. Кто бы этим мог занялся?
На двери аптеки тренькнул звонок – внутрь, отряхиваясь от снега, зашел доктор Максимов.
На ловца и зверь бежит.
– Увидел казаков конвоя у входа – значит, Петр Федорович, все-таки добрались до наших палестин. Мое почтение!
Врач снял полушубок, повесил на вешалку. Мы уселись за один стол, начали обсуждать медицинские дела. Во-первых, прививку от оспы моего зарождающегося двора и офицеров. Во-вторых, я решил заняться родильными домами. Большое число матерей умирает от родильной горячки. В основе ее – грязные руки повитух, которыми они заносят заразу в утробу рожениц.
Максимов уже внедрил во врачебный обиход кипячение перевязочного материала, белья и хирургических инструментов. Неплохой результат давала анестезия эфиром, производство которого как раз налаживалось в той аптеке, в которой мы совещались.
– Я показывал аптекарям ваш указ об опии и других дурманящих веществах – собщил мне доктор – Но в полимейстерском управлении бардак и должного надзора за местными эскулапами – Максимов поморщился – Пока нет.
– Помалу все устроится – успокоил я врача – Я прикажу выделить дом графа Шереметьева под родильные палаты. Он все-равно конфискован в казну и стоит пустой. Займете его.
Я взял лист бумаги и нарисовал Максимову примерную структуру роддома. Одно из главных правил при организации таких учреждений – ограничение свободного доступа из одних отделений и помещений в другие. Размеры дома не позволяли организовать полный комплекс необходимых помещений, поэтому пришлось серьезно просчитывать, от каких палат придётся отказаться.
Второй этаж дома выделили для обсервационного отделения. Туда попадали те мамочки, у которых при поступлений в роддом выявлено подозрение на наличие инфекционного заболевания. На первом этаже шла цепочка последовательных помещений. После прихожей смотровой кабинет. Далее отделение предродового содержания со своей палатой, столовой, душевой, процедурной и туалетом. Потом родильный блок с предродовой залой (где мамочки ожидают родов), родильный зал, операционная для кесарева сечения (Максимов слышал об операциях французского придворного врача Амбруаз Паре, но не знал, что матку надо зашивать тоже), предоперационная для подготовки хирургов к операции. Далее шли помещения послеродового отделения с палатой, столовой и процедурным кабинетом.
– Как все сложно – покачал головой Максимов – Даже в гошпиталях у нас подобного не существует – Неужель в Европах сие практикуют?
– Начали – кивнул я – Большое снижение числа умерших мамаш. Большая польза государству.
– Где же взять людей и докторов?
– Учите – пожал плечами я – Берите повивальных бабок, платите им. Выдам вам денег на обустройство медицинской школы. Вот, офицеры свою школу на загляденье сделали. Хотите посмотреть?
– Хочу. Но прежде – врач грозно посмотрел на аптекарей и те испарились из комнаты – Что у вас за отношения с моей дочерью?
Глава 5
Императрица Екатерина приняла Орлова в своем кабинете, где со шкафов смотрели мраморные бюсты великих людей, где на полках стояли толстые книги в тисненных золотом переплетах. Фике была вся в черном, и это очень шло к ней. Ее глаза подпухли от слез, складка над переносицей сдвинулась резко, она была бледна.
После целования руки она просто указала графу на стул около себя.
– Ваше величество! – первым, волнуясь, начал Орлов – Разрешите принести глубокие соболезнования в свете последних злоключений…
– Ах брось, Гриша – Екатерина залилась слезами – Кругом обман и предательство. Видно Бог нас наказывает.
Граф бросился на колени перед императрицей, обнял ее. Екатерина подалась вперед, обхватила Орлова за шею. Некоторое время бывшие любовники не могли разомкнуть объятия. Первая отстранилась императрица.
– Что делать будем, Гришенька?
– Сей же час смотр гвардейским войскам на Марсовом поле и на Москву. Оттуда через Нижний на Казань. К весне выбьем самозванца из города, казним мятежников.
– Бибиков уже пробовал.
– У него было мало войск.
– А до него Кар.
– А этот и вовсе трус и предатель!
– Гриша, только что курьер приходил. Пугачевцы взяли Самару.
В кабинете воцарилось тяжелое молчание.
– Я решила возвернуть половину второй южной армии обратно – Екатерина показала Орлову недописанное письмо – Крым уж очищен от татар… посему…
– Надо учинять новые мирные договоры с османами – мрачно произнес Орлов – Одной 2-й армией мы не обойдемся. Ежели взята Казань и Оренбург – Сибирь також падет.
– С кем учинять? – резко произнесла императрица, припудривая нос – Мустафа III при смерти. Ему наследует Абдул-Хамид. Он десять лет был в затворниках во дворце. Тихий, богобоязненный, говорят умом тронутый.
– Прямо как царевич Иоанн Антонович – тихо произнес Орлов, но Екатерина услышала.
– Я же запретила упоминать его имя!
– На каждый роток не накинешь платок – пожал плечами граф – Сама про грехи наши заговорила.
– Искупим! Клянусь, ежели свернем голову маркизу – построю сто церквей по всей Руси.
– Двести – иронично произнес Орлов – Надо договариваться с пашами и визирями. Они сейчас в Османской империи все решают.
– Долго – отмахнулась Екатерина – Пока будем сносится – падет Нижний и Москва. Князь Волконский так бунтовщиков и не унял – заперся в Кремле, шлет депеши. Езжай Гришенька в Первопрестольную. Бери полки и езжай. И Павла возьми с собой.
– Павла??
– Надо бы его от Паниных оторвать. Вьются коршуны – Екатерина отбросила пудренницу – Нашептывают. Низложить меня хотят. И Павла на царство объявить.
– Бл…жьи дети! – выругался Орлов – Кто сие доложил?
– Новый обер-секретарь Тайной экспедиции. Я назначила Суворова.
– Генерал-майора? Александра Васильевича?? Румянцев на него жалуется, своеволен.
– Нет, отца его, Василия Ивановича. Старик суров, был сибирским губернатором. Кому как не ему знать чаяния казачков… – императрица тяжело вздохнула – Эх, как же не хватает Степана Ивановича. Значть бы чем этого волка Пугачев приманил.
– Шешковский, паскуда – опять заругался граф – Лично удавлю ежели поймаю.
– Езжай, Гришенька – 2-я армия будет выходить из крымских пределов дай бог к лету. На тебя, да на гвардейцев вся надежда.
– Не подведут. Но на всякий случай отзови полки из Польши. Смирно там, а оставлять Питер без войск…
Екатерина согласно кивнула, взяла Орлова за руку:
– Задавишь ребеленов – станешь вместо Чернышева.
Граф мстительно улыбнулся. Занять вакансию главы военной коллегии – была его мечтой.
– Иная награда меня манит! – Орлов возбужденно посмотрел на Екатерину. Перевел взгляд на ее шею, грудь.
– Все получишь! – твердо ответила императрица – Торопись!
* * *
Ранним вечером дорога скрипит снегом. По ней идет к родной деревне Левашовке веселыми тульскими местами звенигородского полку унтер-офицер Николай Куропаткин.
Уволен в чистую – ему ведь под Шумлой оторвало ногу по колено османским ядром. Теперь там деревяшка, проваливающаяся в снег.
Идет Куропатки бойко, на костыль опирается. Как положено – кафтан зеленый, епанча серая, у костров сзади прожженная; за плечами мешок. В мешке – гостинцы родне в Левашовке.
Вот уж видать господский дом встал на горке, за парком. Сквозь облетевшие липы да березы от вечернего солнца горят его окна… Маковки берез тоже горят и крест на колокольне церковной. На войне – пушки, гром, крики…А тут тишина, покой. Поля белеют, березки гнутся под ветром, ветками длинными качают, словно здороваются.
Спустился Куропаткин с горки, под горкой деревня – тут же темно, холодно. Ветер так и завывает… Идет унтер-офицер, а позади ребятишки бегут, дивятся: что за человек? Сколько лет прошло, позабыли. Да и малышня новая народилась.
Постучал Николай в окошко родной избы, отодвинулось окно. Старушка смотрит оттуда в повойнике, беззубым ртом шевелит, жует:
– Чего тебе, служивый?
– Мамушка, родная, неужель не признала??
Вытянулся Куропаткин во фрунт, треуголку снял, костыль отставил – одна нога только у него ровно у петуха – подшиблена. Стоит бодро.
– Унтер-офицер Николай Куропаткин представляется матери родной по случаю прибытия домой со славной войны. Честь имею явиться с царской службы. Вот он я!
– Коленька, чадушко родное! Болезный мой! Да что ж это у тебя ножка-то? Об одной ноге ты, что ли? Ай-ай-ай!
Спешит старая из избы, ноги подкашиваются, слезы льются, сына обнимает, целует…
– Ах ты несчастный какой… Господи-батюшка!
– Никак нет, счастливый я, матушка, – голову-то домой принес… А сколько там нашего брата полегло… Не счесть. А батюшка где?
Сказал да примолк.
Втихую облилась слезами старая, рукой глаза прикрыла, на церкву машет.
– Там, давно там, родимый… Отмучился… На погосте лежит. А вон брат Зиновей с вырубки идет… Да и Ульянушка, твоя женка-то, с с бабами бежит…
Жена с радости о землю грянулась, заголосила. Соседи сбежались – руками машут, дивятся… Староста пришел, Селиверст Семенович. Сидели в избе, и за полночь рассказывал Куропаткин про свои походы. И как под Бухарестом свое геройство доказывал, и как под Шумлой пострадал…
Рассказывает Николай, рукой поводит, а в темной избе уж на полу убитые товарищи лежат, всем чудится, кровушка их течет, раненые стонут и поперек всей избы едет на гнедом жеребце генерал Румянцев, весь в регалиях, брылья распустил.
Слушал народ Куропаткина невесело, а брат Зиновей, тот поднял голову, глазами сверкнул:
– У нас в деревне жизни нет! Баре немцам продали…
И стал втихую, шепотом рассказывать…
– Старый-то наш барин, Василий Акинфиевич, дай ему господи царство небесное, с год уж как померши. Молодой барин со службы сразу в деревню вернулся, стал жить да поживать. Говорит – тут как все налажу, в Питер перееду… В Питер он, барин, жить поедет, а вы-де, мужики, меня кормить будете… Барин-то молодой, Акинфий Васильевич, старосту нашего Селиверста Семеныча уволил, да, уволил…
– Уволил он меня, – сказал и Селиверст Семенович и кашлянул – Это точно.
И почесал в бороде.
– А теперь у нас новый прикаcчик… Господин Хаузен… Бывший пленный из пруссаков. Был у нас рыжий кобель, на цепи что сидел – помнишь? Так пруссак этот куда лютее. За один месяц все недоимки за три годах с мужиков собрал… У мужиков все чуланы, все чердаки, все погреба обыскал, излазил. Душу вытряс… У мужиков, говорит, ничего своего нету. Все барское. И сами вы, тоже барские… Рабы одно слово… Ну, баре и рады…