Она принюхалась и взяла угощение аккуратно, двумя пальчиками, будто боялась, что я сейчас схвачу ее или сделаю еще какую-нибудь глупость. По тонким губам пробежал темно-бордовый язык, обнажились острые, как у куницы, зубы.
Они могли рвать плоть, выхватывать ее целыми кусками. Неудачливые путники, заманенные в лес дивным русалочьим пением, становились легкой добычей, попав под чары речного народа.
Сев у костра так, чтобы пламя разделяло меня и Илву, я наблюдал, как девочка аккуратно отламывала кусочки сыра и отправляла их в рот. Как птичка, честное слово. Совсем она не походила на крепких северных жителей, привыкших к охоте и долгим лютым холодам. Цветок, застывший среди льдов, — вот она кто. Я даже не мог понять, как она жила все это время!
Правда, со смерти ее отца прошла всего неделя. Малышка даже не успела осознать, что значит жить одной.
Какое мне вообще до этого дело? Я, вроде как, собрался забрать свое, подзарядиться и валить прочь из этой продрогшей до самых костей земли. Признаться честно, я ненавидел холод и все, что было с ним связано.
— Невежливо так рассматривать людей, — пробурчала Илва, заметив мой взгляд.
Я только усмехнулся и, оторвав от солонины приличный кусок, принялся неспешно жевать.
— После нашей сделки что-то все еще кажется тебе “невежливым”?
Кусочек сыра явно попал не в то горло, и малышка закашлялась. Постучав себя кулачком по груди, она подняла голову и, клянусь мраком, мечтала испепелить меня на месте. На бледных щеках проступил соблазнительный румянец, а губы приоткрылись, чтобы выплюнуть очередную колкость:
— Как любой порядочный мужчина ты мог бы взять деньги.
О, время бесед о порядочности. Жаль, что я только что поел, не пойдет ужин впрок.
— Уверен, что в твоем розовом мирке порядочный мужчина отвел бы тебя к ведьме даром.
Девочка упрямо вскинула острый подбородок.
— Я знаю, что за все нужно платить!
— Вот ты и платишь, — парировал я. — Неужели, я тебе настолько противен, что сама мысль о…
— Замолчи! Не хочу слушать!
— Значит, противен. Не волнуйся, я могу надеть на голову мешок. Или мы можем надеть мешок тебе, чтобы было не так страшно.
Ох, я мог бы бесконечно смотреть, как она медленно наливается яростью.
— Ты не в моем вкусе — вот сам и надевай! — рыкнула Илва и надулась не хуже разъяренного ежа.
— Если хочешь, я могу наколдовать личину, — чуть сдвинувшись в сторону, я заметил, как малышка напряглась. — Расскажешь мне, кого бы ты хотела?
Она хлопнула своими умопомрачительными ресницами и зашипела, как самая настоящая русалка.
— Это не твоего ума дело!
— Но почему?! Не вредничай, — хмыкнул я, придвинувшись еще немного. — Помоложе? Или постарше? Брюнеты или блондины? Может быть — рыжие?
С каждым словом глаза девчонки все больше расширялись, пока не стали похожими на плошки. Черты моего лица менялись сами собой, волосы отрастали и укорачивались движением руки, менялся цвет одним только мысленным приказом, а я наслаждался представлением. Простенькая магия не требовала помощи крови, и я мог бы развлекаться так часами.
Стоило мне еще приблизиться, как девочка сжалась, неосознанно сдвинув ноги. Тонкие пальчики вцепились в плащ как в единственное спасение. Я втянул носом нагретый воздух и чуть не захлебнулся ее запахом. Спелая, сладкая…
Только руку протяни — и вот они, белоснежные локоны, ничем не стянутые, густые, мягкие. Тяжело сглотнув, я понял, что совершенно не могу держать себя в узде. Несусь вперед на всех парах, растеряв последние капли осторожности.
Я стиснул ее плечи до тихого вскрика, навис сверху и замер всего в дюйме от приоткрытых губ. Поймал судорожный вздох, запечатал его в себе и попробовал ее дыхание на вкус.
Если бы я захотел, то мог бы выпить ее прямо здесь. На полу.
Магия не позволит никаким тварям войти без моего разрешения.
Но отчего-то до болезненной дрожи, до жарких судорог хотелось вытянуть из Илвы признание.
Чего ты хочешь, маленькая птичка? Что тебе нужно?
Может, где-то в глубине души я жаждал, чтобы она сказала: “Меня и так все устраивает”?
— Высокие? Или низкие? Коренастые или жилистые? Помоги мне, малышка, я хочу узнать, что тебе нужно.
— Мне нужно брата найти! — выпалила она и вскочила на ноги. — Не смей ко мне прикасаться!
За спиной утробно зарычала русалка. Любое мое движение она могла воспринять как угрозу и напасть.
Да что со мной такое? Просто делай свое дело и забирай приз!
Все ведь просто!
Правда?..
— Я шучу, малышка, — примирительно подняв руки, я указал на костер, хотя внутри ревел настоящий ураган. Я хотел крушить, спустить пар любым возможным способом. Выйти на улицу и валить деревья в конце концов! — Садись. И рассказывай, как так вышло, что твой брат застрял в ведьмином лесу.
Илва
Ведьмин лес. Десять лет назад.
— Давай, Альва, ну чего ты там копаешься!
Братец остановился как вкопанный и жалобно захныкал. Вот же плакса, а! А ведь почти взрослый уже. Дети в поселении охотников в десять лет убивают своего первого снежного энгая и из его рогов делают украшения, чтобы хвастать ими перед младшими. А Альве десять исполнится всего через несколько недель!
— Ну, что такое? — присев на корточки, я коснулась светлых локонов, которые совсем уже отросли, из-за чего братишка все больше походил на девчонку. Отец все чаще пропадал в лесу и на охоте, совершенно ничего не замечал. Нужно будет подстричь его, как домой вернемся.
Отведя в сторону мягкие прядки, я коснулась щеки Альва.
— Ну и чего ты ревешь?
Он жалобно всхлипнул, поднял на меня прозрачные зеленые глазищи и ткнул пальцем в тропинку, которая уже стала больше похожа на желтую ленточку, а не хоженную дорогу.
— Собьемся с п-пути, — пробормотал братец. — Далеко мы ушли, Илва, папа будет волноваться!
Я только фыркнула в ответ.
— Папа даже не заметит, что нас нет! Ты что же, испугался? Сам ведь просился в лес, на “Чудную полянку” посмотреть!
Альва затряс головой с такой силой, что кудряшки взметнулись в воздух золотистой волной.
— Совсем я не испугался! — буркнул брат, вытирая рукавом набежавшие слезы обиды. — Ничего я не боюсь!
“Чудной полянкой” местные дети называли совершенно ровный круг, поросший густой шелковой травой и усыпанный пестрыми головками русалочьих слез, окруженный высоченными темными елями. Они были такими пушистыми, что широкие лапы закрывали собой край поляны, отчего казалось, что из этого странного места нет выхода. Поговаривали, что войти туда может не всякий.
Если ребенок был достаточно смелым и сильным, чтобы пройти от деревушки до “Чудной полянки”, то ждало его вознаграждение.
Я-то сама в эти сказки давно не верила! Но Альва так упрашивал показать ему странное место, что я не смогла отказать. Ранним утром отец ушел на охоту, и я знала, что вернется он не раньше первых сумерек, так что времени бы хватило с лихвой.
Достав из-за пояса охотничий нож, я оставила на дереве несколько зарубок. Дорогу я знала хорошо, но тени часто играли с неосторожными путниками злые шутки. Путали следы и повороты, могли и по ложной тропке в глухую чащу завести!
— Идем, тут совсем немножко осталось! — взяв брата за руку, я уверенно зашагала дальше.
Стоило только пройти чуть дальше, как тропинка оборвалась, а под ногами закурчавился изумрудный мох. Ветки над головой сплелись плотно, будто срослись друг с другом, и совсем-совсем перестали пропускать солнечный свет, погрузив лес в сумрак. Альва жался ко мне и опасливо поглядывал по сторонам, но я знала: “Чудная полянка” где-то здесь.
Еще одна зарубка на дереве. Теперь я начала помечать их через одно и смазывала отметины пастой из белоцвета, как папа учил. Она светилась в темноте не хуже болотного светляка.
— Илва, ты уверена, что мы не заблудились?
— Конечно, уверена! — моей воинственности мог бы позавидовать самый бывалый охотник. — Уже скоро доберемся — вот посмотришь.
Стоило только замолчать, как лесные шорохи и скрипы обрушились на нас со всех сторон. Где-то что-то шебуршало, царапалось и ухало, а в отдалении явственно был слышен волчий вой. Что-то я не могла припомнить, чтобы отец говорил о волках…
Взмах ножа — и привычная зарубка появилась прямо перед моим лицом. Под ногами потрескивали мелкие веточки и чавкали подгнившие палые листья, смешавшиеся с влажной черной землей. В нос ударил запах теплой коры и влаги, а за ним пришел горький полынный дух, от которого закружилась голова.
Тропинка давно пропала, но я упрямо шагала вперед, уверенная в себе и своей памяти. Правда, с каждой минутой уверенность таяла, как огарок свечи, и оглянувшись, я с ужасом поняла, что за спиной толпятся широкие ели, закрывая собой пути к отступлению.
— Илва… ты разве не чувствуешь?..
Голосок брата треснул и раскрошился снежной крупой, а в лицо пахнуло настоящей зимней стужей.
Рано ведь еще. Только середина лета…
Елки перед нами расступились, и я вздохнула с облегчением, увидев край “Чудной полянки”.
— Говорила же, что доберемся!
Гордо вскинув подбородок, я потянула Альву дальше, и уже через минуту мы топтались посреди шелковой зелени разнотравья и с замиранием сердца рассматривали стоящий на полянке дом.
Дом, которого здесь никогда не было.
— Илва, — протянул братишка. — А разве здесь кто-то живет?
Качнув головой, я крепче сжала дрожащую ладошку Альвы, и мы обошли дом по широкой дуге. Стоял он точнехонько в центре: резьбой украшенный, ставенками замысловатыми и увитый дикими алыми розами да пахучим шиповником. На крылечке, в тени цветочных шапок, сидела женщина и что-то напевала под нос. Тяжелая черная коса была перекинута через плечо, в тонких белоснежных пальцах мелькала иголка, а на полотне перед женщиной медленно, но верно рождался цветочный узор.
Подняв голову, она окинула взглядом незваных гостей, а я так и замерла с разинутым ртом.
Никогда я не видела таких глаз! Больших, кобальтово-синих, обрамленных густыми черными ресницами. Женщина смотрела не мигая, а ее полные алые губы растянулись в приветливой улыбке.
Вот только глаза ее оставались холодными и внимательными, как у хищной птицы. Мне показалось, что еще немного — и она облизнется, как какая-нибудь кошка, почуявшая запах свежей сметаны.
Спрятав брата за спину, я встала между ним и крылечком, отчего улыбка незнакомки только стала шире.
— Не место детям в этих лесах, — сказала она тихо.
Голос — нежный, бархатистый и мягкий — обнимал плечи, как мамин пуховый платок, а в голове уже роились мысли, что не такая уж незнакомка и странная. И улыбка совсем не зловещая и не хищная.
Показалось…
— Заплутали, да? — женщина сочувствующе покачала головой и поднялась. Темно-синее платье, расшитое цветами шиповника, мягко зашуршало по густой траве, а незнакомка будто и вовсе не касалась земли. Я не слышала ее шагов. — Не выйти вам из леса до зари. Существа ночные да хищники не дадут вам вернуться домой.
— Но ведь еще совсем рано? — пробормотала я смущенно.
— Милая, да ты совсем за временем не следишь! — женщина рассмеялась и указала на алеющее небо. — Закат уже. Кончается светлое время.
Как же так?
Мы вышли из дома сразу же, как ушел папа. Рано совсем было! Не могли же мы бродить по лесу целый день…
Будто опровергая мои слова, в животе протяжно заурчало, а хозяйка дома без всякого стеснения потрепала меня по волосам, вытряхивая из моей головы последние крошки здравых мыслей. Было что-то нечеловеческое, колдовское в ее красоте. Отчего невозможно было отвернуться, уйти и не слушать чарующего голоса, проникающего в самую душу.
— Голодные, да? — спросила она, сверкая кобальтовыми озерами глаз. — Оставайтесь, а утром я сама вас к тропе выведу.
— Илва-а, — жалобно протянул Альва за моей спиной. — Папа ругаться будет. Он же строго-настрого запрещал нам ходить по лесу после заката.
— Малыш… — Я и сама не заметила, как незнакомка обогнула меня одним плавным движением и присела на корточки у ног брата. Взяв его ладошку в свою, она так тепло улыбнулась, что у меня сжалось сердце. Даже папа нам так не улыбался.
Особенно после того, как мамы не стало…
— Я сама с вашим папой потолкую, — уверила Альву женщина. — Он не будет ругаться, я обещаю. Вы совсем продрогли, а твоя сестренка голодна. Спорю, что и ты тоже. — Она перевела взгляд на меня. — Темнеет, давайте зайдем в дом.
— А пирожки с яблоками у вас есть? — деловито спросил Альва.
Я хотела одернуть брата. Неприлично вот так сразу с вопросами приставать, особенно про еду спрашивать!
Но женщина меня опередила и мягко подтолкнула его вперед, к крылечку.
— И пирожки тоже, — незнакомка сверкнула белозубой улыбкой. — Все, чего захотите.
Ночь, быстрая и безжалостная, как волчья стая, навалилась на “Чудную полянку”, похоронив ее под собой. Я не успела заметить, когда же так быстро стемнело, а на душе кошки скребли и было совсем неспокойно. Казалось бы, в светлом и уютном доме я должна была чувствовать себя защищенной, но не чувствовала.
Еда не утоляла мой голод, питье не отгоняло жажду, но было страшно просить еще, а вот Альва себе ни в чем не отказывал; и незнакомка смотрела на него так пристально, что мурашки бежали по спине, а под сердцем то и дело колола холодная “игла”.
Когда со стола исчезли миски и кувшины, меня потянуло в сон. Это было не приятное полусонное состояние, как после плотного ужина, а тяжелая и липкая дремота, которую я не могла отогнать даже умывшись холодной водой. Ноги подкашивались, а белоснежные перины манили, звали к себе, умоляли склонить голову и утонуть в пышной прохладе подушки.
— Альва… — пробормотала я, но братец не ответил. Тяжелый, тошнотворный ком страха заворочался в груди, но и его подавила неподъемная тяжесть сна.
Кто-то шептал мне на ухо простенькую колыбельную, укачивал в крепких руках, а через секунду под спину скользнула мягкая перина — и я уже не могла думать ни о странном доме, ни о его хозяйке, ни о том, что на “Чудной полянке” отродясь никто не жил.
***
Вынырнула я из сна с боем, отвоевывая каждый кусочек реального мира, вырывая его из цепких когтей дремы. Перекатившись на бок, я несколько раз моргнула да так и застыла, поняв, что брата нет рядом, хотя точно помнила — незнакомка уложила нас в одну постель и пела колыбельную.
Как мама когда-то.
С трудом удерживая глаза открытыми, я свесила ноги вниз и аккуратно коснулась ступнями ледяного пола. Он был даже холоднее снега, пронизывал пятки острыми иглами и ввинчивался стужей до коленей, прикрытых тонкой сорочкой.
Хотелось позвать брата, но голос не слушался. Из горла не вылетал даже тихий шепот, что уж говорить о крике.
Цепляясь вспотевшими ладонями за мебель, я медленно подошла к двери.
Толкнула ее раз, второй, но не сдвинула ни на дюйм.
Заперто?
Зачем?
Уперевшись в дверь двумя руками, я толкнула изо всех сил и, услышав тихий скрип, вздохнула с облегчением.
Показалось.
Дом стоял темным и холодным. Только в очаге тлели угли, распространяя вокруг тусклый кровавый свет. За окном же клубился непроницаемый мрак. Такой густой, что при желании его можно было намазать на буханку хлеба.
Сколько же я спала? И где Альва?
Увидев рядом с очагом еще одну дверь, я заметила, что она приоткрыта и через щель льется свет. Крадучись, я приблизилась к комнате, которую днем не заметила. Прижавшись щекой к дверному косяку, я прищурилась, чтобы заглянуть в щелку.
И так и застыла, не в силах двинуть ни единым мускулом.
Альва висел прямо в воздухе.
Его ничто не поддерживало: руки и ноги безвольно болтались, как веревки у испорченной марионетки. Широко распахнутые глаза уставились в потолок, темный от копоти.
— Я тебя давно искала, — прошептал кто-то в стороне, и я увидела встретившую нас незнакомку.
Крик застрял в горле, а сердце подпрыгнуло в клетке ребер и пропустило несколько ударов, когда из-под прекрасного белокожего лица проступили совсем другие черты. Обвисшие дряблые щеки, впалые глаза, да не одна пара, а три, как у паука. Широкий рот растянулся в стороны, обнажив острые зубы. Длинные скрюченные пальцы дергались и извивались, как крохотные змейки, а из-под мешковатого балахона вынырнула вторая пара рук и, подхватив со стола крохотный черный кувшин, поднесла его к глазам брата.