И для этого ему пришлось покинуть леса, оставить поместье на управляющего и переехать в Петербург. Только там, ведя рассеянную жизнь столичного денди, он сможет как-то участвовать в судьбе Анны.
* * *
Всеслав решил появиться на первом же большом приёме, где будут Анна с мужем — это позволило бы ему представиться ей, не привлекая излишнего внимания. К тому же, с графом Левашёвым он уже был шапочно знаком, имел с ним общих приятелей, даже как-то выиграл у него в карты. Однако первое знакомство с Анной едва не обернулась большим осложнением: оказалось, молодая графиня сумела запомнить его и чуть не проговорилась! Всеслав успел обернуть всё в шутку, но понял, что с Анной Левашёвой будет не так просто. И как она сумела разглядеть его там, в горах, не обладая, как он, острым ночным зрением?
Второй проблемой оказались его собственные эмоции: здесь, при ярком освещении, Анна была так красива и так похожа на мать! Особенно издалека — он понимал, что это невозможно, и всё же несколько раз вздрагивал, видя эти блестящие чёрные кудри, тёмные миндалевидные глаза… Правда, стоило ему приблизиться, иллюзия пропадала, ибо красота Златы была солнечной и вечно юной, она несла в себе силу природы, весны, свежести лесной… Анна же выглядела бледной копией матери: она являлась всего лишь человеком.
Удивительно: ведь Злата рассказывала про необычайные способности дочери, но сейчас Всеслав не чувствовал в Анне ничего подобного. Может быть, Злата ошиблась? Но тогда все её жертвы оказались напрасными — если Анна родилась обычной девочкой, со стороны сестёр-мавок ей ничего не грозило!
«А что, если, — думал Всеслав, в то время как вокруг Анны роем вилась стая обожателей, — Злата была уверена, что дочь унаследовала необычный дар, и просто приняла желаемое за действительное? Если Анна — обычная девица, вернее, теперь уже дама, то и сама Злата, и сёстры-мавки не представляют для неё никакой опасности! И, узнав об этом, Злата перестала бы за неё бояться!»
Но как это осуществить? Отправиться снова искать Злату, теперь уже вместе с Анной? Но с чего он взял, что той вообще есть дело до пропавшей двадцать лет назад матери? Ведь они совершенно чужие друг другу. Даже если он упросит Анну выслушать его или напишет ей письмо, скорее всего, графиня Левашёва решит, что князь сошёл с ума.
Всеслав ещё раз всмотрелся в лицо Анны, попутно рассеянно кивая приятелям и знакомым. Да, графиня была необыкновенно хороша собой, пользовалась успехом — но стоило ей задуматься, выражение её лица становилось грустным, даже потерянным. Всеслав вновь припомнил сбивчивый рассказ Анны, слышанный им ночью в горах. Что-то об уходе мужа из дома, злой мачехе, сестре… Он тогда не придал этому особого значения, посчитав, что Анна слишком перепугалась и была не в себе. Однако видя её сейчас, Всеслав готов был, пожалуй, согласиться со Златой: её дочь явно одинока и не особенно счастлива. В таком случае, Анна наверняка не откажется узнать о матери больше.
Но стоило быть очень осторожным: прежде всего познакомиться с графиней Левашёвой поближе, понять, что она за человек и можно ли доверить ей тайны, связанные с её матушкой.
* * *
Приём в салоне Нессельроде показался бы Анне совсем обычным, если бы не присутствие князя Полоцкого. Куда бы она ни пошла, с кем бы ни танцевала и ни болтала — ей казалось, она везде встречает пристальный взгляд его ледяных глаз. Она готова была почувствовать себя польщённой, если бы князь хоть раз улыбнулся или как-то по-иному выразил ей восхищение. Но под этим взглядом, который словно пронзал её насквозь, становилось холодно и неуютно, даже жутковато, будто перед визитом незнакомого доктора. У неё вдруг возникло детское желание спрятаться за портьеру. Неужели это тот человек, который так осторожно и бережно нёс её на руках, затем уложил в карете на подушки и прикрыл собственным плащом?
Вскоре Анна не выдержала и, бросив очередного кавалера, прошествовала к выходу из залы. Когда она проходила мимо Полоцкого, что стоял к ней вполоборота, она нарочно уронила свой изящный разукрашенный веер — князь молниеносно нагнулся, подал ей безделушку, так что пальцы их соприкоснулись. Анна едва не ахнула: рука князя была обжигающе-ледяной.
— Благодарю вас. А… вы случайно не видели моего супруга? — выпалила Анна, не зная, что сказать.
— Видел, сударыня: граф Левашёв занят беседой с графиней Нессельроде. Но если вам угодно, я могу проводить вас к ним.
— О, нет! — поспешно отказалась Анна. — Владимир Андреевич, помнится, говорил, что визит к графине окажется чрезвычайно важен для его возможной карьеры. А я в этом ничего не понимаю, так что не хочу мешать.
— А на каком поприще намерен преуспеть ваш муж? — спросил Полоцкий.
Анна замялась. На самом деле, Левашёв не раз делился своими планами с Еленой и Катериной Фёдоровной в её присутствии; Анна же, как всегда, почти не слушала — карьера супруга была ей глубоко безразлична.
— Он хотел бы заняться… поступить на службу… э-э-э… Впрочем, лучше спросите у него самого. Я не слишком-то разбираюсь в этих важных вопросах.
— В самом деле, к чему такой красивой женщине утруждать себя столь скучными вещами! — спокойно подтвердил Полоцкий; однако даже произнося совершенно обычный комплимент, он не улыбнулся и не переставал холодно наблюдать за ней.
«Будто кошка, стерегущая мышь!» — пришло ей в голову сравнение. Поведение князя было настолько непохоже на подобострастие её поклонников, что ею овладел азарт. Анне захотелось перехватить у него инициативу.
— Скажите, князь, вы ведь любите путешествовать?
Она ждала, что собеседник хотя бы вздрогнет, но ничуть не бывало.
— Да, люблю, но увеселительные поездки совершаю редко. Не выношу так называемых модных курортов. Их посетители никогда не видят настоящей, природной красоты — той, ради которой только и следует покидать родной дом и привычную жизнь.
Анна слушала и понимала, что на прямой вопрос: «это были вы тогда, в горах?» — Полоцкий всё равно не ответит. Но ей надо было непременно это узнать — она даже до конца не понимала, зачем. Возможно, оттого, что в ту ночь он пришёл ей на помощь, подобно ангелу с неба; Анну волновало это присутствие незримого защитника, ей так хотелось верить в него! Но вот сейчас, когда князь шёл с ней рядом и она видела его своими глазами — он был таким чужим и холодным, что их встреча в горах показалась ей приснившейся. Анне вдруг стало обидно, как никогда. У неё едва не брызнули слёзы, и только привычка держать себя в руках, выработанная в последнее время, помогла ей сохранять вежливую полуулыбку.
Она усиленно обмахивалась веером, и Вацлав Брониславович подал ей бокал с каким-то прохладительным напитком; Анна машинально пригубила, даже не замечая, что именно пьёт. Сквозь кружевную перчатку она ощутила холод, исходящий от его пальцев… В их первую встречу его руки были тёплыми.
— Не пройти ли нам к камину? — предложила Анна дрогнувшим голосом. — Мне показалось, вы продрогли…
И тут же прикусила язык. Слава Богу, никто не прислушивался к их беседе!
— Благодарю за заботу, — тихо ответил князь, — однако холодные руки — не обязательно признак того, что тело нуждается в тепле. Когда снаружи жарко, приходится охлаждать себя изнутри. А также тех, кто рядом. А в этом салоне, несомненно, слишком уж душно и жарко. На месте четы Нессельроде я приказал бы истопникам расходовать втрое меньше дров.
Анна смотрела на князя, широко раскрыв глаза, затем рассмеялась.
— Полезное умение. Вы, верно, любите свежий воздух?
— О, да! — согласился Полоцкий. — Я ведь, в сущности, сельский житель. Только вне города можно ощутить, что такое настоящий воздух.
Пожалуй, сейчас в его голосе она слышала искренние нотки вместо общих любезно-безразличных фраз. Ей так хотелось продлить эту на миг возникшую близость, что она забыла обо всём на свете, даже о том, что вокруг много народу, за ними наблюдают десятки глаз, и наверняка её нескрываемый интерес к князю даст любопытствующим пищу для пересудов.
* * *
Анна и Вацлав Брониславович стояли вместе на балконе и смотрели на Неву: горящие фонари, экипажи, проезжающие по набережной. Вечер был удивительно тёплый для петербургской осени; казалось даже, что вдруг вернулось лето — чтобы уже на следующий день покинуть их окончательно.
Князь умело поддерживал беседу, так что Анне не приходилось преодолевать неловкое молчание и судорожно придумывать, о чём бы ещё поговорить. Ей страшно нравилось, что он задавал вопросы о ней самой, её жизни, её вкусах, увлечениях — как будто она на самом деле заинтересовала его, и вовсе не как предмет пошлого обожания или волокитства. Князь Полоцкий даже пожелал узнать поподробнее о матери Анны, Алтын Азаматовне, какой та была, и что осталось в память о ней. Анна уже размечталась, что Вацлав Брониславович хотел бы познакомиться поближе и увидел в ней личность, а не просто обладательницу красивых глаз и прекрасной фигуры.
«Он просто удивительный! — думала она, кутаясь в тёплую шаль, которую князь собственноручно принёс из гардеробной и накинул ей на плечи. — До чего же он не похож на всех этих… липких навязчивых болванов!»
И вдруг она заметила, что Полоцкий, похоже, задал какой-то вопрос и внимательно смотрел на неё в ожидании ответа.
— Простите, я случайно задумалась, — улыбнулась она. — О чём вы спрашивали?
— Это был не вопрос, а так… Рассуждение. Вы рассказали, что ваша матушка при крещении была наречена Анной; по-видимому, вас назвали в её честь. И вы утверждаете, что необыкновенно похожи на неё. При том же, ваш сын носит другое имя, нежели ваш супруг, а ваша…
— Мой сын? — забывшись, искренне удивилась Анна. — Но у меня нет детей… — она увидела выражение его лица и похолодела.
Надо же так глупо выдать себя! Что ей теперь отвечать? Не может же она сказать, что, будучи очарованной их беседой, совершенно забыла о своих детях?
— Я… Я… Кажется, мне нехорошо… Голова закружилась, — залепетала Анна, натурально, как она надеялась, пошатнувшись.
Она оперлась о балюстраду; Вацлав Брониславович поспешно предложил ей руку.
— Вы сможете идти, графиня? Я отведу вас внутрь и попрошу доктора Рихтера помочь вам.
Они вернулись в залы; Анна шла медленно, тяжело опиралась на руку своего спутника и старательно изображала слабость. Она чувствовала, как щёки её горят; пожалуй, надо будет сказать доктору и остальным, что у неё лихорадка! Но всё равно — она ощущала по-прежнему пристальный, внимательный взгляд князя Полоцкого и с отчаянием понимала: её ошибка может показаться ему крайне странной и неестественной. Как бы он чего не заподозрил!
В этот миг Анна думала лишь о том, что вела себя весьма неосторожно в присутствии князя, и она совершенно не замечала взглядов исподтишка и скрытых усмешек, которыми их встречали окружающие — ибо почти половину вечера графиня Левашёва и князь Полоцкий постоянно переглядывались, уделяли внимание лишь друг другу, да ещё и уединились на балконе! Возможно, в другой раз она подумала бы об этом; теперь же её заботило лишь, какого мнения о ней Вацлав Брониславович и сможет ли она как-то объяснить ему свои слова.
* * *
После беседы с графиней Нессельроде Владимиру Левашёву показалось, что у него за спиной выросли крылья! Немногие могли бы похвастаться, что очаровали столь могущественную и суровую особу. Теперь же дело было за малым — приглянуться её супругу, управляющему иностранной коллегией Карлу Васильевичу Нессельроде… И тогда дипломатическая карьера Владимира будет обеспечена. Впрочем, Левашёв не очень волновался на этот счёт — он выяснил достаточно подробностей о политических взглядах этого человека и знал, какой точки зрения придерживаться, чтобы тот счёл графа Левашёва своим. Лишь бы только графиня не передумала — Владимир в этот миг связывал с четой Нессельроде своё будущее, и впасть в немилость у графини Марии Дмитриевны для него было бы столь же ужасно, как если бы случился пожар в недавно выкупленном родовом особняке.
Владимир полностью погрузился в эти мысли и совершенно позабыл, что ему следует разыскать супругу, бывшую где-то тут, недалеко, и хотя бы для виду уделить ей время. Ему хотелось освежиться, мучила жажда, и, пройдя несколько переполненных людьми залов, он завернул в какую-то небольшую комнатку, по-видимому, буфетную. Там стоял самовар, бесчисленные подносы с шампанским, лимонадами и оранжадами, лежали фрукты, печенья, конфеты… Время от времени здесь появлялись слуги, подхватывали подносы и вазочки и снова убегали. В буфетной было прохладно и тихо, отзвуки музыки лишь долетали сюда — Левашёв расслабился и решил побыть тут подольше. Он присел на стул; однако скоро раздались торопливые шаги. Владимиру стало неловко при мысли, что прислуга увидит его отдыхающим в комнатушке, где графу было вовсе не место.
Левашёв осмотрелся и быстро нырнул за бархатную портьеру, скрывавшую плохо освещённый переход в другую часть дома… Рядом прозвучал испуганный вскрик, впрочем, очень тихий. Владимир разглядел в шаге от себя белый силуэт.
— Тише, прошу вас, сударь! — умоляюще прошептал девичий голосок.
Он послушно склонил голову; его глаза уже привыкли к темноте — Владимир увидел, что обладательница белого платья осторожно выглянула из-за портьеры.
В буфетную вошли двое лакеев. Торопливо переговариваясь, они расставили на подносах чашки с блюдцами, молочники, сахарницы, и, забрав всё это, покинули комнатку.
Девушка облегчённо вздохнула и рассмеялась; Владимир рассмеялся тоже.
— От кого вы тут прячетесь, мадемуазель? — шутливо спросил он, ибо обстановка, казалось, позволяла обойтись без церемоний.
— От жениха, которого мне пытаются навязать, — звонкий голосок прозвучал негодующе. — Я говорила маменьке, что он мне не нравится, но она не желает слушать. У нас с ней постоянно так!
— О, понимаю! — сочувственно откликнулся Владимир. — Кстати, раз уж мы очутились здесь наедине, позвольте представиться: граф Левашёв. И… не угодно ли вам всё-таки покинуть наше тесное убежище и выйти на свет?
Собеседница вновь рассмеялась и выпорхнула из-за портьеры.
— Если он всё-таки вздумает искать меня, вы, граф, ради Бога, не выдавайте моё убежище! Я только тут и чувствую себя хорошо на этом глупом приёме!
Девушка была невысокая, миниатюрная, хрупкая, точно нераспустившийся тюльпан. На вид ей было не более шестнадцати лет, и Левашёв невольно залюбовался этим ангельским обликом: белокурые кудрявые волосы, большие голубые глаза, нежная, будто фарфоровая кожа. Она показалась ему сошедшей с картины или иконы. Владимир видел её в первый раз и с удивлением спрашивал себя, как мог раньше не заметить этакий прелестный цветок.
— Однако, не слишком ли это жестоко, так вести себя по отношению к влюблённому в вас юноше? — отеческим тоном вопросил он, ибо понял, что разглядывает очаровательную незнакомку слишком долго.
— Он влюблён вовсе не в меня, а в возможности, которые ему представятся, буде он на мне женится, — прозвучал сердитый ответ. — Окажись на моём месте хоть моя старая нянюшка, мой жених не стал бы колебаться! Кстати, я Софья Дмитриевна Нарышкина. Мы с вами незнакомы, однако я заметила вас и вашу красавицу-супругу ещё на лестнице. Но вы, кажется, очень спешили!
Глаза Софьи Дмитриевны смеялись, и она, похоже, не испытывала ни малейшего стеснения, находясь с Владимиром наедине. «Верно, оттого, что я женат, я для неё — что-то вроде престарелого дядюшки», — мелькнуло у него в голове.
— Я справилась о вас у маменьки, — продолжала Софья Нарышкина, — а потом мы с ней познакомились с вашей женой, Анной Алексеевной — её представила нам госпожа Рихтер. Но вскоре и Анна Алексеевна куда-то запропастилась, а мне велели быть полюбезнее с женихом. Ну и… пришлось спрятаться.
Владимир подумал, что кажется отлично понимает, отчего неизвестный жених этого очаровательного создания так усердствует со своими ухаживаниями. Он прекрасно знал историю Марии Антоновны Нарышкиной, матери Софьи Дмитриевны. Нарышкина-старшая много лет была фавориткой самого императора Александра; при этом сама Софья считалась внебрачной дочерью императора, хотя не была официально признанною им. Владимир слышал, что Софья была слабого здоровья: страдала чахоткой — из-за этого они с матерью долго находились за границей на лечении.