Дверь за спиной отворилась; Анна едва не вскрикнула от неожиданности.
— Ну, что тебе? — бросила она Любе. — Я же сказала, чтобы никого, кроме доктора Рихтера…
— Да то-то и оно, барышня, что как раз доктор и изволили пожаловать. А с ним ещё какой-то господин — очень о вашем здоровье беспокоился да сказал, мол, вещицу какую-то на балу позабыли. Изволите принять?
— Какой господин? — удивилась Анна, не отрываясь от картины.
— Важный господин, доктор его князем называл, а имя, барышня, хоть убей, не припомню — длинное, сложное.
Ноги у Анны едва не подкосились.
— Проводи их в гостиную, скажи Марфе подать кофею — а сама поскорее возвращайся и помоги мне одеться.
* * *
Облачившись с помощью Любы в скромное домашнее платье и аккуратно заколов косы на затылке, Анна уже направилась было к лестнице, но тут же остановилась. Ведь этот визит — хороший способ убедить князя Полоцкого, что её вчерашние странные слова про детей — всего лишь следствие болезни. Надо дать ему своими глазами увидеть её в роли нормальной, заботливой матери и хозяйки.
Анна зашла в детскую — там находилась близнецы вместе со своей иностранной няней Эрной. Хорошо, что им пока не пора было укладываться на дневной сон. Анна взяла на руки крошечную племянницу Лилечку — с девочкой у неё как-то сразу установились близкие и доверительные отношения, та весьма охотно общалась с ней. А вот второй малыш, Александр, Анну отчего-то не жаловал; впрочем, Елена обожала мальчика и почти всегда занималась им сама.
Анна объявила Эрне, что, так как дождь не позволит сегодня вынести детей в палисадник или пойти гулять на улицу, то можно поиграть с ними в гостиной. Она велела няне взять маленького Александра и следовать за ней; полнотелая, добродушная немка если и удивилась, то виду не подала — мало ли какие у этих русских причуды!
* * *
Доктор Рихтер вскочил навстречу Анне с детьми, следом за ним встал и князь Полоцкий. Сейчас, при дневном свете, хотя и не особенно ярком, лицо Вацлава Брониславовича показалось ей ещё более бледным и худым, с угольно-чёрными, точно прочерченными тушью, полосками бровей и странно светлыми глазами. «А что, если его нарисовать? — отстранённо подумала Анна. — Такой живописный облик! Тёмные кудри до плеч, тонкий нос с горбинкой, а ярко-голубые глаза можно сделать светящимися, как тогда ночью…»
Она спохватилась, когда поняла, что доктор что-то спрашивал— в то время, как она стояла, точно монумент, и мечтала, как нарисует князя Полоцкого.
— Простите, Густав Иоганович?
— Я сказал, вы выглядите сегодня гораздо лучше, Аннушка, дорогая моя, — пробасил доктор. — Рад видеть, что вы уже на ногах. Лихорадки с утра не было?
— Кажется, нет… То есть, я уверена, уже нет, — с запинкой ответила Анна. — Благодарю, что навестили…
— Анет, а где же дети?.. — в гостиную влетела Елена, за появилась ней Катерина Фёдоровна. — О, прошу прощения, не знала, что у тебя гости. Рада вас видеть, доктор!
— Как поживаете, Еленушка, милая? — проговорил доктор Рихтер, попутно улыбаясь Катерине Фёдоровне, однако обе дамы с куда большим вниманием разглядывали князя Полоцкого, который при их появлении встал и изящно поклонился.
— Позвольте представить вам князя Полоцкого, — произнесла Анна, переводя взгляд с мачехи и Элен на князя. — Вы были так добры, Вацлав Брониславович, что решились нас проведать! Наша маменька Катерина Фёдоровна и моя сестрица Елена Алексеевна…
Князь вновь поклонился.
— Я ещё должен извиниться за мою дерзость, я ведь прибыл без приглашения: встретив доктора у друзей, упросил его взять меня к вам. Было бы слишком неловко являться в одиночку, — спокойно заговорил он. — Дело в том, Анна Алексеевна, что вчера, когда вам на балу сделалось нехорошо, вы обронили вот это, — он держал в руках тёмно-синий веер, разрисованный прихотливыми узорами. — Я решил, что вам жаль было бы его потерять.
— Аннушка прекрасная художница, она сама украшает многие свои вещи, — пояснил доктор. — Верно, это ваша собственная работа?
— Да, — это всё, что она смогла из себя выдавить.
Не очень-то любезный ответ для хозяйки, чей долг занимать гостей интересной беседой! Однако присутствие князя Полоцкого в скучной, постылой обстановке их дома делало всё происходящее каким-то нереальным. Анна смотрела на него почти не отрываясь, и никак не могла сосредоточиться.
Повисла неловкая пауза, которую поспешила заполнить Катерина Фёдоровна.
— Анет, ну что же ты? Сейчас подадут чаю, — обратилась она к гостям. — А если вы ещё не завтракали…
— Благодарствую, Катерина Фёдоровна, но мы как раз с завтрака-то и едем! — со смехом воскликнул доктор. — Сидели, представьте себе, у Завадских; там хозяйка с дочерьми в таком волнении обсуждали приезд Марии Антоновны Нарышкиной с дочерью — говорят, ту замуж выдают, причём сам император…
Анна перестала слушать совершенно не нужные ей светские сплетни. Держа ребёнка на руках, она уселась в кресло и принялась забавляться с малышкой, искоса наблюдая за князем Полоцким, который не обращал на неё внимания и, казалось, с живейшим интересом принимал участие в беседе.
«Неужели это всё ему не скучно? Кто бы мог подумать! Или он просто представляется?» — мелькало в голове у Анны.
— …И, как я слышал, Софья Дмитриевна Нарышкина очень долго была нездорова, — продолжал рассказывать доктор Рихтер. — Но теперь она чувствует себя совсем хорошо… Ох, да что же это я! Болтаю, точно заехал на чай, и даже не выслушал вас, Анна Алексеевна!
Доктор ловко взял у неё малышку и пересадил на колени Катерины Фёдоровны, сам же принялся измерять у Анны пульс.
— Ну вот, сегодня вам гораздо лучше, хотя я бы рекомендовал денёк провести в постели! Ну, да я понимаю: заботы о детях, хозяйство — всё это требует внимания.
— Да, дети отнимают много сил, но вот сестрица помогает мне во всём, — непринуждённо сказала Анна и кивнула Елене, которая ответила кислой улыбкой. — Не знаю, что бы я без неё делала!
Доктор начал восхищаться детьми и расспрашивать об их здоровье; Анна честно постаралась собраться с мыслями, чтобы не ответить невпопад. Князь Полоцкий вновь внимательно прислушивался, сохраняя на лица заинтересованное выражение. Зачем же он всё-таки нанёс им визит, неужто только из вежливости?
Или… Или ему что-то нужно от неё, Анны? Ибо его поведение в корне отличалась от манер её обычных кавалеров; как вести себя в этом случае, она по-прежнему не понимала. Вацлав Брониславович вдруг пошевелился и встал; разговор моментально иссяк, и у Анны упало сердце. «Вот и всё: он понял, что я обычная, ничем не примечательная домашняя курица… Сейчас он уйдёт и никогда более не заинтересуется мною!»
И зачем только она завела разговор о детях! Известно же, что для молодых людей нет темы скучнее! Хотя — Вацлав Брониславович сейчас не казался ей таким уж молодым — вот вчера она подумала, что князь, верно, ровесник Левашёву, а сегодня при дневном свете поклялась бы, что он старше…
— Анна Алексеевна, — разомкнул губы князь Полоцкий, — благодарю за гостеприимство, было очень приятно познакомиться с вашим семейством…
— Не хотите ли ещё чаю? — чуть не плача, пролепетала она. — Или, может быть, кларету?..
— Барышня, сегодня ужасно сыро — я сказала Луше сварить глинтвейн из красненького, как господин граф любит. Вот уже почти готово, — подсказала Люба, подошедшая с подносом.
— Ах, в самом деле, спасибо, Любаша, милая! — оживился доктор. — Это, голубушка, отличная идея в такой промозглый день.
Но Полоцкий продолжал стоять; Анна подошла к нему.
— Вы не желаете выпить немного глинтвейну вместе с доктором? Наша Лукерья прекрасно научилась его готовить.
Князь покачал головой.
— Спасибо. Но я был бы ужасно признателен, если бы мне позволили взглянуть на ваши картины, Анна Алексеевна. Признаюсь, доктор — не единственный, кто рассказывал о вашем таланте.
Её буквально бросило в жар — от смущения и счастья одновременно. Анна никогда не считала себя настоящей художницей, не стремилась показывать людям свои творения и не мечтала, что когда-нибудь весь мир узнает её имя. Однако если кто-то всё же смотрел её картины и восхищался — для неё это было каким-то неизъяснимым блаженством, особенно отличным от набивших оскомину комплиментов на балах.
— Ах, Боже мой! Ведь детей давно пора кормить! — всполошилась вдруг Елена. — Анет, ты не беспокойся, занимай гостей, мы с маменькой сами управимся.
— Да-да… Спасибо, Элен, — пробормотала Анна, вновь заметив внимательный взгляд князя Полоцкого, устремлённый на детей и сестру.
Неужели он что-то заподозрил?
Мачеха и Елена удалились вместе с детьми; Анна же пригласила доктора Рихтера и князя Полоцкого пройти с ней в её маленький салон наверху — там находилось большинство ей работ.
Но в эту минуту принесли обещанный глинтвейн, и доктор, большой до него охотник, добродушно отклонил приглашение — так что Анна и Вацлав Брониславович впервые после вчерашнего разговора на балконе очутились наедине.
* * *
Салон у Анна Левашёвой больше напоминал маленькую картинную галерею: небольшая, но светлая комната продолговатой формы, в два окна. Там почти не было мебели, кроме небольшого изящного столика и пары венских стульев. Некоторые картины Анна развесила так, что их можно было видеть, едва войдя — это были обычные натюрморты, пейзажи, городские виды. Всеслав отметил, что выполнены они с недюжинным мастерством, хотя и несколько тривиально. Было видно, что художница старательно подражала манерам известных мастеров.
Он вежливо рассматривал картины, отпускал комплименты и одновременно лихорадочно вспоминал рассказ Златы про то, как она стремилась к дочери; и та словно сердцем это почувствовала. Изобразила на полотне ту самую их встречу, когда он, Всеслав, вступился за Злату перед односельчанами. «Она слышит, чувствует меня, будто наяву, — говорила Злата. — Я тогда на миг точно в прошлое вернулась, прожила всё до мгновения, а когда очнулась — я была там, рядом с ней, моей Анной! Пусть я не могла остаться и показаться ей в настоящем виде — но всё же мы виделись, виделись!»
Если только Злате не померещилась эта встреча, то картины графини Левашёвой должны быть совсем не такими, как то, что ему сейчас показали.
— Вы разочарованы? — спросила вдруг Анна.
Оказывается, она давно уже наблюдала за ним, взволнованно кусая губы.
— Нет, что вы! — поспешно уверил её Всеслав. — Поверьте, графиня, вы великолепно овладели своим искусством. У вас были хорошие учителя.
— Понятно, — дрожащим голосом произнесла Анна. — Вы отчего-то ожидали увидеть совсем не то. Но я вовсе не гений и не какая-нибудь волшебница; если вам сказали так, то это неправда.
Она отвернулась и стала смотреть в окно; погода всё более ухудшалась: казалось, вот-вот разразится настоящая буря. Всеслав тоже приблизился и разглядел тёмно-серые, почти чёрные тучи, которые сильный ветер собирался разорвать в клочья.
— Вам нравится такая погода?
— Нравится! — с вызовом ответила Анна. — И если бы мне не приходилось соблюдать приличия и не вызывать беспокойства у домашних, я бы всегда ходила гулять во время дождя и ветра…
Она слегка покраснела и содрогнулась, словно замёрзла — но продолжала сердито глядеть на него яркими, миндалевидными глазами.
Да нет же, не могла Злата так ошибаться! Если бы Анне ничего от её не передалось, она заметила бы это первая!
— Анна Алексеевна, отчего на ваших картинах и набросках никогда не присутствуют люди? — поинтересовался Всеслав. — Они вам неинтересны?
Она порывисто вскочила с места — ах, как же эта торопливая грациозность напомнила ему любимую! — и распахнула дверь в соседнюю комнату.
— Не ведаю, почему вы задаёте такие вопросы, но мне надоело увиливать и всё время чего-то опасаться! Полагаю, не будет ничего особенного, если вы на минуту заглянете ко мне в будуар; правда, обычно я не пускаю сюда гостей. Вы правы, иногда я рисую людей — но никто, кроме Любы, этого не знает. А ещё она говорила…
Тут Анна запнулась и поманила Всеслава за собой. Он переступил порог комнаты: словно попал в какую-то восточную сказку вперемешку с современностью: рядом со стульями разбросаны вышитые шёлком подушки и ковры, стены задрапированы роскошными тканями…
Всеслав перевёл взгляд направо, где над широким кувшином, полным осенних астр, висела какая-то картина. Вгляделся — и будто раскалённая стрела прошила ему сердце насквозь, так что он с трудом подавил вскрик…
— Что с вами? — обеспокоенно спросила Анна. — Вам нехорошо?
— Так, пустяки… Старая рана, полученная в юности, иногда напоминает о себе… Просто это было неожиданно. Скажите, Анна Алексеевна, этот портрет, он…
— Это портрет моей матушки, — твёрдо ответила Анна. — Мы ведь с ней очень похожи, не правда ли?
— Очень — с трудом повторил Всеслав. — Очень похожи…
* * *
Реакция Вацлава Брониславовича на портрет Алтын Азаматовны оказалась более чем странной. Анна сперва ошарашенно разглядывала князя, который, казалось, забыл, для чего вообще появился в её будуаре, и не мог оторвать взгляда от юной красавицы на картине.
И тогда Анне отчего-то сделалось тоскливо и горько. Папенька утверждал, что они с Алтын — одно лицо; а вот князь Полоцкий как увидел пропавшую княжну, так и дар речи потерял… А на неё, Анну, он ни разу так не смотрел, да и не только он, а никто на свете!
Да полно, глупо же получается: неужто она приревновала князя к портрету родной матери, пропавшей более двадцати лет назад? «Я просто невыносимая, скверная эгоистка!» Анна быстро утёрла злые слёзы. Ну почему в её жизни всё так нескладно?!
— Наверное, нам стоит вернуться в гостиную, — дрожащим голосом предложила она. — Доктор скучает в одиночестве, а мои работы вам… — она хотела сказать «безразличны», но удержалась и выдавила: — Мои работы вам, как видно, не слишком понравились.
Вацлав Брониславович быстро повернулся к ней.
— Простите, Анна Алексеевна! Ради Бога, не сердитесь, я никоим образом не желал вас расстроить! Прекрасно понимаю, что вам больно вспоминать о ней… О вашей матушке.
— Я почти ничего о ней не знаю.
Полоцкий вновь перевёл взгляд с Анны на портрет Алтын.
— Маменька здесь, должно быть, моложе, чем я сейчас. Отец говорил, что когда писали этот портрет, она уже носила под сердцем ребёнка… То есть меня. И тогда ей, скорее всего, было лет девятнадцать, не более…
Анна запнулась. Ну вот, опять она по-дурацки проговорилась. Сейчас Вацлав Брониславович спросит, неужели неизвестно, сколько на самом деле лет было Алтын, когда писался этот портрет? А рассказывать гостю историю знакомства отца с матерью Анна не считала себя вправе: ведь папенька никому на свете, кроме неё, не раскрывал этой тайны.
Однако Полоцкий ничего не спросил, будто и не заметил никакой странности. Он всё смотрел на портрет; его и без того бледное лицо, казалось, побледнело ещё больше, до синевы, а ярко-голубые глаза превратились в тёмно-серые.
— Вацлав Брониславович… — робко позвала Анна.
Полоцкий глубоко вздохнул.
— Ещё раз прошу прощения! Ваша матушка и вправду редкостная красавица; этот портрет, пожалуй, обладает какой-то необъяснимой магической силой. Вам никогда так не казалось?
Теперь он пристально всматривался уже, слава Богу, не в портрет, а в лицо самой Анны — да так, точно ему было страшно важно услышать её ответ.
— Да, такое бывало. Иногда она точно говорила со мной… Предостерегала. А когда произошла моя помолвка с графом Левашёвым, мне показалось даже, что она не хотела этого… В тот день у неё были слёзы на глазах… Впрочем, я плохо помню, я тогда сильно захворала — вот, может быть, спросить у Элен, она видела…
Анна снова испуганно замолчала. Да что же у неё всё время готовы слететь с языка те вещи, о которых не следовало говорить с малознакомым человеком! При этом ей отчего-то до дрожи хотелось довериться князю, как бы это ни было рискованно.
— Потом, — продолжала Анна, — я взяла портрет с собой, я была не в силах с ним расстаться. Некоторое время я ничего настоящего не писала… Не могла. А в какой-то из дней, когда мы вернулись из Бадена, я снова увидела её здесь. И будто кто-то стал посылать мне видения, или сны из прошлого, которые я воплощала.