Людвиг, не уважая правилами, предписываемыми в таковых случаях обыкновением и самою благопристойностию, несколько недель спустя по смерти своей супруги сочетался с Гунильдою, которая была уже тогда матерью Брюншильды и моею. Она объявила, что принимает на себя воспитание сына, оставшегося после покойной княгини, почему взяла его в свои комнаты, не допускала к нему никого, кроме избранных ею людей, и отселяла всех тех, которые служили ему во время жизни его матери. Несколько времени спустя разнесли слух, что юный принц скончался. Гунильда приказала двум из преданных ей людей умертвить его и принять все нужные предосторожности, чтоб обмануть Людвига, ежели б захотел увидеть тело сына своего.
Людвиг был чувствительно тронут сею неожидаемою потерею, ибо он любил с горячностию своего сына. Гунильда старалась его уверить, что будто он был прижит не с ним, но он отверг с презрением таковую клевету. Не нужно было долго жить с моею матерью, чтоб почувствовать во всей силе потерю супруги, которой он лишился. Пороки Гунильды делали разительную противоположность с ее добродетелями, и напоминали ему часто о слепой его несправедливости. Он захотел видеть своего сына, и для избежания подозрений должно было его удовлетворить. Людвиг приметил около шеи сего младенца широкую черную полосу, которой требовал изъяснения. Гунильда увидела всю неосторожность исполнителей ее приказания, но, стараясь скрыть гнев свой и смятение, отвечала Людвигу, что сын его скончался от сильных конвульсий.
Людвиг, не удовольствовавшись сим ответом, приказал врачам осмотреть тело сына своего, но Гунильда нашла случай преклонишь их на свою сторону, и врачи объявили, что сей знак был обыкновенным следствием конвульсий. Людвиг оставался в сомнении, но, не имея ясных доказательств, принужден был похоронить своего сына и хранить молчание.
Несколько спустя после сего приключения, мать моя рассорилась с служителями, которым приказала убить юного принца. Эта ссора столь ее беспокоила, что решилась она наконец тайным образом скрыть сих двух человек, которые и пропали вдруг без вести; не делали об них никаких поисков для того, что никто не имел к ним ни малейшей приверженности, и вскоре совершенно их забыли. Я думал тогда, и теперь также полагаю, что они отравлены Гунильдою.
Но этого было не довольно для моей матери; оставалась еще при дворе одна ненавистная ей особа: это была дочь Людвига, сестра юного принца, удавленного по ее приказанию.
Весьма трудно было посредством убийства сбыть ее с рук, не оставив следов оного, тем более что принцесса, не так, как ее брат, находилась не в совершенной власти моей матери. Итак, не имея в виду лучших средств, решилась она отдалить ее от двора, учинив жизнь ее сколь возможно жестокою.
Принцесса Эмма сочеталась втайне браком с одним молодым дворянином, имевшим с давнего времени пребывание при дворе ее родителя. Нежность Этебента утешала ее от беспрестанных гонений Гунильды. Но мать моя не замедлила уведомиться о сем браке, и употребила его к совершенному удовлетворению ненависти и видов своих. Эмма лишилась свободы, а муж ее жизни; по смерти его возненавидела она свет, и наипаче общество развращенного двора. Отец ее возвратил ей свободу, но Эмма воспользовалась ею единственно для своего пострижения; и, опасаясь, чтоб ненависть мачехи не преследовала ее даже в уединении, избрала самый отдаленнейший монастырь, так что не было об ней никакого слуху. Сокрытие принцессы Эммы произвело немалый ропот; подозревали в том мать мою; но я, будучи известен о всех ее деяниях, могу уверить, что в сем случае несправедливо обвиняли ее. Эмма действительно удалилась в монастырь и, конечно, теперь находится еще в живых, но совершенно неизвестно, какую страну избрала она для своего уединения.
Гунильда слишком предана была порокам, чтоб ограничить страсть свою позволенными наслаждениями; да и не натурально, чтоб женщина, имевшая любовную интригу с чужим мужем, пребывала верною своему. Она попеременно делала участниками ложа своего всех молодых придворных, которые ей нравились; кто же презирал ее благосклонности, тот редко избегал мщения ее.
Граф Рихард прибыл ко двору; я не стану распространяться о его убийстве, скажу только, что я был творцом оного, и сия сцена, которой воспоминание составляет мучения мои, происходила в этом самом отделении, в котором теперь находимся, во время отсутствия Людвига. По возвращении его Гунильда обвиняла графа всякого рода преступлениями и заговорами, какие только могла вымыслить, присовокупив к тому, что, уведомившись об открытии оных и страшась мщения Людвига, предался он бегству до его прибытия. Потом посредством хитрых ласканий испросила для меня у мужа своего все титла и преимущества графа; назвала меня его именем, и запретила под смертною казнию всем подвластным своим именовать меня иначе, как графом Рихардом.
На другой день после убийства графа, мать моя велела запереть и совершенно заколотить комнаты, им занимаемые, но во всем отделении ужас злодеяния нас преследовал: то слышны были стенания, то являлись призраки, так что наконец, терзаемы собственным воображением своим, лишились совершенно спокойствия.
Одним вечером, находясь за столом, были объяты столь сильным ужасом, что выбежали стремительно из залы, и как никто не смел войти в нее, то все эти комнаты были тогда же заперты и наглухо заколочены. Сие отделение, имея положение к северу, было мрачно, холодно и сыро; Людвигу не нравилась эта часть замка и по возвращении его (ибо все это происходило в его отсутствие) не было ему противно, что его заперли, почему почти и не расспрашивал он о дальнейших тому причинах.
Когда ты вступил в брак с Брюншильдою, я получил от тебя дозволение иметь пребывание при твоем дворе, но сия снисходительность не приобрела моей приверженности. Я питал зависть к твоему полномочию и имуществу; прилагал все усилия к возбуждению против тебя ненависти и мщения, производя на твой счет разные насильства. Все поселянские дочери и жены, несколько пригожие, перебывали непременно в руках моих; я приказывал вводить их в замок и удовлетворял над ними сладострастие свое, распространяя повсюду, что ты был их похитителем. Дюнифледа воспламенила желания мои, и я приготовлялся так же ее похитить.
Брюншильда не была целомудреннее своей матери. Не токмо что иностранцы, но даже окружные поселяне были участниками ложа твоего. Сын Гродерна, который, правду сказать, ни видом, ни поступками не походит на поселянина, произвел сильнейшее впечатление над ее чувствиями. Красота этого молодого человека может почти извинить таковую прихоть, но он был столь дерзок, что отвергнул ее благосклонности, предпочтив ей Гильдегарду, которая взаимно ему соответствовала. Сия непорочная девица, утешение и надежда твоей старости, часто заключала в скромные объятия свои подлого поселянина. Сколько раз видал я ее удаляющеюся в средину леса, где провождала целые дни с своим любезным Эдгаром, наслаждаясь тайными и приятными утехами любви!
— Мерзкий лжец, — вскричал герцог, — как ты дерзнул порочить мою дочь?
— Дай мне окончить, — сказал ему граф, — ты еще не знаешь всей своей фамилии. В хижине Жакмара найдешь двух внучат своих. Сын Гродерна не оставляет своих детей, и в соседстве от себя воспитывает их; Гильдегарда часто посещает и ласкает отродие свое; но должна принимать в том предосторожность, и ты, как добрый отец, обязан дать в том волю матерней ее нежности, приняв в свой замок ее детей. Какое будет для тебя удовольствие заключать в объятия свои милых детей добродетельной Гильдегарды, делающей утеху твоему сердцу, честь роду, и сколько ты должен быть обязан мне за такое интересное открытие!
— Гнусный клеветник! — вскричал герцог, и голос его пресекся. Он готов был упасть, когда бы не был поддержан одним служителем.
— Но не одного Эдгара, — продолжал Губерт, — удостаивала дочь твоя своих благосклонностей. Многие рыцари разделяли их. Что же касается до меня, то вместо любви питал я к ней одну ненависть, и довольно одного названия твоей дочери, чтоб вселить в меня к ней отвращение. Но я желал учинить ее матерью единственно для того, чтоб принести тебе новое удовольствие, когда маленькие мои выродки будут звать тебя дедушкой.
Гнусный Губерт мог вечно продолжить бесстыдные свои рассказы, ибо герцог не в состоянии был его слушать. Но на что же, скажут некоторые, имел он столь мало рассудка, что верил словам злодея, о качествах которого довольно уже был известен? Он, конечно, не совсем прав; но не должно ли извинить его родительскую чувствительность? В течение двух дней Альберт насмотрелся и наслышался столько отвратительных деяний, душа его столь была возмущена и воображение расстроено, что совершенно заглушен был в нем глас рассудка. Между тем как все окружающие старались его успокоить, Гильдегарда является с сыном Гродерна в ту минуту, когда рассудок Альберта начинал одерживать верх, и он стал было сомневаться о истине слышанного им; но прибытие его дочери в последствии молодого поселянина показалось ему явным доказательством своего бесчестия. Гнев Альберта достиг такой степени, что он пребыл несколько минут подобно окамененному от сего явления, и, оставаясь неподвижным в том же положении, как увидел их, хотел говорить, но не мог произнести ни одного слова. Наконец, собрав все силы свои, вскричал:
— Вероломная, разве пришла сюда искать смерти, тобою заслуженной? А ты, негодный, — говорил Эдгару, — как дерзнул явиться предо мною? Исчезни, — продолжал он, выхватив меч, — или эта рука омоет в крови твоей свое оскорбление.
Смущенный Эдгар выходит с поспешностию, и Гильдегарда последует за ним; но Альберт, увидя, что они бегут вместе, гонится за ними и конечно бы, их достигнул, ежели бы встреча графа Рихарда не заградила ему на несколько времени пути.
— Преследуй их, — кричал ему герцог с помутившимися глазами и свирепым тоном. Граф Рихард дает ему дорогу и следует за ним, не понимая, за кем он гнался. Гильдегарда вбегает в свою комнату, а сын Гродерна за нею, не зная, куда она его вела, при том же и не желая ее оставить в такой опасности. Герцог следует близко за ними, и находит дочь свою, распростертую на полу без чувств, а Эдгара пред нею на коленях, преклоняющего голову к груди ее. Сие зрелище наполнило новым свирепством Альберта; он бросился на Эдгара и хотел пронзить его мечом своим, но, будучи ослеплен сильным разгорячением, не успел в том; ибо при сем стремлении поскользнулся, меч вывалился из рук его, и он упал, ударившись головою о мраморный камин, и лишился чувств. Рихард и Эдгар, не возмогши освободишься от удивления своего, взирали друг на друга, не зная, что начать, но Рихард, первым вышедши из сего исступления, призвал служителей и велел отнести герцога в его комнату, где, оставив его, возвратился к Гильдегарде. Она получила было употребление чувств, но воспоминание прошедшей сцены ввергнуло ее в новый обморок. Чрез многие дни не в состоянии она была выходить из своей комнаты, но при всем том известилась от слышавших повесть Губерта о причине гнева ее отца. Герцог выздоравливал очень медленно; сильное смятение его духа, причиненное последним происшествием, а наипаче повестию вероломного Губерта, немало умножали болезнь, причиненную падением. Наконец увещания двух рыцарей и графа Рихарда дали ему почувствовать всю жестокость его поступка и легковерность, с какою внимал нелепым доносам изменника, который, по собственному своему признанию, находил удовольствие терзать его сердце.
— Но скажите мне, — вскричал герцог, — по какому случаю дочь моя встретилась с сим молодым человеком?
— Ежели вы в состоянии перенести новое удивление, — отвечал ему Рихард, — то я докажу вам, что дочь ваша непричастна в проступках, коими ее обвиняют, и Эдгар во всех отношениях достоин ее руки.
Хотя сии последние слова весьма были неприятны слуху Альберта, но он просил Рихарда изъяснить их.
— Я вас оставляю на несколько минут, — сказал ему Рихард. — Прикажите ввесть сюда Губерта, и отец Эдгара уведомит вас о всем, что вы желаете знать.
Рихард вышел, а Альберт послал за своею дочерью. Гильдегарда столь была слаба, что, вошедши в комнату своего отца, упала в обморок; но слабость сия скоро миновалась Альберт обнял ее с нежностию, и взаимная их доверенность совершенно восстановилась.
Около семи часов стучались у дверей герцога; он приказал отворить и увидел привидение или фигуру Брюншильды, поддерживаемую Гродерном и его сыном. Несколько спустя Гримоальд и Раймонд в последствии двух стариков вводили пленника. Герцог велел им сесть, и Гродерн начал повесть свою.
— Вас обманули, Альберт, — говорил он герцогу, — и известие сего чудовища совершенно ложно. Может быть, ожидаете вы, что Рихард придет сюда исполнить свое обещание; но знайте, что не существует другого Рихарда, кроме тою, которого видите пред собою.
Гродерн, выходивший только для того, чтоб сверх кирас надеть поселянскую одежду, сбрасывает ее тогда с себя, и все познают в нем графа Рихарда. Потом, обратясь к Губерту:
— Ты, конечно, удивляешься, — сказал он ему, — что видишь меня еще в живых, но должен знать, что я не проглотил яда, тобою мне поднесенного. Мать твоя соделала двор свой театром распутства, и Брюншильда, воспитанная в таковой школе, должна была необходимо уподобляться своей матери. Я, подобно многим другим, был предметом похотливых желаний Гунильды; но должность и привязанность моя к своему князю, конечно бы, удержала меня от соответствия на ее любовь, ежели бы не довольно было к тому одного моего к ней отвращения. Я сочетался явно браком с одною добродетельною и прекрасною иностранкою. Это было не противно моему князю; но любовь Гунильды превратилась в ненависть и соделала ее неукротимою. Она старалась внушить Людвигу, что мой брак весьма подозрителен, что моя супруга и ее свита были не иное что, как хитрые шпионы, и что мы производим опасные переписки. «Что нам нужды до их переписок, — отвечал Людвиг, — не будем делать ничего такого, что бы должно было скрывать, и шпионам не останется ничего выведывать». Не возмогши раздражить против меня Людвига, клялась она в моей погибели; я отправил свою жену, в намерении сам за нею последовать и оставить вскоре двор, но твоя мать предупредила. Посреди ночи разбужен я был сильным стуком у своих дверей; слуга мой вопрошал о причине и получил в ответ, что принесли ко мне важные и не терпящие ни малейшего отлагательства письма. Я приказываю отворить и, к великому моему удивлению, вижу входящую Гунильду в последствии Губерта, ее сына, в полном вооружении. Первый их приступ был убийство моего слуги, и я остался тогда в полной их власти. Губерт приблизился и, приставляя к груди моей острие кинжала, «вот, — говорил мне, — награда твоего предательства». «Изменник, — вскричала жестокая Гунильда, — муж мой не хотел наказать тебя за злодеяния; но ты не избегнешь от праведного моего мщения». «Скажите мне, — говорил я им, — в чем состоят преступления мои?» «Но прежде этого выпей сей яд», — возразил свирепый Губерт. «Предатель, — продолжала мать его, — не намерен ли ты был обесчестить супруги своего государя? Мой сын будет мстителем; Губерт, принудь его принять напиток». «Государь мой, — говорил я ему, — я никогда не был причастен преступлениям, в которых меня обвиняют, и княгиня известна о моей невинности». Но она, опасаясь, как видно, чтоб я не открыл сыну ее истины, вырвала у него кинжал и готовилась поразить меня. «Остановитесь, государыня, — вскричал я, — я соглашаюсь умереть». Губерт поднес мне сосуд; альков, окружающий мою постелю, был пространен и мрачен; притворяясь глотающим яд, я разлил большую его часть и, увидя, что остается одна густота, которая, к счастию, опала на дно сосуда, и боясь, чтоб они этого не приметили, бросил я его в средину комнаты. Но и малое количество испитого мною яда произвело во мне сильное воспаление; несколько минут почитал я смерть свою неизбежною. Они были также в том уверены и удалились, восхищаясь успехом предприятия своего.
Коль скоро они меня оставили, вскочил я с постели своей, напился чистой воды и принял одного напитка, почитаемого превосходным антидотом противу яда. Почувствовавши облегчение и ободрившись, оделся и на рассвете вышел из замка, не быв ни от кого примеченным, кроме одного привратника, которого щедрым подарком побудил к скромности.