Тогда исступление Альберта вышло из границ; он бросился из комнаты, испуская пронзительные вопли, и бежал для приготовления пытки; но представьте всю чрезмерность удивления его и радости, когда у самых дверей темницы встречает он Гильдегарду, стремящуюся в объятия его.
Здесь, читатель, должно остановиться. Дадим время отцу и дочери ко изъявлению взаимных восторгов своих. После ужасной сцены, которой были свидетелями, нужно духу некоторое успокоение, чтоб лучше насладиться приятнейшим явлением.
Забудем горести жестоки,
К которым рок нас осудил.
Подобно молнии исчезают,
Как тень проходят счастья дни,
Несчастия равно не вечны:
Всему на свете — есть предел.
— Не мечта ли это? — вскричал Альберт, коль скоро первые движения радости его успокоились. — Ты ли это, дочь моя? Тебя ли прижимаю к сердцу своему?
Гильдегарда держала отца в своих объятиях, лобызала руки его, орошая их сладостными слезами, изображающими излияние сердечной нежности.
Между тем, как Гильдегарда и отец ее наслаждались радостными восторгами, гнусный Губерт изрыгал тьмы злословий; зрелище, пред ним предстоящее, составляло несноснейшее для него мучение. Альберт и его дочь, будучи заняты друг другом, казалось, почти не примечали его присутствия. Все окружающие внимали с участием взаимным их вопросам и ответам, и забвенный ото всех Губерт тщетно изъявлял бешенство свое: даже не слыхали звука его цепей.
— Какое благодетельное Божество возвратило тебя родителю твоему? — спросил Альберт у своей дочери.
— Так, батюшка, так, сам Бог сжалился над вашею дочерью и в самую ужасную минуту ниспослал ей помощь неожидаемую и сверхъестественную. Видите сего варвара? он стремился погубить меня, и непременно бы в том успел, ежели бы один призрак (ибо нельзя другим образом его назвать) не исторг меня из его рук.
В продолжение той ночи, когда посещали вы опустелое отделение замка, о чем я узнала после, граф введен был в мою комнату одною моею служанкою, которая, конечно, была от него подкуплена. Впустивши его, вышла она и заперла дверь. Долгое время недостойный мой дядя говорил мне непонятным для меня образом, потому что и в мысль мою не входило, чтоб он мог возыметь столь гнусные виды. Не желаю вам наскучить подробным описанием его поступков, скажу только, что я отвечала ему прежде шутками, а потом принуждена была рассердиться. Будучи в удивлении и оскорбившись его неожидаемым приходом в мою комнату в такое необычайное время, приказывала ему выйти. Он пошел к дверям, и я уже надеялась от него избавиться, но это для того только, чтоб запереть их на замок, а ключ положил к себе в карман. Потом возвратился ко мне, и просил себя выслушать, но я не токмо что не была в состоянии внимать ему, но даже от страха не могла кричать. Ах, батюшка, сколько я страдала, вообразив, что, будучи столь отдаленна, тщетно буду призывать к себе на помощь! Между тем, как ужас держал в оковах язык мой, граф продолжал свои дерзкие разговоры. Наконец собрала я столько сил, чтоб просить его в другой раз оставить меня в покое, но вместо того он подвинулся ко мне еще ближе. Увы! откуда должна была ожидать помощи? Он начал угрожать, а я стала кричать изо всех сил, хотя и не чаяла быть ни от кого услышанною. Уже сие чудовище меня схватило, и погибель моя казалась неизбежною, как вдруг один голос вскричал позади нас: «Остановись, несчастный, взирай на меня и трепещи!»
Граф содрогнулся, выпустил меня и, оборотясь, увидел пред собою человека в полном вооружении с обнаженным мечом. Сия фигура приблизилась, и дядя мой упал в обморок, вскричав: «Это граф Рихард!»
«Встань, чудовище, и выдь отсюда, — сказал ему мой избавитель. — Ты приступаешь еще к новым злодеяниям, но знай, что я всюду за тобою последую, и Гильдегарда находится под моим покровительством».
Граф, пораженный сими словами, вынул ключ от моей комнаты и скрылся. Вооруженный призрак поднял деревянную расписанную панель, которая совершенно уподоблялась стене, и вывел меня с собою, увещевая ничего не опасаться; но я от страха едва могла держаться на ногах, и не в силах была идти.
«Гильдегарда, — сказал мне мой проводник, — вы здесь не в безопасности; положитесь на меня, я удалю вас и сокрою от всяких покушений».
Он взял меня за руку, и я последовала за ним. Мы шли чрез множество темных проходов, сходили по многим лестницам, так что силы мои совершенно истощились, пока достигли комнаты, уподобляющейся монастырской келье. Тут он меня оставил; одна старая женщина принесла мне пищи и ночевала со мною; но на все мои вопросы отвечала только: «Будьте спокойны, любезная Гильдегарда, небеса вам покровительствуют и не умедлят все обнаружить».
Но я и забыла, что она отвечала на один мой вопрос. Я спросила ее, не случилось ли чего с вами, и где вы находитесь? Она отвечала, что вы занимаетесь осматриванием опустевшего отделения замка и скоро окажете правосудие виновным.
Сей ответ, успокоивши меня несколько, усугубил мое любопытство. «Уведомьте меня, ради Бога, — сказала я ей, — человек или привидение приспело ко мне на помощь в то время, когда ниоткуда ее не ожидала?» Она села и начала смеяться. Сего утра вооруженный призрак пришел опять, повел меня теми же проходами, говоря, что намерен отдать в ваши руки, но наперед имел предосторожность завязать мне платком глаза, что я без прекословия ему позволила, будучи ободрена его поступками, и вскоре очутилась в соседственном отсюда отделении. Он просил подождать себя несколько времени и не открывать глаз, на что я согласилась. Чрез четверть часа он вошел и сам развязал мой платок. «Вы видите отсюда, — сказал он мне, — эту отворенную дверь, подите в нее и продолжайте идти чрез все растворенные комнаты, доколе не услышите голоса вашего родителя, и не опасайтесь, хотя в то же время признаете голос Рихарда, потому что его уже страшиться нечего». Вот, батюшка, как я с вами была разлучена, и опять достигла благополучно ваших объятий.
Освобожденный от всех беспокойств в рассуждении своей дочери, Альберт не мог умерить восторгов радости своей. Жестокость, несвойственная его характеру, истребилась из сердца, и он чувствовал к графу одно только презрение.
— Этот негодяй, — говорил он Гильдегарде, — забавлялся мучением моим, уверяя, что имеет тебя в своей власти.
— Забудем о том, он сам теперь находится в наших руках, — сказал Гримоальд, взиравший на сию сцену в молчании.
— Неправда, он в моих руках, — возразил настоящий граф, покрытый кирасами, который вошел тогда в комнату и приблизился к Губерту.
— О Небо! это мой ангел-хранитель, — вскричала Гильдегарда, схватив и лобызая его руку, покрытую перчаткою.
Сие явление возымело совсем противное действие над Губертом; он повергся в стенании на свою циновку и закрыл руками лицо, закутывая голову епанчою.
— Я также пришел навестить его, — сказал сын Гродерна, приблизившись к пленнику.
Юный Эдгар не был уже в платье поселянина, но в одежде, приличной достоинству его рода. Высокий и статный его рост, благородный вид и приятные черты лица обратили на него взоры всех окружающих. Но в сей новой одежде никто не мог его узнать, и вопрошали о том один у другого.
— Я пришел, — сказал он, — искать правосудия и отмстить за оскорбления, нанесенные отцу моему.
Он хотел было продолжать, как пронзительный и дикий женский голос обратил внимание слушателей. Она вбегает стремительно в комнату, и все видят Брюншильду в исступлении свирепства.
— Так, так, — вскричала она, повергнувшись на циновку графа, изнуренна я конвульсиями своего бешенства, — я освобожу его из рук гнусных гонителей.
Стража за нею последовала и хотела ее вывести; но она, вскочив и выхвативши из-под робы своей кинжал, стремилась поразить герцога, который, по счастью предусмотрев то, отвернулся столь поспешно, что удар скользнул только по его одежде. Когда ее схватили и сковали крепчайшим образом, все действующие лица прошедшей сцены последовали за нею в комнату, куда ее вовлекли, исключая пленника, сына Гродерна и привидения в кирасах.
Заключив Брюншильду, герцог возвратился в комнату пленника. Он нашел его одного, распростертого без чувств на постели. Герцог вышел, заперевши дверь на замок, и соединился с своею дочерью, остававшеюся под смотрением Гримоальда.
Остаток дня протек в различных разговорах; наконец решились, чтоб Брюншильда провела ночь в своей комнате, и Альберт велел поспешить приготовлением того отделения, в коем виновная его супруга должна была окончить время своего наказания. Вечером один из стражей Брюншильды пришел уведомить герцога, что она совершенно лишилась разума.
— Это, я думаю, не новое, — говорил Гримоальд, — но пойдем посмотрим ее, ибо сие мнимое сумасшествие может быть не иное что, как умысел к успешнейшему произведению новых проказ.
Альберт встал и прочие за ним последовали. Они нашли герцогиню в сильной горячке и в жару, производящем бред, так что никак не можно было подозревать ее в притворстве.
Альберт, будучи от природы сострадательным, сжалился над нею: велел освободить ее от оков и оказывать нужные пособия для ее излечения; но его сожаление ускорило только смертию Брюншильды. В исступлении сумасшествия вырвалась она из рук стражи своей, и как двери были растворены для прочищения воздуха, то выбежала из комнаты и бросилась сверху лестницы, внизу которой нашли ее уже мертвою. Она раздробила себе череп, так что весь мозг из него выскочил.
Чувствительная Гильдегарда проливала слезы о своей матери; но не потерю ее оплакивала она, а поступки ее жизни и столь ужасный род смерти. Сие плачевное происшествие произвело в Альберте глубокое впечатление: он ощутил нужду в уединении, и заперся в комнаты свои на несколько часов.
В следующую ночь свирепый Губерт подвержен был новым опытам: около полуночи слышит он, что дверь его комнаты отворяется, и видит входящих шесть фигур одна за другою, в длинных черных одеждах. Каждая из них держала в одной руке бич, а в другой факел. За ними следовал сын Гродерна и настоящий граф Рихард, ведя с собою изувеченную, растерзанную и окровавленную фигуру, в которой устрашенный граф познает черты развращенной Брюншильды. Между тем как, содрогаясь от ужаса, взирал он на сие страшное зрелище: «О Губерт, — говорила ему фигура, — не для того провидение дозволяет нам возвращаться в сей свет, чтоб извещать живущих о наших страданиях, или о происходящем в страшных местах вечного мучения; не для того мы посылаемся, чтоб обнаруживать преступления других; но чтобы увещевать злых, и побуждать грешников к раскаянию. Жестока наша участь, и нас ожидают бесконечные страдания; страдания, о которых хотя мы и прежде были предуведомляемы, но не хотели им верить. Наконец познала я, но уже поздно, правосудие Бога и его Всемогущество. Но ты, Губерт, ты брат мой и соучастник во всех преступлениях, ты отказываешься оказать справедливость невинному и объявить виновного. Неужели сердце твое неприступно к раскаянию? Ты должен непременно принести покаяние и обвинить самого себя. Герцог скоро предстанет; готовься исповедаться пред ним во всех злодеяниях своих».
Минуту спустя герцог и Гримоальд входят; в величайшем удивлении видят они и слышат говорящую фигуру Брюншильды.
— Граф Рихард, — продолжала она, — пишите признание в его преступлениях.
Губерт, сраженный ужасом, оставался безмолвным и недвижимым; он даже не имел силы отвратить глаз от сего страшного позорища и хранил молчание. Тогда одна из черных фигур приближается и, велев настоящему Рихарду с его сыном обнажить плечи Губерта, начала сечь нещадно спину его своим страшным бичом. Губерт не испустил ни единого вопля, ни стенания, и пребывал непоколебим в молчании. Другая фигура, в свою очередь, поступила с ним таким же образом, но все было тщетно: бичевание не более угроз имело действия. Все шесть фигур по порядку раздирали плечи Губерта, кровь текла ручьями, но он не преставал быть безмолвным.
— Начнем его пытать, — вскричал граф в кирасах, и вдруг четыре человека предстали. Губерт содрогнулся, а герцог не мог промолвить ни слова от удивления.
— Теперь, Губерт, станешь ли говорить? — вопрошала его фигура в кирасах.
— Нет, никогда, — отвечал он охриплым голосом.
— Привяжите его, — сказала фигура, и тогда же началась пытка. Бодрость его исчезла и, побежденный скорбию, говорил он герцогу, что учинит признание во всем, коль скоро престанут его мучить. Его велели развязать; но, приведенный в чрезмерней) слабость, не мог он исполнить своего обещания и просил до следующего дня отсрочки, на которую с приметным неудовольствием согласились мучители его. Настоящий Рихард, или фигура в кирасах, просил герцога удалиться из комнаты, доколе Губерт не придет в состояние сделать признания своего. Альберт согласился и звал Гримоальда за собою; но он имел намерение остаться: для того, говорил он, чтоб посмотреть, что произойдет во время его отсутствия. Граф Рихард, услышав то, сказал ему, положив руку на его плечо:
— Поверь мне, господин рыцарь, что здесь любопытство твое не у места; разве ты намерен подвергнуться таковому же бичеванию, какое сейчас видел?
Мститель побледнел, и страх его столь был приметен, что Альберт не мог удержаться от смеха. При всем том рыцарь, стараясь скрыть робость свою, угрожал, что претворит в прах все привидения; но герцог, сжалившись, звал его в другой раз с собою. Они возвратились вместе к Раймонду, который страдал еще немало от раны своей, и занимался разговорами с прекрасною Гильдегардою. Наконец по столь беспокойном дне все почувствовали нужду в отдохновении и разошлись очень рано по своим комнатам.
На другой день собрались к слушанию исповеди Губерта; но нашли его к тому нерасположенным, так что для преодоления его упрямства должно было снова готовиться к пытке. Но один вид ужасных орудий возымел желаемое действие: Губерт прервал молчание, и, обратясь к герцогу, говорил ему следующее:
— Внимай мне, и да наполнится сердце твое горестию! Чтоб более растерзать оное, начну я повесть свою со времен Брюншильдиной матери.
Князь Людвиг провождал спокойные и щастливые дни с первою своею супругою. Благоденствие его было совершенно: он был любим и почитаем подвластными ему народами, находился в мире со всеми своими соседями, и добродетельная его супруга обладала всеми любезными качествами. Малое время спустя после их брака, княгиня разрешилась от бремени дочерью, которая с летами учинилась столь же милою, как и ее мать, хотя и уступала ей в красоте. Никогда не было примера трех особ, живших между собою в лучшем согласии, и более уважаемых от всех их окружающих. Сравни это, дерзкий Альберт, с своею участию, и да причинит в тебе сия повесть столько горести и смущения, сколько я от всего сердца желаю. В таком положении находился Людвиг, как в первый раз увидел он Гунильду. Ее прелести имели для него приманчивость новости и затмевали красоту его супруги. Будучи чрезмерно опечаленною его холодностию, не щадила она никаких способов к возбуждению в муже своем погасших чувствий, составлявших прежде взаимное их благоденствие; но все ее старания, угождения и ласки не токмо что не тронули его, но произвели противное действие, так что его супруга, лишенная всей надежды, впала в глубокую меланхолию, которая в скором времени расстроила ее здоровье.
Она не могла уже находить удовольствий в обществах, потому что в них муж ее занимался единственно Гунильдою, предупреждая во всех случаях ее желания и не совращая с нее взоров своих. Нечувствительно отказалась она от света и, заключившись в свои комнаты, обитала одна с своею горестию. Гунильда употребила отсутствие ее в пользу для возбуждения в любовнике своем подозрений. Она внушала ему, что сие мнимое отвращение от света было обманчивою маскою для прикрытия какой ни есть порочной приверженности. Людвиг, не удовольствуясь тем, что оказывал к своей супруге холодность, равнодушие и отвращение, учинился еще подозревающим, грубым, взыскательным и даже жестоким. Здоровье его супруги давно уже находилось в худом положении, и сие новое прискорбие ускорило ее смертию. Она лишилась жизни своей, произведя на свет сына.