Но в СССР подобные финты не прощались. Деда, конечно, не расстреляли, но быстренько спровадили на пенсию и лишили служебной столичной квартиры. Ни дня не работавшая великосветская Эльвира билась в истерике и проклинала свою младшую непутёвую дочь. Добил паршивую ситуацию муж старшей Наденьки. Он отправил жену с годовалым сыном к её родителям и поспешно подал на развод, дабы не замарать себя порочащими связями.
Опозоренное семейство Кузнецовых, чью дочь объявили чуть ли не врагом народа, вернулось в родной город. И не в Глухопердинск какой-нибудь, а в красивый город-миллионник, в котором их ждала вполне себе достойная трёхкомнатная сталинка в историческом центре города. Дед, конечно, не все регалии растерял — уже, к счастью, не то время было. Он получил должность декана в местном университете и с головой ушёл в работу. С бабкой было куда сложнее — опыта ноль, хотя могла бы и переводами заняться, да и шила она неплохо. Но Эльвира предпочла пассивно страдать и выклёвывать мужу мозг.
Трагедия Наденьки, по её собственному мнению, оказалась самой страшной, а утрата невосполнимой. От её проклятий в адрес сестры передёргивало даже обозлённую на младшую дочь Эльвиру.
— Ну что, родители, гордитесь своей дочкой — грязной шлюхой? Поздравляю вас, вы это заслужили! Леночка же у нас такая умница, а Надя дура неприспособленная. Вот, теперь получите — приспособилась Леночка ваша, чтоб она там сдохла. Это вы во всём виноваты, а я за что пострадала? Доцеловался, папочка, эту шалаву в задницу? Хлебай теперь большой ложкой! Ненавижу вас всех.
Всё это впоследствии тётя Надя высказывала моей маме в глаза не единожды, каждый раз дополняя свои обвинения новыми оскорблениями и пожеланиями.
А дед, казалось, окаменел. Всегда суровый и не дающий спуску своим женщинам, он замкнулся в себе и никак не реагировал на их истерики. Его сердце стонало о младшенькой — как там его нежная девочка? Что же она, глупенькая, так жизнь свою исковеркала, и как теперь обезопасить свою малышку. И бог с ней — с карьерой этой, лишь бы здорова была и в безопасности.
Леночку депортировали из Франции спустя полгода. Маленькая, тихая, с круглым выпирающим животиком, она появилась на пороге родной квартиры в сопровождении своего отца. Две недели бесконечного унижения в Москве и давления на все возможные рычаги принесли свои плоды. Блудная дочь признана морально разложившейся, безответственной и бесперспективной, следовательно, исключена из престижного вуза и — о, ужас! — из комсомола. И как только последняя новость их всех не убила?!
В результате дед вернулся с любимицей в родные пенаты измученный, постаревший, но очень счастливый. Жене и старшей дочери приказал рты на больную тему не разевать, под угрозой лишения материального благополучия. И Леночку гнобили тихо и беспощадно. Её сердечко впервые дало сбой, когда до родов оставалось две недели. Дед тогда сильно сдал, проводя всё свободное время в больнице, у постели дочери. Тогда бледная, чуть живая Леночка поклялась отцу, что будет очень сильной, не сломается, и что внук или внучка обязательно заставит деда собой гордиться.
Сердце деда не выдержало раньше, чем он успел начать гордиться — он умер через день после того, как принёс внучку домой из роддома. Но дед успел дать малышке имя, мне то есть. Назвать меня Дианой было его последним желанием и, кажется, последними словами.
Я читала, что в римской мифологии Диана — богиня Луны и охоты. И прямо сейчас, не дожидаясь луны, я бы с радостью поохотилась с томагавком на свою бездушную, лживую бабку. Наверное, это зов тёмной крови.
С трудом подавляю в себе кровожадные мысли и безэмоционально произношу:
— Я тебе очень сочувствую, бабушка.
Бабка поглядывает на меня с сомнением и, видимо, не заподозрив в намерении перегрызть ей глотку, широко улыбается:
— Ну что ты, деточка, какая же я бабушка, называй меня Эльвирой. Твои брат и сестра именно так меня называют, и ты скоро привыкнешь.
Даже и не сомневайся, швабра престарелая, звание «бабушка» ты не заслужила. Эльвира, блин, повелительница змей. Но вслух я спокойно ответила:
— Хорошо, значит, Эльвира. Но тогда и ты, Эльвира, называй меня Дианой, а не деточкой, — и пока бабка выпучивала свои зенки, я поинтересовалась с невинным видом: — А разве у меня есть брат и сестра?
Глядя в мои честные глаза, Станиславский бы аплодировал стоя. Эльвира же, нервно сглотнув, уставилась на меня поражённым взглядом.
— Конечно, есть — двоюродные. Ну как же, Дианочка, наверное, ты забыла? Ведь ты же их видела, правда, уже давно… Но неужели твоя мама тебе не рассказывала, как же так?
Да вот так, твари. Много чести для вас знать, как любила вас моя мамочка и сколько всего хорошего о вас мне рассказывала. И как она страдала без вас, и мучилась, и помнила все ваши важные даты.
Но я молчу и отрицательно качаю головой, типа нет, ничего про них не знаю, впервые слышу. И вы, женщина, кто вообще такая?
— Странно как… — бабка смотрит недоверчиво, но заподозрить меня в неискренности не получается. И тут на неё снизошло озарение: — Это же стресс! Ты забыла, наверное, всё из-за стресса!
Ага, как раз самое время вызвать мне врача и полечить. Ну, а как ещё объяснить бабкину радость по поводу моей амнезии вследствие стресса? Я пожимаю плечами и отвечаю, глядя ей в глаза:
— Я хорошо всё помню, Эльвира. И тебя хорошо помню, видела раз пять. Может быть, и остальных видела, но только не знала, что они мои родственники, а сами вы признаться постеснялись.
Бабке вовсе не по душе мои откровения, но спорить уже не о чем и она начинает вещать:
— Мою дочь зовут Надежда…
Я стискиваю зубы — офигенное вступление.
— Я думала, что мою маму зовут Лена, — я тоже игнорирую вероятность существования другой дочери.
Бабка явно сомневается в моей адекватности, но делает поправку:
— Да, Дианочка, у меня было две дочери. Старшую зовут Надежда, она замужем и со своей семьёй живёт в Восточном районе. У них с мужем двое детей — твои брат и сестра. Артурчику уже пятнадцать лет, он такой умный и красивый мальчик, хочет быть архитектором…
И старая ведьма пустилась в долгое воспевание достоинств своего доблестного внука Артурчика.
Конечно, я помню этого белобрысого придурка. Бабка тогда отмечала свой полтинник в ресторане и каким-то чудом вспомнила про нас с мамой. Нам было очень неуютно в этой пафосной компании, и пробыли мы там недолго. Но поганый Артурчик постарался остаться незабываемым. Он вылил мне на новое белое платье вишнёвый сок, назвал грязной чуркой и вклеил в мою длинную косу жвачку, да так, что пришлось потом отрезать волосы. Тогда этому дебилу было лет десять. Интересно, сволочизм с годами крепчал вместе с ним?
Эльвира продолжала восторженно щебетать. Вот любопытно, если её не заткнуть, истории про этого кретина когда-нибудь иссякнут? Но бабка всё же заметила мой скучающий взгляд.
— Ох, кажется, я увлеклась… А к чему это я? — она рассеянно похлопала густо накрашенными ресницами. Шахерезада престарелая, и куда она, интересно, намарафетилась спозаранку? Не уверена, что к постели приболевшей внучки.
— Ты, Эльвира, хотела рассказать мне про брата и сестру и увлеклась братом, — спокойная и непробиваемая, как скала, смотрю бабке в глаза.
Она слегка поёжилась и осторожно, словно нащупывая почву, продолжила:
— А твою младшую сестрёнку зовут Снежаночка… — бабка делает паузу и смотрит на меня, а я цепляю на лицо подобие заинтересованности. Наверное, получилось, потому что сказительница продолжила уже смелее: — Снежаночке одиннадцать лет, но она такая маленькая и худенькая, что кажется ещё младше. И беленькая, как одуванчик — такая хорошенькая, просто нежный цветочек. Снежаночка мечтает стать моделью. Я уверена, что если она не передумает, то с её данными… — бабка мечтательно закатила глаза.
Я смотрела на неё и думала, что она действительно очень любит своих внуков. И я ни грамма не завидовала. Не хочу, чтобы меня любила эта змея. Даже если бы год назад я не наткнулась на мамин дневник, которому она на французском языке изливала свою израненную душу, то всё равно бы знала, что эти твари не достойны моей любви. Я это чувствовала даже тогда, когда мама говорила о них столько прекрасного. Несмотря ни на что, она всегда их любила, а я всегда буду их ненавидеть.
Глава 3
2018
2018 год
Самолёт приземлился в аэропорту Шереметьево в четыре часа утра. Получив свой багаж, я направляюсь к такси. Холодный октябрьский ветер пробирается в рукава моей лёгкой кожаной курточки. Я зябко передёргиваю плечами — кажется, в Лондоне было теплее. Ускоряю шаг в попытке сбежать от холода.
Ночная Москва великолепна. Из окна такси я жадно изучаю старые дома, новостройки, башни и торговые центры. За два года здесь ничего почти не изменилось, но я любуюсь, как в первый раз. Чуть больше двух лет назад я прилетала сюда, чтобы подстелить себе соломки для новой жизни, а всё свободное время проводила, гуляя по Москве. Тогда был август, и я много гуляла пешком, привычно маскируясь под расхлябанного тинейджера — рваные джинсы, широкая, длинная футболка и бейсболка, низко надвинутая на лоб. Я не хотела привлекать к себе внимание, наслаждаясь одинокими прогулками. Но, даже нацепив солнечные очки в дополнение к неброскому наряду, слиться с толпой не всегда удавалось. Но и к этому я привыкла и давно научилась подавлять ненужный интерес к своей персоне.
Такси подъехало к зданию шестиэтажной гостиницы, в которой я планировала жить всю ближайшую неделю, пока буду решать дела первостепенной важности.
— Доброе утро, для меня забронирован номер, — я постучала ноготком по стойке ресепшна и извлекла из компактного рюкзачка свой паспорт.
Слегка осоловевшая от недосыпа девушка администратор внимательно посмотрела на меня и в паспорт. Мой немного шпанский вид с трудом вязался с фотографией в паспорте и бархатистым, хорошо поставленным голосом с лёгкой хрипотцой и едва уловимым акцентом. Долгие скитания по чужим странам оставили побочный эффект. Думаю, что за пару дней я избавлюсь от этого недостатка.
Оформив заселение, девушка принялась подробно расписывать предоставляемые мне возможности для исключительно комфортного проживания.
— Благодарю Вас, но пока не высплюсь, я не готова воспринимать такой поток информации, — погасила я внезапный энтузиазм проснувшейся Марии, её имя значилось на бейджике. Она понимающе кивнула и протянула ключ, разглядывая меня с детским восторгом. Привычная реакция. Пожелав девушке спокойной ночи, я устремилась к лифту за беллбоем, катившим мой багаж.
Самыми прекрасными в этот ранний час в моём номере были гигантская кровать и ванная. Выдав носильщику чаевые, я избавилась от его присутствия и подошла к окну. Главным условием моего проживания в этом отеле стал вид из окна. И сейчас моему взору предстал Кремль во всём своём великолепии. Приоткрыв окно и впустив в комнату холодный воздух, я начала раздеваться перед большим зеркалом. Мне нравился этот волшебный процесс превращения бесформенного подростка в ослепительную диву. Я не привыкла себе льстить, но своё тело я старательно лепила годами, приводя изнурительными тренировками свою, изначально хорошую, фигуру в совершенную. И вот он результат — обнажённая, я вызываю больший эстетический восторг, чем в самом элегантном вечернем платье. Когда-то, в детстве, я даже стеснялась своей внешности. Теперь же моё тело, лицо и мой голос — это оружие массового поражения, кропотливо сотканное мной и тщательно отшлифованное.
Нет, ванная — это долго. Быстро приняв душ, я подключила мобильник к зарядке и рухнула в разобранную постель, как подкошенная. В сон провалилась мгновенно.
— Вишенка, какая же ты у меня красивая.
— Теперь я знаю это, мам.
— Ты всегда была красавицей, моя девочка. Но ты снова отрезала свои прекрасные волосы.
— Они уже отросли, просто ты давно не приходишь ко мне.
— Ты сильно устаёшь, доченька, и не видишь меня.
— Мамочка, я всегда тебя жду, ты же знаешь это.
— Я беспокоюсь о тебе, что ты задумала, детка? Ты стала совсем другая…
— Прости, мама, просто я выросла. Но ведь я всё ещё по-прежнему твоя Вишенка и я очень люблю тебя. — Я беру её маленькие белые ладошки и прижимаю к своим щекам.
— Но ты ведь не будешь мстить? Месть — это удел слабых, милая, и очень большой грех.
— Месть — это моё прощение, мама. И тебе ли не знать, какая я грешница.
— Нет, ты просто запуталась, моя хорошая. Но ведь ты не причинишь зла своей семье?
— Семье?! Ты была моей семьёй, моим сердцем, моей совестью, ты была всем моим миром. Но теперь тебя нет, и совести у меня больше нет, и сердце моё не со мной, и мой мир давно разрушен, мамочка! Ты хотела, чтобы я была сильной, и теперь я очень сильная, и я построю заново мой идеальный мир. Но в нём не будет места для ТВОЕЙ семьи, для этих змей, отравивших твоё сердце и мою душу. Теперь я им не по зубам и скоро все они захлебнутся собственным ядом.
Глава 4
2003
2003 год
— Эльвира, мне нужно прогуляться и съездить в школу. Я очень много пропустила и теперь надо навёрстывать, пока меня не исключили.
Я уже выяснила, что выпала из жизни почти на четыре недели, три из которых меня продержали в психушке, как буйнопомешанную — спасибо добрым родственничкам. Если бы не активность Шерхана и Серёжи, то пускала бы я слюни до конца дней своих в клинике для душевнобольных. Директор подключил к моему спасению все свои связи, Серёжа почти прописался со мной в больнице. А моя бабка тем временем справлялась о моём самочувствии по телефону и просила лечить меня как следует. А следовало, вероятно, превратить меня в баклажан и забыть навеки.
— Диана, очень хорошо, что ты пришла в себя, но я считаю, что ты ещё слишком слаба для прогулок. И ещё нам необходимо подумать о переводе тебя в другую школу, ведь твоя слишком далеко, — заявила старая ведьма.
— Нет! — отрезала я жёстко. — Даже если мне придётся добираться пешком, то я всё равно буду ходить в свою школу. К тому же, до конца учебного года осталось совсем немного.
— Это да, но тебе придётся добираться с пересадкой, а это ненужные траты, — проблеяла бабка, нервно покручивая массивные кольца на ухоженных пальцах.
— Во-первых, Эльвира, я смогу заработать себе на проезд, а во-вторых, разве отсюда нет прямого маршрута? — я завелась не на шутку и мечтала припечатать по брехливой морде чем-нибудь увесистым. Где я собираюсь зарабатывать деньги, идей, конечно, не было. Пока не было.
— От нас прямой маршрут есть, но я думаю, что жить ты будешь у Надежды.
Ну, ни фига ж себе, новости!
— А это ещё кто? — решила я доконать старуху.
— Господи, Дианочка! — бабка всплеснула худыми граблями, — ведь мы же говорили с тобой, это тётя твоя и моя дочка… старшая.
— А-а, я просто не обратила внимания на её имя. Ну и зачем мне жить у неё? — стараюсь говорить спокойно.
— Я уже не в том возрасте, дорогая, чтобы заниматься воспитанием детей, да и материально мне тебя одной не вытянуть, — подытожила «бедная родственница».
Да у тебя в ушах и на пальцах бриллианты размером с куриные яйца. Продай парочку, и мы будем пару лет кушать икру столовыми ложками.
— А знаешь что, бабуля, — от моего вступления «бабулю» знатно перекосило, — мне абсолютно фиолетово, где жить — у тебя или у твоей доченьки, но учиться я буду в своей школе. Андестенд?
Понимания на вытянутой морде было ноль, а в глазах плескался неприкрытый ужас. Ну да, сучка крашеная, как видишь, я уже выздоровела и теперь хватит манерничать.
— Мы поговорим об этом после, Диана, — с недовольным видом заявила бабка.
— После чего? — оскалилась я.
— После обсуждения данного вопроса с твоей тётей.
— Хорошо, бабушка, — я сделала ударение на втором слове и «бабушкины» губки превратились в куриную жопку. — Кстати, а где мой телефон? — вдруг вспомнила я, когда бабка попыталась слинять из комнаты.
— Какой телефон, Дианочка? — змеиные глазки забегали, и голос стал неожиданно ласковый.
— А такой, весь из себя мобильный, который мне подарила администрация школы за победу на чемпионате. И этот телефон всё время был со мной, — твёрдо заявила я, хотя не и была уверена, что он не потерялся в тот самый, ужасный день.