Бородач остановился напротив узкого переулка между двумя двухэтажными домами, поджидая Ярослава.
— Кто ты? — спросил его Ярослав.
Он оскалил редкие зубы в улыбке.
— Друг!
Ярослав показал ему свечу. — Откуда ты это взял? Ты… тоже из будущего? — спросил он растерянно.
— Идём! — сказал бородач вместо ответа. — Тут недалеко!
Он повернулся и зашагал в темноту переулка. Ярослав сделал несколько шагов и остановился. Куда он его, в само деле, ведет?
— Идем! — настойчиво повторил бородач, обернувшись.
Ярослав открыл рот, чтобы потребовать объяснений, но затылок вдруг словно обожгло кипятком, перед глазами вспыхнули искры, и он погрузился в темноту.
***
Трапезная впечатляла своими размерами. Огромная зала, залитая светом масляных светильников и множества свечей.
Т-образный стол ломился под весом массивных золотых и серебряных блюд, на которых возлежали рыбины исполинских размеров, монументальные караваи, горы пирогов, дымящиеся супницы, судки с горками икры.
Во главе стола, под сенью икон восседал царь, облеченный в расшитые золотом одежды.
Чело царя омрачала тень, он, казалось, не слышал провозглашаемых в его честь здравиц, не сводя глаз со стоявшего перед ним вместительного кубка. Изредка его взгляд сосредотачивался на ком-то из сидящих за столом и тогда царь хмурился еще больше, беззвучно шевеля губами, не то разговаривая сам с собой, не то шепча молитву.
На вместительном золотом блюде перед ним лежал одинокий ломоть серого хлеба.
По правую руку от царя сидел Федор, царевич. Он выглядел более радостным, улыбался, выслушивая застольные речи, и с видимым аппетитом налегал на осетра.
Царица, сидевшая по другую сторону, ела мало, почти не поднимая глаз от тарелки, украдкой бросая тревожные взгляды на супруга.
Ирина осторожно отщипнула кусок пирога. Начинка оказалась тоже рыбной. Поначалу ее шокировало отсутствие вилок — все, что было на столе, за исключением супов, ели с помощью рук. Салфетки также не входили в сервировку — вместо них стояли серебряные чаши с водой и травами.
Кроме царской семьи, занимавшей головной стол, за трапезой присутствовали гости.
Напротив Ирины расположился дородный седоватый мужчина с ухоженной, аккуратно подровненной бородой. Драгоценных камней на его одежде было едва ли не больше, чем у неё. По другую сторону от него вгрызался в пирог уже виденный ею ранее Симеон Никитич. Занимавший место рядом боярин помоложе, с курчавой бородой и озорным лицом, ловко орудовал ножом, расправляясь с рыбиной, лежащей перед ним. Сидевший за незнакомым Ирине боярином Басманов, выглядел мрачным, и то и дело прикладывался к кубку.
— Дозволь поднять чашу сию за твоё здоровье, государь! — обратился к царю старший боярин, подавая знак виночерпию наполнить её. — Многая и благая лета царю нашему Борису Федоровичу Годунову!
Царь безучастно кивнул, казалось, мрачнея еще больше от раздавшегося многоголосья здравиц в его честь.
— Мама, — шепнула Ирина царице, — а кто это?
Та глянула на неё плохо скрываемой тревогой. — Неужто и князя Мстиславского не признаешь? Ох, лишенько…
— Ах, точно! Вспомнила! — невозмутимо соврала Ирина.
Царь поднял руку и крики стихли.
— Благодарствую, Федор Иваныч, за пожелания твои, — глухо произнес он. — Дай Господь и тебе здравия и лет долгих, на благо государству нашему и во славу Божию.
— Что же ты печален, государь? — Мстиславский качнул головой. — Разве повода нет для веселья? Дочь твоя, царевна наша, обрелась в целости, жива-здорова.
— За то еще не раз возблагодарю Господа, — отозвался царь. — Что же до веселья, то до него ли сейчас? Многие яства здесь зрю, а что у простых людей на столах? Сколь от голода полегло за год минувший? Обещался рубаху последнюю с народом моим разделить, а ныне хлеба им вдоволь дать не могу!
— То не твоя вина, государь! — заметил Симеон. — По твоему приказу многие пуды зерна розданы были, да перекупщики, окаянные, обманом да хитростью народ твоих милостей лишили. Мы уж, конечно, поймали некоторых, да за ниточки потянули, кои в терема высокие тянутся…
Ирина заметила, что при этих словах Симеон бросил пристальный взгляд на Мстиславского.
— То мне ведомо, — произнес Годунов. — И слово моё — всякого, кто хлеб скупает и прячет ждет воздаяние правое и нелицеприятное!
— Стольник! — окликнул он юношу, почтительно застывшего в нескольких шагах от него. — Отнеси каравай сей князю Шуйскому, сказывай-де, царь Борис тебе шлет, от царского стола!
— Да уж этот-то сожрет, не задумываясь, — усмехнулся курчавый. — Даром что амбары зерном забиты! Небось, потому и носа ко двору не кажет.
— Грех то на человека наговаривать, — сурово заметил Мстиславский. — Хворает Василий Иваныч, опять подагра разыгралась.
— Эка беда! — посочувствовал Симеон. — Может, дохтура прислать князю? Есть у меня один, в Тайном приказе, из земель швейских.
— Ты шутки свои приберег бы для смутьянов, — огрызнулся Мстиславский. — Мы с Василием за царя Бориса под Кромами свою кровь проливали, пока ты тут блаженных да убогих ловишь!
— Эва, проливали! То-то гляжу, рожа у тебя лоснится, что тот блин! Полторы избы штурмом взять не смогли, Самозванцу утечь позволили, да еще похваляетесь этим перед царём!
Мстиславский вскочил на ноги, побагровев.
— Прошу слова твоего, государь! Невместно мне выслушивать брехню собачью от пса сторожевого!
— Сядь, Федор Иваныч! — властно проговорил царь. — А ты, Семён, не твори распри за столом с тем, кто хлеб с тобой преломляет.
Симеон почтительно склонил голову, однако на губах у него играла усмешка.
— Про то ведомо тебе, великий государь, — заговорил Мстиславский, глядя в упор на Симеона, — что бились мы до последнего под Кромами, и, кабы не предательство людишек служивых, да Юшки Беззубцева, сына боярского, вероломно в спину нашим полкам ударившего, взяли бы мы Кромы, и самого самозванца в цепях в Москву бы привезли. Однако, всюду измена — и те, коих сегодня преданными слугами почитаешь, завтра переметнуться готовы! И за то, государь, спросу надлежит быть с Симеона Никитича, понеже он сыском ведает!
Ирина насторожилась. Беззубцев, Беззубцев… Где-то она слышала эту фамилию!
— Про предательства ты верно молвил, Федор Иваныч, — процедил Симеон, — самая смута сия чьим-то умыслом черным учинена, на подворьях боярских…
— Или же в подземельях приказа Тайного, где только тебе единому ведомо, что творится… А может, и не токмо тебе?
— Хватит! — раздраженно оборвал их Годунов.
Он выпрямился и Ирина обратила внимание на лихорадочный блеск в его глазах.
— Истинно речет псалмопевец, — проговорил он, — Друзи мои и искреннии мои прямо мне приближишася и сташа! Воздающии ми злая возблагая оболгаху мя, зане гонях благостыню…
Он порывисто схватил кубок, сделал глоток.
— Ныне здесь перед глазами моими грызетесь друг с другом, и клянетесь мне в верности, а сами лишь о своей выгоде печетесь! Местничаете, собачитесь, бороды один другому по волоску повыдирать готовы!
Он тяжело дышал, грудь его ходила ходуном. Царица смотрела на него с тревогой.
— Гришку… Отрепьева, расстригу окаянного, на чьем подворье воспитывали? — несвязно продолжил он. — Романовы, иже мне в верности клялись, сию змею на груди моей согревали! И ныне, чую ведь, вашими трудами самозванец этот силу набирает! Чего же вы хотите, лукавые?!
Разговоры разом смолкли, воцарилась звенящая тишина.
Мстиславский кашлянул.
— Не прав ты, Борис, — проговорил он. — Нет в том вины нашей — за появление самозванца сего с польских панов спрос — они его русским царевичем объявили, и войско дали. А за Гришку поговаривают, будто и не он это вроде, будто видели его при дворе царевича… самозванца, то есть.
— Кем же ему быть тогда? — подал голос доселе молчавший Басманов. — Откуда взялся самозванец сей? Иные сказывают, в Угличе не настоящий царевич убит был…
На этот раз тишина была гробовой. Казалось, вокруг Басманова образовалось мертвое пространство.
— Ты соображаешь, что перед лицом государева мелешь?! — наливаясь вишневым цветом прохрипел Симеон.
— Ты за то не меня к ответу призывай, а Ваську Шуйского! — огрызнулся Басманов. — Кто, как не он в Углич ездил?
— Царевич Димитрий мертв, без сомнений, — степенно проговорил Мстиславский, — И в том Василий Иванович поручился перед царем, патриархом и всем советом боярским. Я вот что думаю, государь, — обратился он к Борису, — надобно привезти Марфу Нагую, пусть объявит во всеуслышание, что мертв сын её, нешто против слова матери, а ныне — честной инокини кто возражать осмелится? Государь?
Годунов словно не слышал его. Глаза его, налившиеся кровью, были устремлены куда-то поверх голов бояр, он вытянул руку, не то указывая на что-то, не то закрываясь от неведомой угрозы.
— Димитрий! — прохрипел он. — Димитрий там!
Взоры всех обратились в сторону, которую смотрел царь, но там лишь замер побелевший от страха виночерпий.
Ирина настороженно вглядывалась в лицо царя. Смутные подозрения, посещавшие ее во время пира начали стремительно укрепляться.
— Великий государь… — поднялся с места Симеон.
Мстиславский перекрестился.
— Нет на мне крови твоей! — закричал Годунов. — Нет, слышишь?! Уходи, убирайся!
Он схватил кубок, расплескав вино, замахнулся им, и закашлялся. Ноги его подкосились, он вцепился руками в стол, кубок с грохотом покатился по полу. Ирина бросилась к нему одновременно с Федором, но они не успели подхватить его — словно надломившись, Годунов грузно осел на пол, опрокинув блюдо и распростерся ничком. Изо рта вытекла струйка крови.
Рефлекс сработал раньше, чем Ирина отдала себе отчет в происходящем.
— Всем отойти! — рявкнула она, наклоняясь над телом и нащупывая пульс на сонной артерии. Есть!
Рывком повернула царя на бок.
Один зрачок смотрел на неё, другой сместился к углу глаза. Лицо иссиня-багровое, шейные вены вздулись. ТЭЛА?
Она обмотала длинным рукавом пальцы и, с трудом разжав челюсти, ввела их в ротовую полость. Что-то есть… Кусок хлебной корки выскочил наружу, на рукаве осталась кровянистая слизь.
Царь шумно выдохнул, левая щека трепыхалась, словно парус.
Откуда кровь? Возможно, прикусил язык во время падения. Лицо багровое…
— Нож! — потребовала она.
Подняв голову, Ирина оглядела вытаращившиеся на неё изумленные лица бояр. Федор держал на руках лишившуюся чувств царицу.
Выругавшись про себя, она сама схватила со стола нож, которым пользовался царь. Он был длинным и острым.
Полоснула по запястью царя, из раны густыми толчками потекла кровь.
— Держите царевну! — крикнул кто-то.
— Только попробуйте! — Ирина сама удивилась тому, как властно прозвучал ее голос.
— Царевна больна! — это Мстиславский. — Не ведает, что творит! Рынды! Хватайте ее, пока она не прирезала государя!
Двое высоких охранников в белых кафтанах неуверенно двинулись к ней.
— Лекаря! Лекаря позовите! — наконец пришел в себя Федор. — Акся, отойди от батюшки!
— Я знаю, что делаю! — крикнула ему Ирина. — Ему нужно выпустить кровь, иначе она убьет его. Это не опасно! Доктор Кристофер делал ему кровопускание, он подтвердит!
Федор нахмурился. Рынды колебались, поглядывая то на Мстиславского, то на царевича.
— Пошли за Кристофером, — не давая ему опомниться командовала Ирина. — Дядя Семён, помоги мне раздеть царя. Князь Басманов, выведи всех отсюда! Нужно перенести отца в спальню.
— Не дело тебе, царевна, помыкать боярами! — нахмурился Мстиславский.
— Не дело тебе, боярин, указывать царевне, что ей делать, а что нет! — вмешался Симеон. — Государь, твоя сестра права, нужно поскорее перенести Бориса в спальню.
— Царь-батюшка! — царица пришла в себя и со стоном рухнула на колени рядом с ним.
— Делайте, как царевна велит, — кивнул Федор.
***
Глава 18
***
— Давид Аркадьевич!
— А?
Коган встрепенулся и уставился на нависшего над ним Евстафьева. Все-таки, он задремал!
Неудивительно, если учесть, сколько времени прошло с тех пор, как он полноценно спал. Все-таки, страх перед крысами оказался слабее, чем базовая физиологическая потребность.
— Вы бы легли нормально, Давид Аркадьевич, — предложил Евстафьев, — а то сидите носом клюете, того и гляди, упадете.
— Брр, нет, спасибо, — Коган содрогнулся, при мысли о том, чтобы улечься на вонючую солому со шныряющими по ней грызунами.
— Отдохнуть надо, Давид Аркадьевич, — наставительно заметил водитель. — Неизвестно, когда возможность появится.
— Неизвестно, понадобится ли нам сон вообще, — Коган осторожно помассировал затекшую шею. — Или вы, Василий Михайлович, все еще не поняли, что нас ожидает?
— Да чего уж не понять, — отозвался Евстафьев. — Головы отрубят, и всего делов.
— И вас это нисколько не пугает?
Евстафьев пожал плечами. — Все под Богом ходим. Но я вот чего думаю, Давид Аркадьевич: коли мы и впрямь в прошлом, то, может, если нас здесь убьют, мы обратно у себя окажемся?
— С чего вы это взяли? — удивился Коган.
Евстафьев неопределенно помахал рукой. — Ну, должен же во всем этом быть какой-то смысл, — сказал он. — Так просто ничего не бывает! Коли мы тут оказались, значит, так было нужно.
— Кому? — Коган почувствовал, что спокойная уверенность Евстафьева начинает его раздражать. — Кому нужно-то, Василий Михайлович?
Вместо ответа Евстафьев указал пальцем наверх. — Там! — многозначительно сказал он.
— Ну да, конечно, — кисло сказал Коган.
— Вот увидите, Давид Аркадьевич, все выяснится в свое время, — посулил Евстафьев и вздохнул. — Курить охота…
— Там хлеб принесли и воду, — сказал Коган. «Если их еще не сожрали крысы», — подумал он про себя.
— Сухой паёк, — ухмыльнулся Евстафьев, критически разглядывая заплесневелую корку. — Вот у нас, помню, в армии…
Шум в коридоре заставил его оборваться на полуслове.
— Опять идут! — проговорил он.
— Вот сейчас и узнаем, верна ли ваша теория, — вздохнул Коган.
***
Сознание постепенно возвращалось к нему. Он лежал на чем-то твердом и холодном. Подземелье? Там, кажется, должна была быть солома… Попытка поднять голову вызвала вспышку боли в затылке. Ощупав затылок, он обнаружил огромную припухлость. Хорошо хоть, кости целы. Наверное.
— Очухался? — спросил его чей-то грубый голос. — Вот и ладно. Нефёд, поди скажи князю!
Князю? Ярослав, наконец, справился с головокружением и повернул голову.
Он лежал на деревянной лавке, в просторной комнате, похожей на какой-то склад. Большую часть её занимали туго набитые мешки и громоздкие лари. На ближайшем сидел его недавний провожатый и с хрустом грыз огурец.
— Что произошло? — Ярослав услышал свой голос словно со стороны. — Кто ты?
— Микиткой меня кличут, — сообщил тот. — Ты лежи, лежи. Нефёд, вишь, перестарался малёхо, бестолочь. Я уж испугался, что ты окочурился.
— Да ну? — Ярослав качнул головой и тут же охнул от боли.
— Точно! — заверил его Микитка. — Хозяин за такое головы бы обоим оторвал, высек батогами, как пить дать.
— А кто твой хозяин? — спросил Ярослав.
— Щас сам увидишь, — подмигнул ему парень. — Огурца хошь?
— Погоди, — Ярослав, превозмогая тошноту, поднялся и сел на лавке. — Откуда у тебя та свеча?
— Какая свеча? — удивился Микитка. — Не было у меня никакой свечи! Это ты зачем-то с ней стоял. Заговор, чтоль, какой творил?
Ярослав закрыл глаза. Мысли вертелись каруселью. Получается, свечу ему дал не Микитка, а кто-то другой? Но он точно видел его, только в своем времени! Это что-то означало, вот только он не мог понять, что именно.
Снаружи послышались шаги, дверь, скрипнув, отворилась и на него упал прямоугольник света.
В проеме возникла мужская фигура.
— Ну, здравствуй, волхв!
На него, сощурившись, смотрел худощавый мужчина, примерно сорока лет.
Рыжеватая козлиная бородка, тонкие губы, вытянутое лицо — в его чертах было что-то лисье.