— Малла! — расхохоталась Салина, — я ничего не слышу. А это, наверное, твой Дар проявляется. Ты же говорила, что они, капусты твои, вот-вот поспеть должны? Вот, наверное, поспели…
Кошмар меня подери! Я же об этом не подумала даже… а может и правда. Вот эта кряхтит, аж постанывает, та едва слышно временами скрипит… О! Я вспомнила! Мне же мама говорила, что если июньскую капусту вовремя не убрать или поливать лишку, то кочан разорвать может.
Сбегала я за ножом и мы вдвоем с Салиной капусту эту говорливую срезали. Аккуратно, осторожно, чтоб кочерыжку с корешком не повредить. Мне же теперь надо семена вырастить…
Кочан огромный получился, я такие размеры раньше только у поздней капусты видела. Июньская-то обычно мельче намного. Еле дотащили вдвоем до дома. Оставила я его, да в поле помчалась. Сейчас скажу бабам что делать, а сама вернусь. Не терпелось мне замариновать капусту-то. Это же мой реальный шанс доказать всем, что стоит мой огород трудов, которые мы в него вкладываем.
Результат превзошел ожидания. Маринованная капуста получилась невероятно вкусная. Цветочные специи добавили какую-то особую нотку в привычный вкус, превращая даже для меня обычный салат в бомбическое лакомство.
Первый горшок мы съели прямо на собрании. А это на минуточку примерно ведро. И всем стало понятно. Огород уже не просто так. Даже если не пойдет ничего, кроме капусты, все затраты труда уже оправданы.
Мои овощи, наконец-то, признали золотой жилой наравне с сыром и цыплятами. Мои огородницы воспряли духом, я так, вообще, светилась как солнце.
А у меня еще репа была на подходе… ммм… как за нами купцы бегать будут… они и сейчас покоя Салине не дают. С утра до ночи возле дома караулят… мне подруга даже призналась, что один из купцов предложение ей сделал. Да только отказала она. Не хочу, говорит, замуж за того, кому от меня только сыры нужны.
Я потом целый вечер думала, и поняла, что если бы ко мне мужчина посватался только, чтобы на овощи мои лапу наложить, я бы ему тоже от ворот поворот дала. Я со своими овощами и сама справлюсь. А муж мне нужен такой, чтобы и меня любил-уважал, и сам из себя хоть что-то представлял. За кого попало я больше не пойду. Пусть его светлость даже не надеется.
Всю раннюю капусту мы замариновали Было ее немного совсем, двадцать семь корней. Поспевала она неравномерно, но это было и на руку, возница, который у нас сыры на королевский стол забирал, мгновенно лапу на весь урожай наложил. И, вообще, взял с Салины обещание, что все новинки мы сначала ему показывать будем.
Репа тоже вся в королевский дворец ушла. Мы только себе немного оставили, да на семена пару десятков. Как и кабачки. Они тоже пришлись по вкусу, особенно когда я шепнула вознице рецепт закусок и оладий.
Остальные купцы, на долю которых овощей не осталось вовсе, готовы были на что угодно, чтобы заполучить себе долю будущего урожая. Хотя цена на овощи, по меркам моего мира была огромной. Капусту мы продали по пять грот за горшок. Это примерно ведро капусты за половину коровы. А репу и кабачки по три грота за короб равный десяти килограммам.
Всего за Четвертый месяц на овощах мы заработали больше двухсот грот. Плюс шестьсот с хвостиком на сыре. Когда господин Гририх на очередном собрании озвучил, что выручка нашего колхоза составила за месяц почти восемьсот грот, мы не радовались, как в прошлый раз. Мы молчали. Слишком невероятной была эта сумма. Даже для меня.
— Что с такими деньжищами будем делать, а, бабоньки? — наш председатель довольно улыбался, теребя правую мочку. Он всегда так делал, когда волновался.
— Ферму строить, — вскинулась Рыска.
— Сыроварню надо, — подхватила Сайка.
— Птичник, — зевнула Глая, — через неделю цыплята пойдут. Нужны загончики и люди, чтоб смотреть за ними.
— И овощехранилище, — добавила я, — зимой надо где-то хранить овощи.
— А я думаю, — выступила вперед госпожа Гририх, — эти два месяца мы очень хорошо поработали. И надо нам отдохнуть бабоньки. Нас немного, всех колхозников всего-то двадцать пять человек. И я предлагаю устроить всем вместе выезд в город. На людей посмотреть, себя показать. Нам-то теперь нечего стыдиться. Мы с вами, бабоньки, теперь не просто вдовий колхоз «Светлый Путь», мы с вами продукты его величеству поставляем. К нам купцы со всего Гвенара мечтают попасть.
От такого предложения бабы взвыли. Я-то в город тоже хотела. Интересно же. И то, правда, сижу в этом поселении уже два с половиной месяца. И работаю так, как никогда в жизни не работала. Я даже на местные ярмарки не ходила. Ничего там интересного все равно нет. А так можно будет на нормальную ярмарку сходить. По лавочкам прогуляться… прикупить чего-нибудь… не такого убогого, как здесь.
Только вот, кое-что смущало меня в послании нашей Рапунцель…
— Салина, — дернула я за рукав платья-мешка подругу, восторженно вопящую вместе со всеми, — а почему нам должно было быть стыдно?
— Что?! А? Малла, — Салина сияла, как новогодняя елка, — давай, я тебе потом объясню? А? Пожалуйста! Не до этого сейчас.
— Хорошо, — согласилась я. Радости как-то поубавилось. Вот чувствую, судьба очередную подлость мне приготовила… как с платьем-мешком этим идиотским.
Ехать в город без денег не имело никакого смысла, поэтому предложение господина Гририха, выдать каждой колхознице по три грота на покупки, приняли единогласно. Три грота по местным меркам были хорошей суммой, ведь именно столько и составляло королевское пособие для вдов.
Поездку в город наметили на Четвертый день, то есть на послезавтра. Как раз время будет подготовиться. И решить, кто едет, а кто остается. Всем-то не получится. Надо же за избушкой нашей приглядывать, и за коровками, и сыры варить кому-то остаться.
Пришлось кидать жребий, потому что добровольно никому не хотелось на хозяйстве оставаться. «Повезло» Салине, Рыске и… мне… расстроилась я так, что чуть прямо там. На собрании не расплакалась. Это же не справедливо! А еще Оракул называется! За справедливостью он следит… три раза! Уж мы-то трое точно заслужили эту поездку. А вместо этого придется мне с яйцами весь день нянчится. Хотя это, конечно, легче, чем сыры варить, как Салине, и уж тем более коров пасти, как Рыске.
А подружки мои вроде и не огорчились вовсе. Хотя радовались вместе со всеми, что в город поедут. Ох, и не спроста же это? Так что как после собрания вышли, я их первым делом об этом и спросила. Тем более мне Салина объяснить все грозилась.
— Малла, — рассмеялась Салина. Уже стемнело. и мы неспешно шли по дорожке домой. — Конечно же, я в город хотела. Кто же не хочет в город да еще с деньгами. Там знаешь, какая ярмарка! Как три наших! Там такое можно увидеть…
— Да, — согласилась Рыска, и добавила, — а с другой… знаешь, неприятно, когда на тебя пальцем показывают, словами разными называют, а ты ответить не можешь…
— Как это? Но почему?!
— Мы вдовы, Малла, — Салина грустно улыбнулась и ответила таким тоном, как будто бы это все объясняет. Только мне совсем ничего не было понятно.
— Ну, и что?
— Я же рассказывала уже тебе. Считается, что за нами тьма стоит, раз наши мужья раньше нас умерли. Поэтому и в жены нас не берут. Поэтому и платья эти ужасные носить мы обязаны, чтобы мы не забывали о муже погубленном, а все остальные видели, какой грех на нас лежит. Поэтому и называют нас прямо в глаза словами нелестными.
— Не понимаю… — я даже остановилась, — А как же король? Ты говорила, он шестнадцать раз вдовец!
— Вдовец — это не вдова, — Рыска вздохнула, — если жена раньше мужа умерла, значит хорошая жена. От мужа смерть отвела.
— Что?! — слов у меня не было. Это что за домострой махровый? А где, кошмар меня подери, равенство и братство? Как же Оракул их хваленый допускает такое?!
— Так и есть, — Салина взяла меня за руку и потянула за собой, — пойдем быстрее, Малла. Есть хочется ужасно.
— Но почему?! Почему так несправедливо?! Если вдова — значит грех на тебе, а если вдовец — то жена молодец, а муж будто бы всегда ни при чем?!
Я была так возмущена, что просто не могла сдержать эмоции.
— Малла, ты когда замуж выходила какие клятвы давала, помнишь?
— Конечно, помню! Клянусь любить в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас…
— Очень похоже. У нас мужчины тоже клянутся «беречь пока смерть не разлучит нас», — улыбнулась Салина, — а женщины говорят «беречь до самой смерти».
— Но почему Оракул допускает такое? — я никак не могла успокоиться… королю, значит, можно шестнадцать жен похоронить, и он молодец. А Салина одного похоронила, который еще и ради Гвенара голову сложил, и все? Прокаженная?
— Раз допускает, значит правильно это, — пожали плечами Рыска и Салина, — и мы ничего не можем сделать…
Но я категорически была с этим не согласна. Категорически.
Весь следующий день разговоры в поселении были про поездку. Несколько вдовушек даже пожелали срочно записаться в колхоз, чтобы получить возможность поехать в город. Даже без трех грот.
Но не зря у нас председатель господин Гририх со своим Даром. Он дамочкам быстренько объяснил политику партии. Мол, сначала работаете, а потом в город. Пытались было вдовушки покивать на колхозниц, которые на прошлое неделе только к нам пришли, но председатель наш тоже не лыком шит. Столько лет комендантом во вдовьем поселении это вам не фунт изюма. Так что ушли нахалки не солоно хлебавши.
И тогда я поняла, что правильно это. Не надо всех без разбора в колхоз брать. А то вот такие вот хитропопые на чужом горбу в рай выезжать гораздые понабегут… Это нам повезло пока… Хотя… вот я растяпа! До меня же только-только дошло, что председатель наш с самого начала не всех в колхоз брал!
А ведь мне Салина говорила, что у нас в колхозе самые работящие вдовушки собрались. И правда, зачем нам сотня колхозниц, если работать человек семьдесят будут, а остальные баклуши бить? Так что зря я расстраивалась из-за того, что не все вдовы из поселения в наш колхоз вступили. Радоваться надо было. Это же правильно. Кто хочет работать, тот работает, кто не хочет — тот пусть на печи лежит, да на три грота в месяц живет.
А я же помню, как бабушка моя все на соседку сетовала, мол, ни одного дня не проработала, а пенсию такую же получает, как бабушка моя, которая почти полвека дояркой отработала. С войны еще… Она тогда молоденькая, шестнадцати не было, на ферму пошла коров доить. с
Может еще и поэтому колхозы развалились-то… все же много несправедливого было в наших колхозах. Хорошо, что здесь за этим Оракул следит.
Хотя странно следит, конечно… как он может позволять так относиться к женщинам потерявшим супруга? Это же как-то не правильно. Совсем не правильно. Одно дело, если бы жена мужа в могилу свела, а другое, когда он погиб на границе от рук хадоа.
Все же не верю я, что Оракул будет против, если я платье-мешок сниму. И Салина, и Рыска, и все остальные. Я своего зайку-алкоголика совсем не из-за платья помню. А потому что он, сволочь, жизнь мою испортил. Вышла бы я замуж за нормального мужика, сейчас бы дети были, глядишь не тащилась бы в самый неподходящий момент с рассадой мимо его величество и курицы белобрысой.
И Салина своего мужа погибшего не из-за платья вспоминает. Любила она его. И сейчас даже, говорит, скучает по вечерам их совместным. Так что, скорее всего, у каждой есть повод помнить бывшего. Хороший или плохой. А платье здесь вовсе не при чем.
И решила я сарафан свой дошить. Не хочу больше в ужасном платье ходить. Не могу. Сил моих нет на такое убожество.
Весь день у меня прошел за раздумьями. То так я крутила думы свои, то эдак. И все больше мне решение мое нравилось. Сошью сарафан. Надену. А там, глядишь, все как-нибудь наладиться. Обойдется. Авось пронесет, и гром не грянет, и молния меня не поразит… кто же знает, как тут Оракул за проступки наказывает.
Уже спать я легла, а все никак не могла перестать о сарафане своем думать. Представляла, как бабы ахнут, когда я вся такая красивая на собрание приду. Как начнут возмущаться, сомневаться, сочувствовать дурочке бестолковой, про традиции забывшей. А я возьму у господина Гририха Оракула и вопрос задам, должна ли вдова платье-мешок носить или достаточно, чтобы она просто мужа помнила…
Я уже засыпала и только краем сознания успела заметить, как две серые тени просочились в мой дом. Тихо и осторожно, так что ни одна половица не скрипнула…
Утром ни свет ни заря помчалась в огород. Наши-то с рассветом, как стадо отгонят, в город едут, значит мне на дежурство в избушке на курьих ножках заступать надо. Дело-то ответственное. А у меня своих забот полон рот. Огурцы пошли еще на прошлой неделе. Но мало их было, а сейчас мы уже коробами собирали. Все, как водится отправляли на королевскую кухню. Вот они там обжоры… это же надо столько овощей съедать. Но нам возница шепнул, что королева новая, курица белобрысая, из-за которой я в Гвенар попала, сыроедкой оказалась. Пока наши овощи не пошли ничего толком и не ела. Все же сырые цветочки синей каши это не зерно. Их не прорастишь и сухими не пожуешь. Обязательно запаривать нужно. Намучилась, наверное, выскочка бесстыжая… мне даже жаль ее немного стало. Особенно после того, как узнала, что сыроедение благодаря ей в моду вошло. И вся аристократия сейчас нашими овощами питается.
А мы богатеем. Огурцы продавались по пять грот за короб. А за помидоры Салина грозилась все семь забрать. Правда, их пока маловато было. Пока только колхозникам доставалось.
Вообще, дела в колхозе шли в гору. Это ощущали уже все. Сыры, овощи… а скоро пойдут и цыплята… У нас уже шесть ящиков на выведение заложено было. Через несколько дней цыплята вылупляться начнут.
Первую неделю решили дома держать. Правда, Глае для этого придется временно к соседке перебраться, слишком уж ее дом на птичник будет похож.
Вот тоже интересно. Зарна, соседка та самая, в колхоз пока так и не вступила, сомневалась, хотя мы уговаривали. А Глаю принять без всяких условия согласилась.
Домики-то у нас у всех одинаковые были, так что на кухне-прихожей-гостинной, возле печки у нас ящики стояли на полках специальных, одну комнатку мы для цыплят отвели, а во второй устроили вроде бытовки. Туда-то я и принесла свой сарафан. Решила время зря не терять, и так его уже сколько потеряла. Плюнула бы на обычаи дурацкие. Давно бы в сарафане красном ходила.
Весь день у меня прошел скучнее некуда. Даже словом было не с кем перемолвиться. Обычно-то мы с подружками друг к другу на огонек в течении дня забегали. А сегодня у всех дела ответственные: я яйца кручу-верчу, Салина сыры варит, а Рыска на пастбище со своими коровками любимыми.
Зато сарафан почти дошила. Еще пару дежурств, и можно будет надевать. И есть у меня уже идея, какой вопрос Оракулу задать, чтобы и у него согласие получить, и против традиций местных не пойти. А то так и будут все вдовы упорно носить мешки для памяти, боясь осуждения соседей. Это у нас в мире на мнение соседей внимания не обращали, главное, чтобы себе хорошо было. А здесь так нельзя. Здесь без взаимовыручки взаимной поддержки никак.
А вечером, когда стемнело наши вернулись. Довольные!
Мы их втроем у Правления встречали. Я вспомнила как называлась контора, где председатель сидел. Бабушка всегда соседке говорила, мол, в правление пойду жаловаться, если коза твоя не прекратит по огороду нашему шастать, грядки топать и овощи подгрызать.
Так что теперь контора господина Гририха у нас правлением называется. Как-то быстро это слово здесь прижилось. Наверное, потому что сразу всем понятно о чем речь.
— Бабоньки! — первой с повозки Сайка спрыгнула. Вот удивительная баба. Самой уже за семь десятков перевалило, хотя и выглядит она моложе, да еще толстенькая, кругленькая со всех сторон одинаковая, как мячик. Только с ручками и ножками. А шустрая, как таракан запечный, — смотрите, что я купила!
И грудь нам свою под нос тычет. А титьки-то у нее такие, что ого-го. Куда там нашим силиконовым красавицам. А на груди-то у Сайки, как на витрине, бусы лежат. Под стать прелестям ее. Каждая бусина, как яйцо перепелиное. И ярко-красные при этом, и даже блестят. Не сваровски, конечно, но таких я здесь еще не видела. И судя по ахам и охам подружек, они тоже. Только не понятно, что их удивило: размер или цвет?