А на пляжу! Фурор! Толпа чуть не в пятьдесят человек, да с мячами. Играть пытаются, значица. Такое себе зрелище, позорное, а им и ничего, нравится! Азарт!
Бегаю вокруг, правила втолковываю да драчки разнимаю. Хорошо ещё, к мячам брошюрку футбольную взял. Засомневается кто, сразу в нос тыкаю — читай!
В четыре мяча-то, ого! Шума больше, чем от всего Привоза, вот ей-ей! Играть никто не умеет, а вот орать, это да. Крикливый народец, с детства к переору привыкают.
— Офсайд! — дяденька какой-то судить взялся. Бегает вокруг в купальном костюме, лысиной потной сверкает, а уж азарта в глазах! Говорит, в Британии учился, и где-то как-то даже и участвовал. Давно.
Грубая игра, бестолковая. Ногами босыми то по мячу, то песку. Толкаются! Потные от жары, песок налипший на телах.
Бумц по мячу! Бумц по ноге соперника! Скандал, в морду лезут! А мне разнимать.
Я не выдержал, да и показал — обводочки, перепасовку с Санькой — как могли, а могли не очень. Я-то ладно, он откуда? А всё равно лучше прочих!
Понабивал на ноге, на голове. И рты открытые вокруг, а в глазах желание — не хуже штоб уметь.
Потом ещё дяденьки подошли, околофутбольные, помимо лысого. Те, кто где-то што-то видел, слышал, читал.
Старые уже, чуть не за двадцать, а туда же! Но один так и ничего, соображает. Англичанин какой-то, из торговцев. Мистер Скотт, который попросил звать его Эндрю, потому как уже знает за хи-хи на свою фамилию. Чисто на русском так! Только шепеляво, будто каша во рту.
Ну а я што? В сторонку, и действуйте! Нравится вам тренерско-судейское всякое, так и пожалуйста. Мне играть интересней.
— Сергей! — замахал я, завидев знакомого, — Уточкин!
Идёт! Издали ещё улыбается, руку протягивает. Костюмчик полосатый, не просох ещё после моря. Но — фигура! Не жердь с брюшком и не мячик полусдувшийся, как у всех почти на пляжу.
— Егор, — нараспев, а сам глазами на игроков, ажно прикипел.
— Ты как? — не выпускаю его руку, — Поможешь с организацией?
До тёмнышка почти што играли. На две команды аккурат и хватило молдаванских, если вместе с запасными на травмы и отдохнуть. Два других мяча по пляжу пошли, но што характерно — вернули! Публика!
Не в смысле што честные шибко, а просто — соображающие. Если мячей этих на всю Одессу четыре, то особо и не скрадёшь. Бы-ыстро такого крадуна вычислят! С втекающими и вытекающими последствиями.
Назад шли шумно, сплошной переор, да хохот. И вспоминают — кто как играл, да как хотел, да вот завтра!
А у меня свои мысли. Удачно получилось, это да! Сразу интерес и всё такое. Косту ещё подключить, можно будет тогда матчи «Молдаванка — Пересыпь» проводить.
Вроде и хорошо, а с досадой вперемешку. Как к Мишке подступиться, до сих пор не придумал!
А потом чуть не споткнулся. Ссадины у ребят, а у меня мысли от этих ссадин! Побрататься, значица. А?! На крови.
Санька мне лучший друг, но больше уже брат. И второй будет. Небось не откажется!
Семьи у староверов хоть и дружные, но Мишка наособицу немножечко. Отец то ли женился вопреки родительской воле, то ли ещё што. Отдельно немножечко, а через него и на Мишку перешло. Не бросили его по сиротству, но так, с прохладцей.
И вот чем дальше, тем больше мне это нравится. Даже не только потому, што доктора и лечение, а — брат! Ещё один. Здорово, а?!
Пятая глава
Пышнотелая русоволосая женщина в юбочном купальничке с оборочками и рюшами, томно извивается передо мной в медленном восточном танце. Старая совсем, чуть не двадцать пять, но в паху стеснение. Красивая!
Губы красные облизывает, и томно так смотрит, а потом — раз! И ноги по сторонам раскинуты, а сама уже на нарах лежит, ногами дрыгает. Хохочет!
И не купальник уже на ней, а ночнушка подранная, с плеча сползающая. Да между ног мелькает такое себе… кустистое. Невнятное.
Бланш внезапно под глазом, и грудь голая, с соском розовым. Встала, идёт ко мне походкой танцующей, наклоняется к губам, целует страстно. Лицо лижет, усами щекочет, а изо рта несвежей рыбой несёт.
— Мрау? — вопросительно поинтересовалась красотка, отодвинувшись чуть назад. А потом раз! И в губы лижет.
Проснулся, тяжело дыша, да скинул устроившегося на груди кота. Вот оно и началось, ети его в качель! Половое созревание!
Сны жаркие… а ещё кот этот! Усатая фемина, надо же! И рыбой несёт, н-да…
Понимаю, што уже всё, не усну. Да и зачем? Небо потихонечку розовеет, птицы просыпаются, коты вон территорию не поделили. Орут!
Двинутся на палец-другой, шерсть вздыбят, и ну орать! Шипение, урчание какое-то, и снова — мра-а-у! Пока помоями сверху не шуганули.
Тихохонько, штоб не разбудить друзей, у которых ещё полчаса-час на сны, прошлёпал в гостиную, и умылся, сгоняя остатки липкого сна. Двор уже просыпается, но не весь и не шумно. Справные хозяйки по холодку спешат за водой. Вон, тётя Песя прошла.
Вот же ж! Водопроводчик хренов! Как бы ещё не прилепили прозваньице, с местных станется.
Знаю ведь ситуацию с водой, а как идея в башку лохматую втемяшилась, так и знания все вылетели. Мало того, так и Фиру будто заворожил! Ни тени сомнения, а?! Хотя с другой стороны, оно вроде как и хорошо. Для жизни. Не рассуждая, а? Верит просто в меня.
Местные-то воду для питья дождевую берут, сладкую, из цистерн подземных во дворах. По счёту! Расписано чётко, сколько вёдер жильцы взять могут. А тут я, с механизацией.
Щаз! Убеди, попробуй, нашего дворника, што тётя Песя только положенное накачивать будет!
Повздыхал, глядя на цистерну-колодец, потарабанил пальцами по давно облупившемуся подоконнику, сковырнул краску. Так себе настроение, если честно. Местные-то языкатые!
Да и немцы хороши. Хотя обычно за репутацию… хм… Слышалось што-то такое, про воду. Проводят вроде как на Старопортофранковскую, так может и за нас договориться?
А што?! У меня попёрло воодушевление. Я ж конкретики не давал! То есть думал за водопровод от цистерны до тёти Песи, но ничего ж не говорил! Или говорил? Да нет, точно нет! Тогда и до немцев я ходил, чисто на прицениться. А!?
Приценился за материалы, теперь можно и за работу дойти. Што, почём, как долго?
Внутри заскреблось сомнение — дескать, не слишком ли размахнулся, Егор Кузьмич? Одно дело полсотни метров труб провести, бак цинковый сделать да закрепить над печкой, ну и помпу с моторчиком. Другое — организовать такое себе серьёзное мероприятие.
А потом вспомнил за водопроводчика, и сомнения — прочь! Лучше надорваться, пытаючись, чем смехуёчки за спиной.
— … согрешил гордостью, сквернословием, унынием, честолюбием, нечистыми и дурными помыслами, соблазнами плотскими…
Соблазнами батюшка заинтересовался, да и начал выпытывать, разочаровавшись почему-то их незначительностью. Допытался зачем-то до Саньки с Мишкой в этом разрезе, но я так и не понял — где соблазны, а где они? С причудью батюшка, дурковатый.
— Сон, — он недовольно жевнул губами, — то грех для подростка простительный.
Потом выпытывать начал об отступлениях в вере, о злоумышлениях против властей. Ну… наговорил ему не того, што на самом деле, а как говорить положено. И всё равно епитимью влепил! За неискренность.
Из церквы я вышел постный-препостный, как сухарик ржаной. Подождал Саньку, переглянулись с ним матерно, да и домой.
Вот зачем навязывать, а?! И допрос этот, полицейский почти. Нешто я совсем несмышлёныш? Тайна исповеди, оно конечно и да, но ведь и доносить обязан, если злоумышляет кто, на государство и строй.
Тогда и тайна не такой уж тайной становится! Да и без доноса даже. Епитимьями так примучать можно, што ой!
— За тобой следить обязал, — безэмоционально сказал Санька, когда мы отошли метров на триста, — и духовному отцу…
Катнулись желваки на лице Санькином, усмешечка кривая выползла, да и будто разом! Скрепы осыпались.
В редакции «Одесских новостей» на меня глянули не без любопытства, но повели себя на равных, без снисходительно панибратства взрослых с ребёнком. Немножечко преувеличенно, как по мне, но пусть. Терпеть не могу снисходительный тон!
Сразу на ёрничанье и дураковаляние реакция идёт. С последствиями иногда. Сам всё понимаю, но осознаю обычно чуть потом.
— Недурственно, — хохотнул редактор, проглядев работы, — одесские типажи глазами понаехавшего.
Ничего такого, серьёзного, обычные бытовые сценки. Шаржированный Мендель, с недавним зовом домой.
«— Сына, домой!»
«— Мама, а я таки устал или шо?»
«— Ты хотишь кушать!»
Тётя Песя у плиты, в виде индийской богини с шестью руками. Ещё с десяток такого же.
— Годится! — довольно сказал Старков, — Интересная манера рисунка — очень простая, но суть ухвачена отменно.
Ссыпал гонорар в карман, да и распрощался. Теперь в «Одесский листок».
— Записки понаехавшего? — Поинтересовался Навроцкий, вчитываясь в текст.
— Шаржированные приключения москвича, шарахающегося по Одессе с выпученными глазами. Начинается с прибытия на вокзал и покупки местной прессы.
— Шарахающегося, — повторил редактор, он же владелец, усмехнувшись, — довольно точно подмечено. Сколько таких… кхе-кхе!
— Молодая, динамично развивающаяся компания ищет бухгалтера и коммерческого директора, — начал читать Навроцкий, — Нашедшему этих ублюдков — наша самая горячая благодарность.
— О-хо-хо! — он протёр выступившие слёзы, — Метко! По-нашему!
Вышел из редакции, как так и надо. Обыденно всё, чуть не до тошнотиков. Фельетон, карикатура, первые гонорары — настоящие, а не за якобы совместную статью с дядей Гиляем. И никак! Даже обидно немножечко.
Событие! А у меня настроения нет. С церквы ещё. Умеют же, а?
Сплюнув мысленно, начал спускаться, и завидел давешнюю барышню, с которой на вокзале тогда столкнулся.
— Мадемуазель! — и шляпой пол мету. Не так штобы и настроение появилось, а просто! Для форсу, перед самим собой больше.
— Месье, — девочка присела дурашливом реверансе, в глазах весёлые чортики, — какая приятная встреча! Снова видеть авантажного кавалера, преисполненного всяческих достоинств!
Подружки хихикают, ну да я им тоже шляпой соломенной тротуар подмёл, шутовски так.
— Мадемуазели… Позвольте загладить невольную позапрошлодневную вину, пригласив вас в этот жаркий день отведать мороженого?
Они немножечко так замялись, и я спохватился.
— Егор Панкратов! — прижимаю шляпу к груди, и глазки делаю. Ботинком ещё булыжники ковыряю, вроде как застеснялся весь.
Фырканье в ответ смешливое, с переглядками.
— Мария Никифирова, — барышня присела в книксене.
— Наталья Турбина, и глазками в ответ обстреливает. Вроде как и смешиночки, но и не так, штобы совсем. Возраст! Тренируется барышня.
— Елизавета Лопанович.
— Милые барышни, позвольте временно похитить вас в свой гарем для зверского угощения мороженным? По две… нет, по три порции! — я обвёл их глазами с самым суровым видом, — С шоколадом!
Смешинки… ну да тут как всегда! Што ни скажешь, всё либо на презрение и отворот носиков, либо на хи-хи. Возраст!
— А справится ли наш страшный похититель с содержанием такого гарема? Может, он ограничится менее суровым наказанием?
— Суровому похитителю нужно срочно избавиться от тяжести в карманах! — и мелочью звеню.
— В таком случае… — и тут они не выдержали, и ну смеяться!
— Избавьте нас от высокого штиля, достопочтимый сэр похититель, — запросила Мария пардону.
— Так это… мы завсегда рады! — мигом ссутуливаюсь, и чуть не нос рукавом, — Деревенские мы!
Со смешками и дошли до ближайшего скверика. Сидели так, шутили, и — отошёл! А ещё понимание пришло, што слишком я на Молдаванку зациклился. Город большой! Не в барышнях даже дело, а просто — шире надо жить!
Переоделся дома в нормальное, и не слушая Мишкиных возражений, потянул его с собой.
— На Пересыпь пойдём, к Косте, — сообщаю деловито, — я, ты, Санька, ещё несколько ребят с Молдаванки.
— А я-то здесь зачем?! — резковато отреагировал Мишка, — где я, а где… Брал бы Саньку, да ребят своих… молдаванских!
— Ты? — зашагиваю к нему, и глаза в глаза, — Ты мне как брат! Родней, чем иные родные бывают!
— Родные, — усмешка в ответ, чуть печальная, — бывает, что и родные…
— Но не кровные! Мы с Санькой побратались, и знаешь — родней родных!
— Вы… — и снова усмешка, грустная такая.
— Станешь мне… нам братом?! Кровным!
И такая радость жаркая полыхнула в ответ, што понял я, можно было и просто предложить. Без хитрых планов. Потому как што для сироты может быть выше семьи?
И сразу — дела все в стороны, да за Санькой сперва. Он как услышал, так и заулыбался. Ну и Мишка в ответ. Улыбаются, и стесняются улыбок своих. Вроде как не положено мужчинам чувства проявлять.
Вот пока не перестеснялись, я у тёти Песи вино и молоко взял, чашку эмалированную на кухне, и в катакомбы потащил их. Для таинственности и антуражу.
Огонь от лупы поджёг, так почему-то важно показалось. Солнечный огонь! Так, с факелом, в катакомбы и вошли.
Мишке любопытно — как же, впервые здесь! Глазами водит, но с вопросами сдерживается пока.
Я факел закрепил низенько, чашку на камень плоский поставил, и молока туда. Потом вина. Нож над огнём, и не думая долго — чирк себя по руке!
Закапала кровь в чашу. Ножик Саньке, он за мной вслед. Потом Мишка.
Пили молоко с вином и кровью, потому руками порезанными сцепились, клятвы всякие говорили. И такое всё — то ли от вина и антуража, то всамделищно, но будто за нашими плечами вся родня встала.
На много-много поколений назад. Улыбаются. Радуются побратимству нашему.
Так ли это, или мне привиделось, не знаю. Всё стало ясным и простым, што и никаких сомнений не осталось — мы теперь братья. Кровные.
Запястья перевязали.
А потом говорили, говорили…
«— Сеанс психоанализа» — выдало подсознание, и заткнулось. Всё было хорошо. Правильно.
Шестая глава
— В Москве нос воротил от уголовщины, а здеся пальчиком поманили, и только пятки сверкнули до самой Туретчины, — ворчит Санька, глядючи на мои сборы.
— Не пыхти! На Хитровке меня иначе видят! Как запомнили бегунком растерянным, с зарёванной мордой лица и испуганными глазами, так и осталось. Хоть обпойся потом, хоть обтанцуйся, хоть кулаки обтеши до костей о чужие физиономии!
Мишка молчит, но смотрит осуждающе, ажно досада берёт!
— На Москве, — повторяю в очередной раз, крутясь перед зеркалом и перемеряя вещи для цельного незапоминающегося облика, — меня разве што наводчиком видели. Ты, Егорка, пляши в домах богатых, да всё вызнавай, и будет тебе доля воровская! А оно мне надо?
— А здесь иначе? — пономарёнковскую иронию можно черпать ведром, — Даёшь экспроприацию экспроприаторов?
— Уф-ф! Миш-ша! На Москве меня только на вторых ролях видят, потому как другое у них в голове и не укладывается. А здесь — всерьёз!
— Денег мало? — приподнимает брови Мишка.
— Да нет же! — я останавливаюсь, расстроенный непониманием, — Просто — интересно! Проверить себя, понимаешь? Могу, не могу… Азарт, понимаешь? Вроде как шахматы, только по жизни!
Хмыканье, но уже с нотками вроде как и понимания. Задумчивое такое. Усиливаю напор…
— Мне уже заработанного — во! — стучу ребром ладони по горлу, — Не зажираться если, так хватит на всё провсё — на учёбу дальнейшую, ну и так, просто жить. Скромно если, но не нище — так, в плепорцию. А надо будет, так заработаю! Открытки, фельетоны, ещё што-нибудь придумаю. Потом, взрослым уже, больше возможностей.
— А это… — машу рукой, — сам скажешь, куда деньги от аферы запустить. На больницу там, на школу или ещё чего. А?!
— Боюсь я за тебя! Боимся! — поправился Мишка, оглянувшись на пригорюнившегося Чижа, — Аферы эти… Или как здесь говорят? Панамы?