Вместе с ней из Абенгарта приехала Тавгеда Ферклиц – ухоженная мымра в летах, до оскомины аккуратная, смахивающая на школьную линейку, которой можно и дотошно измерять все подряд, и бить по пальцам. Родная сестра господина Ферклица, министра благоденствия Овдабы.
В отличие от своего высокопоставленного братца, магичкой она не была, зато занимала должность генерал-инспектора в Надзоре за Детским Счастьем. На пленницу она глядела с брезгливым неодобрением, однако замечания делала не ей, а прислуге, которая тут же кидалась вытряхивать крошки из постели, менять запачканную скатерть, оправлять Нинодии прическу, больно дергая пряди – словно ты не живой человек, а парикмахерский манекен.
Госпожа Тавгеда собиралась взять Талинсу на воспитание. Об этом они говорили с Ферклицем в Абенгарте перед отъездом – в присутствии Нинодии, словно она бездушная вещь.
– Пожалуй, мы назовем ее Кайтобия, – увлеченно рассуждала эта уксусная функционерша с породистыми отвислыми щеками и бриллиантовой брошкой на воротнике-стойке. – Или Бренга, тоже хорошее имя. Надо иметь в виду возможную дурную наследственность по материнской линии и с первого года жизни прививать ей дисциплину, аккуратность, повиновение старшим…
Хотелось оттаскать ее за волосы, а еще хотелось прибрать к рукам брошь, которая наверняка стоит целое состояние, но Нинодия чинно сидела в кресле, сцепив отечные пальцы – как будто смирилась и готова сотрудничать в обмен на сносное обращение.
Порой невтерпеж хотелось пропустить рюмашечку. Ни о чем другом не просила, а об этом, случалось, заводила речь, унижалась, хотя самой было противно – да без толку, никаких поблажек. Лишь однажды эта мымра снизошла до ответа:
– Госпожа Булонг, алкоголь в вашем положении категорически противопоказан, это может навредить ребенку. Но если вы будете хорошо себя вести и соблюдать предписания лекаря, после родов все ограничения будут сняты. Вы получите столько вина, сколько пожелаете, но только после того, как будет выполнен ваш материнский долг. Потерпите, немного осталось.
Вначале-то Нинодия воспрянула духом, принялась благодарить. А потом сообразила, что не милость это, а способ от нее избавиться, не замаравши рук. Винища ей дадут хоть залейся, и она с головой уйдет в запой, из которого уже не выйдет. Даже отраву подсыпать без надобности. И удержаться она не сможет, ой, не сможет… Хотя раз они решили ее прикончить – все равно прикончат, и лучше уж родимое винишко, чем яд или удавка. Нинодия зло и горько всплакнула, потом высморкалась, глядя сквозь пелену слез в окно, на слякотную равнину и поросшие дремучим лесом отроги Сновидческого хребта.
Тейзург все-таки убил его. Хотя и не по-настоящему.
По приказу руководителя ячейки Джамо свернул шею своему незадачливому приятелю Бельдо и спихнул то ли труп, то ли еще живого в речку с невысокого обрыва, перед этим сунув ему за пазуху пару камней.
Кештарен и один из его соратников наблюдали за расправой из зарослей тростника. Серо-коричневая одежда, лица спрятаны под матхавами – словно и нет их здесь.
В момент «сворачивания шеи» Хантре испытал острое желание врезать зарвавшемуся исполнителю. Удержался. Это ведь его убивают, а не наоборот.
Перекинувшись в падении, залез в нору почти вровень с водой, выкопанную заранее в отвесном глинистом склоне. Частично вымок, а хвост и вовсе хоть выжимай. Это обстоятельство не добавило ему расположения к людям, которые свесились с обрыва и шуровали палками, дабы убедиться, что жертва их конспирации не выплывет.
Так и хотелось цапнуть кого-нибудь за руку… Снова удержался. Это звериное, подспудное – неизбежное, когда ты в облике. Давно научился с этим справляться.
Под обрывом и впрямь лежал утопленник, русалки раздобыли его ниже по течению Шеханьи. Одна из них, поджидавшая на дне, проворно замотала камни и башмаки Бельдо в сброшенную одежду. Потом она по плечи вынырнула, призывно оскалив острые зубы, ее волосы цвета позеленелой меди колыхались на воде шлейфом.
– Идите ко мне! Что же вы?.. – позвала она с гиблой чувственной хрипотцой – и тогда люди, побросав палки, пустились бежать.
Это была не Диленат. Возможно, старшая из них. Влажные синеватые губы, глаза как два омута. И царственно скульптурные черты лица, бледного со слабым намеком на смуглый оттенок.
– Я помогу тебе, – предложила она деловито. – Они ушли. Плавать-то умеешь?
Выбравшись из норы, он бултыхнулся в воду, мигом перекинулся и ответил, отфыркиваясь:
– Не проблема.
Бельдо больше нет. Есть префект полиции Ляраны Хантре Кайдо. Или его могли бы звать как-то еще?.. Хотя с чего такие мысли, если в Сонхи он дома.
Вечером прошедший проверку Джамо отправился на собрание заговорщиков. Мешать Эдмару Хантре не собирался. Кештарен и его единомышленники сегодня тоже, можно считать, прошли проверку. Или, наоборот, не прошли. Если они готовы убить случайного человека ради того, чтобы испытать очередного кандидата – грош цена их теориям и планам. Они с Тейзургом друг друга стоят, и незачем вмешиваться в их игры. Разве что для того, чтобы защитить непричастных.
Речка, по которой они плыли, как по тростниковому коридору, впадала в другую реку, такую широченную и сверкающую, что хотелось зажмуриться. Противоположный берег еле виден – то ли есть, то ли нет.
– Это Канабара, – объяснил Ювгер. – Течет с востока на запад. А вон там Унский хребет.
Далекие горы на востоке тянулись в обе стороны бесконечным сизым контуром. Слишком много простора, и расстояния такие, что голова кружится. Мейлат полжизни бы отдала, чтобы вернуться в Эгедру, но Клименда, которую на самом деле зовут Глодия, и Ювгер, которого на самом деле зовут как-то иначе, не собирались считаться с ее желаниями.
Пока пересекали Канабару, она сидела, уставившись на свои колени, и прерывисто дышала, чувствуя себя так, как будто уже начала тонуть в этом бескрайнем водяном сверкании. Когда наконец добрались до берега, тихонько рассмеялась от облегчения.
– Очалга вроде там, – Глодия, которую нисколько не проняло, показала на северо-запад. – Это что же, нам теперь пешком туда трюхать?! Ну ты завез нас, одно слово – угробище!
– Сама дура! – огрызнулся ее бывший супруг. – Дохлый чворк тебе, а не Очалга. Я не придурок туда соваться, меня там сразу повяжут. Хотя не повяжут, я надеру им задницы, но все равно там засада.
– И не только надерешь, – проворчала Глодия, недобро щурясь на раскинувшиеся вокруг дали. – Уж это да…
– Ты держи эти мерзопакостные намеки при себе, а то веслом по рылу!
– Ну так и я тебе веслом по рылу! Ребеночка-то я из-за тебя потеряла, это твоя полюбовница подослала ко мне своих тварей, забыл что ли? И я кричала-кричала, а они меня терзали-терзали, а я и думаю, мой-то угробец об этом знает, но сидит пиво хлещет, хоть бы что ему…
– Да не знал я об этом ничего! – рявкнул Ювгер. – Сколько раз тебе повторять! Значит, так, слушайте обе, пойдем вверх по Сябану до Крибы. Ты насчет географии хоть немного соображаешь? Сябан – приток Канабары, до него отсюда должно быть несколько шабов, а Криба – это колония, поделенная между Ларвезой и Бартогой. Вам же лучше, оттуда вдоль Уна идет на север железная дорога, не придется с караваном через Олосохар тащиться.
– А ты после этого куда? Небось тоже по железной дороге – и за горы в Бартогу?
– Любопытной гусыне нос прищемили, – буркнул Ювгер.
Переругивались они по-ларвезийски, но Мейлат почти все понимала благодаря висевшему на шее языковому амулету. У Ювгера полно артефактов, и она уже догадалась, что он амулетчик. Глодия тоже оказалась амулетчицей. Ох, и глупые же они, даже слушать не хотят о своем месте в пищевой цепочке. Человек, никем не вкушаемый, подобен сгнившему яблоку, в Эгедре об этом каждый знает. Но Глодия и то ли Ювгер, то ли не Ювгер – дикари из диких земель, что с них взять. Ужасно то, что Мейлат пошла против своего человеческого естества и вместе с ними сбежала в неизвестность.
Эти двое смахивали на речных пиратов – мелких, но опасных хищников, которые вовсю крысятничают, избегая связываться с теми, кто может дать отпор. Глодия загорела и похудела, зато набралась сил. Облупленный острый нос, цепкие и азартные глаза-щелки. Мейлат ее немного побаивалась, порой даже думала, что останься Перчинка в Эгедре, она вполне могла бы подняться на вершину пищевой цепочки – бывает же, что люди становятся вурванами. Вот и у нее был шанс найти свое настоящее счастье, а вместо этого она скитается, как последняя бродяжка.
Истрепанная куфла неопределенно-пыльного цвета, под ней грязная шелковая туника – напоминание о безбедной жизни во Владении Дахены. Замызганные шаровары во время вылазки за курицей порвались, Мейлат поставила на них три заплатки. Из-под выгоревшей разбойничьей косынки свисает тощая косица. Руки в шрамах, на голой шее рубцы от укусов – неприлично же, а ей хоть бы что! Но когда на шароварах позади разошелся шов, она всполошилась и потребовала, чтобы Мейлат починила прямо сейчас, прямо на ней. Ювгер, поглядев на это, обозвал их русалками-развратницами и сплюнул.
– А ты сам-то кто?! – злорадно выпалила Глодия, уперев руки в бока. – Сам-то чего вытворял со своим полюбовником?!
И ойкнула, потому что Мейлат случайно уколола ее иголкой.
– Не твое дело! – почти затравленно огрызнулся парень.
Схватил удочку – показалось, что руки у него слегка дрожат – и бегом умчался на видневшийся вдалеке мысок ловить рыбу.
Он был миловиден, носил батрацкую шляпу с затеняющими лицо полями. Превосходно сшитая – уж в этом Мейлат знала толк – безрукавка с карманами, штаны из добротной материи, тоже с дюжиной карманов. Шея и руки открыты, но без шрамов – сразу видно, из нераспробованных.
Мейлат в халатике с длинными рукавами и шарфе, повязанном на манер платка – и шея укрыта, и голову не напечет – можно было принять за уведенную пиратами пленницу. Она старалась угодить обоим, но недовольство Глодии пугало ее больше, чем недовольство Ювгера. С бывшим мужем Перчинки они скоро распрощаются, поэтому никаких шашней, как бы тот ни настаивал.
Голодать не приходилось – ели рыбу, которую Ювгер ловил, а Мейлат варила в котелке с солью и пряностями, уничтожающими паразитов. Глодия руководила стряпней, хотя Мейлат и сама бы справилась: во Владении Дахены она была мастерицей на все руки, в том числе на кухне помогала. Но та все равно командовала: «Выпотроши рыбину!», «И вот это тоже убери», «Давай, сполосни теперь», «Посоли!» А потом сидела с таким видом, словно сегодняшний обед – ее заслуга. Мейлат не обижалась, ведь Перчинка все-таки добрая: не бьет ее, не шпыняет, не издевается над тем, что она невкусная.
Иногда Ювгер и Глодия воровали кукурузу на полях возле какой-нибудь деревушки. Когда возвращались из набега с полной котомкой сочных початков, Глодия победоносно ухмылялась, как будто совершила подвиг, а Ювгер раздосадовано косился на нее, но помалкивал.
К человеческому жилью не заворачивали.
– Нам с ними якшаться незачем, одно слово – деревня, – объяснила Глодия. – Покупать у них нечего, не будем же мы как черномазая деревенщина одеваться. Вот доберемся до цивилизованного города, там и справим обновки. Тебе тоже. Раз ты состоишь при мне, ты должна прилично выглядеть.
– И шарф можно будет купить? – робко спросила Мейлат. – Чтобы все было прикрыто… Если нельзя, я этот постираю…
– Будет тебе новый шарф, хоть и дурь это у тебя в голове, – благосклонно махнула рукой ее покровительница. – У моего угробища деньги есть, на все хватит.
– Вместо поимелова – дохлый чворк, а тряпки им покупай, содержанки дешевые, – еле слышно пробурчал Ювгер.
– Чего-чего ты сказал?! – тут же развернулась к нему Перчинка.
Тот не ответил. Угрюмо зыркнул из-под шляпы и приналег на весла.
Когда добрались до города, на душе у Мейлат стало тревожно: как будто раньше еще можно было повернуть назад, а теперь уже всё – она пересекла черту, из-за которой нет возврата. И нечего надеяться, что их настигнет погоня, слишком далеко на север они заплыли.
Город походил на Эгедру больше, чем нищие деревушки, но всё в нем было до того странно, что хотелось сжаться в комок и ни на что не смотреть. Дома в два-три этажа, с балкончиками и невысокими башенками, люди с бесстыдно оголенными шеями. У каменного причала покачивается на воде множество пришвартованных лодок. Подошел строгий пожилой мужчина в очках и камзоле с галунами, начал что-то говорить на незнакомом языке – наверное, требовал денег, потому что Ювгер ему заплатил. После этого Глодия с Ювгером отправились за покупками, а ее оставили в лодке.
Она разглядывала красивые, словно театральные декорации, постройки на берегу – белые, серые, розовые – когда за спиной раздался ужасающий рев, и лодка закачалась. Вцепившись в скамейку, Мейлат обернулась. Нет, это был не всплывший после вековой спячки топлян, а диво пострашнее. Рассекая переливчатые воды Сябана, к берегу приближалось судно – обшарпанное и невеликое размерами, но с большой черной трубой, из которой валил дым, и двумя колесам по бокам. Оно-то и ревело. Ни парусов, ни весел, только громадные колеса шлепают по воде.
Мейлат вначале оцепенела, потом съежилась на дне лодки, вспоминая все обережные приговорки, какие знала, и молясь богам, чтобы Оно ее не заметило. А чудовищное судно как ни чем не бывало пришвартовалось, с палубы перекинули сходни, появились люди, к которым не спеша направился смотритель причала. Она тогда поняла, что здесь это в порядке вещей. Ничему не удивляйся, ты в диких землях.
Когда вернулись ее спутники, Мейлат в первый момент уставилась на них, как на незнакомцев. Те были одеты словно актеры в пьесе о приключениях вурванов в людском городе. Глодия в нарядном платье с оборками и кружевной пелерине, в шляпке с лентами-завязками, украшенной матерчатым букетиком. Ювгер батрацкую шляпу сменил на головной убор с блестящим лаковым козырьком, поверх безрукавки на нем была клетчатая рубашка с расстегнутым воротом. Вначале девушка решила, что это какие-то здешние господа по пристани гуляют, и лишь когда Перчинка назвала ее по имени, признала своих.
– Глянь, Мейлат, это бартогский пароход, – указав пальцем на плавучее диво, критичным тоном сообщила Глодия. – Чего-то он совсем неказистый, ну как самый завалящий сараишко в деревне. Только и делов, что с трубой. Посмотришь – тьфу, а разговоров-то… Зачем эта паровая машина и прочая дурь, когда у нас есть амулеты?
Высказалась она по-ларвезийски, у местных другая речь, но смотритель причала, наверное, знал ларвезийский, потому что вперил в нее осуждающий взгляд поверх блеснувших на солнце очков.
– Не пали нас, дура! – шикнул Ювгер.
– А сам дурак! Мейлат, вылезай, пойдем тебя тоже приоденем. А то выглядишь, как замарашка-попрошайка, мне даже стоять возле тебя неловко – люди поглядят на нас да чего-нибудь скажут.
– Ежели хотите, чтобы ваша лодка охранялась, за сию услугу взимается отдельная плата, согласно утвержденному ценовому уложению, – сообщил на ларвезийском подошедший чиновник, и после добавил: – Амулеты, барышня, дело хорошее, да только если доберется сюда Дирвен Кориц, опасный преступник и противоестественный извращенец, плакали ваши амулеты, а паровой машине ничего не сделается. За сутки охраны с вас пять круверов, или двадцать пять ларвезийских ривлов.
– Чего?.. – потрясенно выдавил Ювгер. – Как?.. Чего сказал?..
Несмотря на загар, видно было, что лицо у него пошло красными пятнами, а уши запылали, как два мака.
– Я сказал, двадцать пять ривлов, молодой человек, – терпеливо повторил смотритель. – Согласно утвержденному ценовому уложению, это не мой произвол, и все до последней монеты поступит в городскую казну. Подешевели нынче ларвезийские деньги, ввиду политических событий. Уже не один к одному, а один к пяти. Желаете, чтобы ваше суденышко пребывало под охраной?
– Чего?.. – хрипло повторил парень, глядя на него так, точно сейчас накинется с кулаками.