– Ты не чевокай, а деньги доставай, – одернула спутника Перчинка. – Если лодку сопрут, втридорога потратимся – чай, никто нас задаром не повезет. А вы, сударь, на него не сердитесь, – добавила она, обращаясь к чиновнику. – Бережливый он, за грош удавится – видите, как разволновался из-за ваших слов? Давай сюда кошель, бестолочь, сама заплачу.
Испепеляя взглядом смотрителя, тот вытащил из кармана и сунул ей кошель. Глодия отсчитала монеты, взяла расписку, которую чиновник накарябал чернильным карандашом на бумажке с номером, вырванной из тетради в кожаном переплете.
shy;- Не… Неправда!.. – отрывисто, словно гавкнул, вымолвил Ювгер. – И вовсе не… Это Тейзург извращенец!.. Все же знают!..
Как будто слова застряли у него в горле, а теперь он наконец-то сумел вытолкнуть их наружу.
– Что ж, про господина Тейзурга всякое болтают, но сие неподтвержденные слухи, – флегматично отозвался чиновник, убирая казенную тетрадку и карандаш с золочеными буковками в поясную сумку. – Вернувшийся древний маг, да этакие подвиги за ним числятся – в газетах чего только не напишут, поди разберись, чему верить, чему нет. Было даже про то, что он якобы имел адюльтерную связь со своим наемным охранником, и тот его за это едва топором не зарубил. Но другие писали, что он задержал охраннику жалование, вот это больше похоже на правду. Слышали о том, какой у дорогих наемников принцип? Плати согласно договору, а коли не заплатил в положенный срок – ты уже не наниматель, и можешь быть убит. Скорее всего, охранник хотел его припугнуть из-за недоплаченных денег. Опять же известно, что господин Тейзург по дамской части признанный кавалер. Если за ним и водятся еще какие-то грешки, достоверно об этом никто не знает. А Дирвен Кориц сам рассказал о своих срамных похождениях, используя для сего постыдного признания амулет дальней связи. Да в таких подробностях рассказал, что человеку с моральными устоями даже в голову не придет подобную срамоту выдумать. А газетчики наши – люди ушлые, порасспросили магов и амулетчиков, которые получили ту мыслевесть, да пропечатали в специальном выпуске с цензурным штампом «Только для взрослых». К нам на прошлой восьмице тоже завезли. Каюсь, читал я из праздного любопытства эту газетенку, аж полчаса плевался, выдающаяся гадость.
Пунцовый Ювгер открывал и закрывал рот, как будто опять подавился словами. Глодия сама запихнула ему в карман кошель и с досадой процедила:
– Пойдем, что ли, а то хватит тебя удар – вот еще нам будет обуза…
– Вижу, что вы молодежь неиспорченная, смущают вас этакие разговоры, – заметил смотритель. – Вы лучше не читайте эту газету. Приятной вам прогулки по нашему городу!
– Благодарствуем, – медовым голосом отозвалась Перчинка, а потом скомандовала: – Идем! Вот еще мне наказание, за двумя простофилями присматривать…
Они двинулись по старому каменному причалу к розово-серому городу. Когда отошли подальше, Глодия проворчала:
– Ну как есть дурачина. Кто сейчас чуть не спалился перед этим толстопузым в заштопанном камзоле?!
– Я не… Не извра… Не из этих…
– Правда что ли? Чворкам об этом рассказывай. Где тут, интересно, вчерашней газетой можно разжиться? Небось в библиотеке…
– Даже не вздумай!
– А ты мне не запретишь!
Мейлат шагала рядом с ними, в душе помертвевшая, почти не глядя на прохожих, вывески, железные балкончики с висячими цветами. Она с детства развивала в себе наблюдательность, привыкла подмечать мелочи и оговорки. И она уже догадалась, что Ювгер – это и есть Дирвен Кориц, самый ужасный амулетчик диких земель.
На здании Дорожной Ревизии повесили новые часы: золоченый циферблат величиной с окно, возле каждой цифры дверцы. Скрытый от людских глаз механизм занимал целую комнату на четвертом этаже. Добравшиеся до него шаклемонговцы увидели, что детали сделаны вовсе не из золота, и от великого огорчения все вдребезги разнесли: шестеренки, оси, пружины большие и маленькие валялись по окрестным дворам и соседним переулкам. От знаменитых часов одно воспоминание осталось, но теперь из Дукона привезли точно такие же. Подарок Тайного Совета Бартоги дружественной Ларвезе. Суно сказал, они еще кое-что за свой счет восстановят, а когда Зинта назвала их настоящими доброжителями, хмыкнул: «Не так все просто, они нарушили старое международное соглашение и заинтересованы в том, чтобы наша сторона не выражала протеста, а при необходимости поддержала их. Политика, Зинта. Шельмец твой Эдмар. Ну, посмотрим, что мы с этого получим…»
Хотела возразить, что Эдмар не ее шельмец, но промолчала. Это ведь она нашла его, израненного, и выходила. И от Накопителя спасла тоже она. Так что, выходит, все-таки ее. До некоторой степени.
Напоследок Зинта оглянулась, и новенький циферблат подмигнул ей солнечными бликами. Посмотреть бы на тот механизм, когда часовщики закончат свою работу. До смуты в Дорожной Ревизии дважды в месяц устраивали экскурсии для путешественников и прочих желающих, но она так и не выкроила время туда сходить, а теперь непременно сходит.
Ее одолевало желание все увидеть и везде побывать, словно весь мир – груда новогодних подарков, которые можно будет распаковать после того, как наступит полночь. После родов. Хотя понятно, что не до того ей будет после родов. Зато позже они с сыном до всех достопримечательностей в Аленде доберутся, хорошо бы втроем, но если у Суно будет невпроворот государственных дел, можно и вдвоем.
Она разъезжала по городу в удобной коляске с мягким ходом, конфискованной у кого-то из вельмож, поддержавших «короля Дирвена». Работы хватало: навещала пациентов, которым могла помочь только сила Тавше – по списку, выданному с утра в лечебнице. На козлах рядом с возницей сидел амулетчик, приставленный к ней для охраны. Вначале Зинта сердилась, что его нельзя отослать, но потом решила: раз он все равно от нее ни на шаг, пусть помогает с лежачими больными.
Он отгонял попрошаек, которые заунывными голосами требовали «монетку на хлебушек», но не смог преградить дорогу закутанной в дымчато-розовые шелка даме, подсевшей к ним в чайной.
Несмотря на летнюю жару, у дамы виднелся из-под подола серебристый мех. В придачу кабошон на рукоятке священного кинжала Тавше начал светиться, точно голубоватый фонарик.
– Не надо, – остановила Зинта встрепенувшегося охранника. – Все в порядке, он меня спас. Она, то есть…
– Он, она, разве это существенно? – чувственным голосом обронила Лиса, присаживаясь на свободный стул и откидывая вуаль. На тонком бледном лице ночным серебром мерцали глаза с эмалево-черными вертикальными зрачками.
– Я должна тебя поблагодарить, – решительно заявила Зинта. – Если бы не ты, я бы пропала.
– Можешь не только поблагодарить, но еще и отблагодарить. Слышала я, ты от Нинодии письма получаешь? Обо мне она что-нибудь писала?
– Нет…
– Покажи мне эти письма.
– Дома лежат. Их всего три, пришли на наш теперешний адрес. Она живет в мире с собой при кадаховом монастыре в каком-то хорошем месте. Ты ее лучше не ищи, она не хочет, чтобы ее искали. Боится, что тогда она может вернуться к прежнему и снова начнет пить, сама так написала.
– Покажи, я хочу их прочитать.
Зинта заметила, что амулетчик не ест, не пьет, не шевелится – замер на стуле, словно оловянный солдатик в сидячей позе.
– Это ты его?! Ты что творишь…
– Не бойся, сейчас сниму чары. Завтра увидимся, принеси мне то, о чем я попросила. Иначе получится, что ты мне задолжала.
На другой день Зинта отдала Серебряной Лисе письма, перед этим посоветовавшись с Суно. Тот сказал, что Нинодии это не повредит: она столько якшалась с демоном Хиалы, что для него прямая дорожка к ней давно проторена, и три листка бумаги, исписанные ее рукой, ничего не меняют.
Сняли два номера в гостинице «Весёлый странник» неподалеку от порта. С холма открывался вид на зеленовато-голубой Сябан с далеко выброшенным каменным языком причала, пришвартованными лодками, несуразным пароходом, который перестал дымить и теперь не выделялся среди остальных суденышек. В речном сверкании виднелись парусники, издали похожие на мотыльков.
Тут повсюду люди, и все заняты какими-то непонятными делами, но при этом никого не кормят своей кровью, поэтому их жизнь пропадает впустую. Мейлат вздохнула – как умудренный человек, который знает чуть больше, чем окружающие, но ни в чем не может их убедить – и отвернулась от окна. Обстановка номера успокаивала, потому что напоминала комнаты в человеческом доме Владения Дахены. Но это всего лишь иллюзия уюта: ты в незнакомом диком городе, где нет ни одного вурвана и люди предоставлены самим себе. «Все иллюзорно, кроме алой крови», – вспомнилась ей строчка из стихотворения Нюрт Дахены. До чего это верно!
На ней было коричневое платье с пуговками спереди, волосы заплетены в косу, шея пристойно закрыта шелковым шарфом в тон платью. В «Веселом страннике» была купальня, и она наконец-то отмылась после путешествия, а потом они с Глодией сходили в лавку на соседней улице. Для этого Мейлат надела старую юбку с кофтой, одолженные у хозяйки гостиницы, а шею замотала полотенцем, потому что ее грязную одежду выбросили, пока она сидела в ванне.
– Как дура в полотенце по улице пойдешь, – веско заметила Глодия. – Люди скажут, из деревни приехала. А мы и не узнаем, чего они говорят – все тут балакают по-бартогски, не лучше дикарей.
Насчет дикарей Мейлат согласилась, но расстаться с полотенцем не захотела. Зато из лавки вышла уже в шарфе.
Было там голубое платье, которое понравилось ей больше, и приказчик объяснял на пальцах, что цена та же, однако Перчинка недовольно процедила:
– Нечего тебе красоваться, ты компаньонка, а не дама, тебе надо поскромнее выглядеть. И коричневое не маркое, за день не изгадишь, для дороги самое то.
Мейлат не стала спорить. Она невкусная – этого никаким красивым платьем не исправишь.
Пообедали в номере, потом Глодия сказала:
– Пойду-ка я библиотеку ихнюю посмотрю. Небось поганец мой тоже туда намылился, после него там камня на камне… Ты лучше здесь посиди, а захочешь гулять, далеко не уходи, заблудишься. На вот, если чего там купить, сластей или фруктов. Много не дам, а то обсчитают тебя, как деревенскую, не знаючи языка.
Задрав шелковую юбку, под которой обнаружились штаны с карманами, она вытащила кошелек и отсчитала несколько монет, пояснив:
– Угробец дал. Попробовал бы не дать, я б его на месте со свету сжила.
Вначале Мейлат удивилась, что Глодия под платье надела мужские штаны, но потом сообразила, что у нее рассованы по карманам амулеты.
Непривычно было сидеть на расшатанном стуле возле окна, ничего не делая. Во Владении Дахены она радовалась, когда оставалась одна, но там она всегда чем-нибудь занималась: украшала бисером наряды для возлюбленной пищи, вытирала пыль, шила театральные костюмы, переписывала аккуратным почерком роли для актеров, чистила подсвечники и столовые приборы. А теперь она ощутила пустоту: словно ты внутри стеклянного шара, в котором ничего больше нет, и от окружающего мира тебя отделяют закругленные прозрачные стенки.
Она тихонько вышла из номера. Спустилась по лестнице, пересекла зал, стараясь быть незаметной. Посторонилась, пропуская служанку с тряпкой – та ничего ей не сказала, как будто тоже катилась мимо в своем стеклянном шаре.
На улице было знойно и душно, от разогретой мостовой исходил жар, как от плиты на кухне. В той стороне, где река, небо стало медово-золотистым. Мейлат пошла наугад, то окунаясь в скудную тень линялых навесов над витринами лавок, то выходя на солнцепек. Перчинка с Дирвеном сошлись во мнении, что городишко задрипанный, в кармане уместится, а ее поражало, как много здесь ухоженных улиц – одна заканчивается, другая начинается, и сколько домов с застекленными окнами, и двери не облезлые, и цветы на балконах, и как хорошо одеты прохожие… Вот удивительно: вурванов здесь нет, но люди все равно живут так, словно кто-то о них заботится. А может быть, вурваны здесь все-таки есть, но соблюдают инкогнито?
Хотя для нее-то какая разница: есть вурваны, нет вурванов, на нее все равно никто не польстится – кому нужна невкусная кровь? Во Владении Дахены ее спасала от таких раздумий работа, или кто-нибудь начинал к ней цепляться и становилось не до того, а сейчас на нее напала тоска, заполнившая весь этот ослепительный мир от горизонта до горизонта. Даже хуже, чем тоска: безнадежное ощущение своей невкусности и никчемности.
Она брела, куда глаза глядят. Новые туфли натерли пятки, платье липло к спине, появилась одышка. Не привыкла она к долгим пешим прогулкам по жаре – это совсем не то, что бегать по коридорам и лестницам людского дома.
Очередная улица вывела на берег канала, благоухающего речной гнилью. Мейлат понуро облокотилась о пыльный выщербленный парапет, испачкав платье и ладони. Поглядела вниз, на неподвижную золотую воду. В горле горький ком, подступили слезы. Она никому не нужна. Она невкусная, в пищевой цепочке нет для нее места.
– Бедная… Не надо плакать… – произнес кто-то за спиной, участливо и так тихо, что это прозвучало почти как шепот.
Ее мягко взяли за локоть.
Легенда у Дирвена была незатейливая и убедительная: кладоискатель он, побывал в Исшоде, кое-чем разжился, но это чворкам на смех – если б нанялся на ферму, и то бы заработал больше. Возле границы все давно уже выгребли, а далеко заходить опасно. Он рискнул сунуться поглубже, но там стиги, амуши, оборотни, какие-то девки хвостатые, еле ноги унес.
Жители Бражена смотрели на него, как на конченого придурка, и кивали: «Наши сорви-головы тоже туда ходили – кто вернулся с невеликой добычей, кто с пустыми руками, кто с одной рукой, кто вовсе не вернулся…»
Вот-вот, и он о том же. Звать его Ювгер, он из хорошего, но разорившегося овдейского семейства. Клименда – ларвезийка из Мадры, замуж никто не берет, так она наслушалась баек про Ламенгу Эрзевальд и подалась в авантюристки. Познакомились в Исшоде, ее тоже за золотишком народца туда понесло. А Мейлат из тамошних, украли еще ребенком, жила у вурванов, поэтому она малость чокнутая и скорее снимет трусы, чем шарфик. Ну да, и он, и Клименда с некоторыми способностями по части амулетов. Хотя в Овдабе говорили, что у него этих способностей чворк наплакал, возьмут вторым помощником первого помощника на какую-нибудь плевую работу, поэтому он не пошел на службу, вместо этого рванул на Юг попытать счастья.
Он грамотно навешал бубенцов им на уши, перед этим обсудив с Глодией, что они будут о себе рассказывать, и отправился в бордель. Наконец-то! Еще чуть-чуть, и натурально спятил бы от воздержания. Подлая Щука так и не сдалась, а на его довод, что для женщины отказывать в поимелове такое же преступление, как быть шлюхой, давай что-то балаболить про логику.
Орвехт тоже донимал его этой самой логикой, однажды аннулировал ему зачеты по формальной и парадоксальной логике – якобы Дирвен предмета не знает. Ясное дело, Щука от него нахваталась. Услышала краем уха и теперь повторяет за дядей-магом к месту и не к месту. Если ты ей толкуешь про поимелово и женский нравственный долг, причем тут логика?
Он брел по улице, засунув руки в карманы, глядя по сторонам из-под надвинутого на глаза бартогского картуза. Как было написано в одной книжке, которую ему пришлось прочитать для зачета по литературе, «с презрительной ухмылкой на лице и ядом истинного превосходства в душе». Ха, знали бы все эти придурки, кто он такой, вот бы забегали, вот бы обделались…
Городишко был не больше Пергамона, зато шума – хоть уши затыкай: за стенами длинных кирпичных строений с дымящими трубами что-то громыхало, скрежетало, лязгало. Здешние фабрики. В бартогской промышленности вовсю используются амулеты, поэтому он запросто найдет, где залечь на дно, чтоб никакая мстительная сволочь его не нашла.
Повернул в тихую часть Бражена, поглядел с другой стороны улицы на помпезное двухэтажное здание с начищенной табличкой, бронзовыми львами по обе стороны лестницы и лепниной на портике, изображающей книги, свитки, глобусы. В библиотеку завтра, а сейчас надо найти приличное заведение по части жратвы и пива.