Победа отдает горечью пепла на губах.
Уж слишком довольно выглядит женщина напротив — она хотела этой победы.
А у гостьи теперь не остается выбора, только принять приз-поводок и войти в одну из дверей.
Там тени.
Много знакомых теней. И деталей. Их надо разгадать, подчинить, перекрутить, а может и просто сломать. Она неловко осторожничает, особенно потому, что рядом трется и крутится совсем не нужный, как ей кажется, элемент непонятной игры, навязчиво трогает за ноги, мурлычет, порывается лизнуть, ничуть не возбуждая этим, а только раздражая. Зато загадки с каждой минутой подогревают интерес все больше, их пикантная логика заставляла то смеяться, то удивленно вскрикивать, и вот уже все разгадано, дверь на следующий уровень открывается… но там так темно и глухо, что хочется отшатнуться прочь. Спрятаться.
Или взять с собой вот это живое и уже почти терпимое, только бы не оставаться наедине со своей темнотой.
Но она вдруг чувствует, что это не правильно.
Или одна — или никак.
Отбрасывает прочь насильно врученную цепь — ей не нужно так, она хочет к людям! — и втягивается в эту темноту, полную скользящего шелка и мягкого бархата, льнущего к телу меха и гладкости кожи…
Она пропадает.
Пропадает в остро — пряных и мускусных ароматах, в прикосновении тканей, которые сменяются руками, ей кажется, что она сейчас задохнется под их весом, а в следующее мгновение — что взлетит слишком высоко, но потом снова растворяется в собственных ощущениях и почти забывает о цели своего путешествия.
Зачем? Зачем идти куда-то, если все уже хорошо? Если здесь тесно, сладко, волнительно и безопасно? Зачем, если темнота уже обернулась забвением, а страх — тишиной?
Она готова остаться здесь навечно… почему должна кого-то искать и спасать, если…
Если только…
Замирает.
А потом с утроенной силой отбивается, ползет, бежит, втискивается в последний вагон, чтобы оказаться в совершенно аскетичной комнате, полной болезненного света. В той как-будто пусто — нет ничего, кроме железного трона посередине, поставленном загадочным персонажем. Ни других дверей, окон, подсказок, ключей — замков даже нет!
Без тепла человеческих, пусть и чужих, тел, всё здесь кажется еще более странным и холодным, выбеленным до ненастоящей стерильности. Но постепенно зрение проясняется, и она видит надпись на полу.
«Вечность».
А потом проявляются и другие детали.
Крючки на потолке.
Острые иглы на подлокотниках.
Прячущийся под днищем кожаный ремень.
Несколько изогнутых железных деталей, при взгляде на которые она краснеет и чувствует ненужное сейчас возбуждение.
Классическая загадка на открывание двери помноженная на отвлекающую обстановку.
Пальцы дрожат, когда она ощупывает иглы, уже понимая, куда необходимо нажать, когда соединяет ремень с крючьями, когда примеряет друг к другу части головоломки… И, постепенно, дыхание становится ровным, а действия — точными до скупости. Появляется и азарт — азарт действительно достигнуть поставленной задачи. Но азарт холодный, подкрепленный уверенностью, а не эмоциями, ведущий строго прямо и никак иначе…
Щелчок открывающейся двери, которую до той поры заметить было не возможно, воспринимается не как награда, а как закономерное развитие событий.
И роскошь следующего помещения — тоже.
И поклонение подданных, умопомрачительный аромат блюд, сотни тысяч цветочных лепестков и кубки, кубки, кубки, каждый из которых обещает власть, деньги, счастье, любовь, долголетие, успех, удовольствие…
И есть среди них один. Особенный. Ключ ко всему.
Она чувствует — если выпьет из него, то откроется последняя дверь. Она выберется, наконец, отсюда.
Хватает, пьет, наплевав, что кроваво-красный напиток течет по ее пересохшим губам, по шее, заливается в ложбинку, щекочет соски, собираясь огненной лужицей на бедрах…
Растерянно моргает и оглядывает идеально чистую рубашку, такую же свежую и отглаженную, как и когда она пришла.
Ставит бокал и отодвигает бархатную ширму.
Там и правда — конец всему.
А еще зеркало.
Какое-то время она смотрит на себя — шумно дышащую, чуть бледную, с блестящими глазами… А потом мотает головой и делает несколько шагов назад, возвращается в ту комнату… которой уже нет…
* * *
— Майя Александровна? Вы уложились в пятьдесят восемь минут. Поздравляю.
Любезный голос администратора, отдаленный шум чужих голосов, привычная обстановка.
Я какое-то время моргаю, как человек, вытащенный на свет из темноты, а потом заторможенно киваю.
— И вам просили передать это, когда вы выйдете, — она протягивает свернутую бумажку.
— Не стоит. Я знаю что там.
Я и правда знаю.
И даже осознаю, что вообще все это было.
Потому отодвигаю от себя лепечущую блондинку, выхожу в общий холл, потом дальше и дальше, останавливаясь только на улице, где, наконец, глубоко вдыхаю вечерний свежий воздух и достаю телефон.
«Ты где?».
«В офисе».
«Скоро буду».
9
Каримов
Я понял, что люблю ее именно в тот момент, когда осознал, что ненавижу.
И когда понял — возненавидел еще больше. Во всё свое своего несуществующего сердца.
Рыжая и раньше пробивала мою оборону: сначала мощными ударами, затем просачиваясь в трещины.
Быстро — будто я не наращивал броню годами.
Не вызывая даже сомнений, что она честна в своем проникновении — хотя я сомневался во всех и всегда.
Почти без усилий, потому что была слеплена для меня. Даже в мелочах. И в мыслях. И в том, как она реагировала на мои действия. Превращалась в огонь и воск, когда я доставал дорогостоящие атрибуты игр для взрослых, застывала предметом роскоши, когда я демонстрировал ее окружающим, сверкала радужными, живыми брызгами, когда болтала о всякой ерунде и делала то, что ей нравилось.
Изменчивая, живая, яркая.
Изменщица, нацеленная на одну жертву, прикрывающая за красным бархатом занавеса неприглядную суть…
Думал ли я о своих чувствах на протяжении нескольких месяцев, прошедших с того момента, когда Майя впервые отдалась мне с любопытством и мурчанием возбужденной кошки?
Нет. Вряд ли.
Я вообще старался ни о чем таком не думать — слишком сильно было удовольствие. И сколько бы ни убеждал себя и окружающих, что мне она нужна для дела, что ее, такую наивную и невинную, удобно держать под рукой и переводить на нее часть активов, что я просто пользуюсь тем подарком, который мне вручила судьба, в глубине души понимал — хрен мне, а не соскочить с золотого крючка.
На этот раз предохранительные системы не сработали — а может и перегорели от первого ее прикосновения. И вялые мысли, что она слишком вовремя появилась в моей жизни, были затоплены прорвавшей плотиной… нет, не чувств, пожалуй, а новых ощущений, которые Майя привнесла в мою жизнь.
Желание защищать.
Учить.
Поддерживать.
Помогать взлететь… и не скидывать, как я делал прежде, со скалы.
Я не показывал этого ей. Мне казалось, что Майя и так слишком много понимает в отношении меня.
Берег и себя, и ее от собственных мыслей. Я сам к ним оказался не готов — куда уж доносить до окружающих. И на нашей свадьбе, которая предполагалась грандиозным спектаклем, вдруг понял, что для меня это — навсегда. Вот эта вот затеянная мной частично на спор, частично по необходимости игра — это то, что мне нужно.
Подумал об этом и запрятал мысль еще глубже, чем прочие. Послал нафиг липнущую ко мне администраторшу, выслушал все идиотские тосты, станцевал положенный танец… а потом утащил её в свою пещеру. И, наверное, первый и последний раз любил ее медленно, почти нежно, до мольб в срывающемся голосе.
Именно любил, хотя не понял тогда… назвал это «экспериментом».
— Знаешь, Каримов, обычно люди «экспериментируют» наоборот, — сообщила мне непосредственная рыжая, когда отдышалась несколько часов спустя.
— А кто сказал, что мы обычные люди, Каримова?
Мне понравилось, как это прозвучало.
И вот за это «понравилось», за то, что она так умело притворялась — а я так легко поверил, за мои собственные чувства, каждое из которых было неправдой, потому как являлось ответом на ее ложь, я решил наказать её в тот день, когда окончательно понял, что она предала меня.
Наказать нас обоих.
Майю — за то, что подобралась ко мне слишком близко.
Себя — за то, что что позволил ей это.
Но кто сказал, что судьи не ошибаются никогда?…
Встаю из-за стола и иду к бару. Я не злоупотребляю алкоголем, бар держу для других дельцов — это принято в этом мире — но до восьми часов еще почти целый час, а мне слишком тоскливо, чтобы справиться с этим в одиночку.
И зачем я придумал этот квест?
Я уже добился, чтобы в окружении Майи больше не было ни лживой шлюхи-подружки, ни Дениса, который имел еще одну девицу. Убедился, что она достаточно сильна и уверена в себе, чтобы противостоять, даже прилюдно, и даже таким ублюдкам как я. И готова идти вперед, заниматься тем, что действительно нравится и к чему у нее есть талант, да и защитник у нее появился…
Невольно потер челюсть, на которой еще были следы кулака отца Майи. Саша меня удивил… но тем лучше.
Так что квест был ни к чему.
Жалкой попыткой объясниться и рассказать о том, о чем я не мог сказать вслух. Потянуть время, как-будто это что-то исправит… А может еще более жалкой попыткой напиться последний раз из живого источника — камеры с тех комнат будут транслировать происходящее на мой ноутбук, и я не собираюсь отказываться от этого.
В конце концов, кто узнает, насколько я слаб перед ней и её окончательным вердиктом, в котором я был и так уверен? Знаю только я сам. Но я умею закапывать эти знания так глубоко, привалив сверху таким тяжелым камнем, что даже перед смертью у меня не получится вспомнить.
Камеры…
Хмыкаю невесело.
С камер все и начинается. Именно они три с половиной года назад становятся кончиком, по которому удается распутать весь клубок колючей проволоки, связавшей, сначала, мне ноги, и добравшийся, фактически, до горла.
Несколько месяцев спустя после того, как Майя исчезла из моей жизни — я сам её исчез — я прошу паренька в клубе принести мне записи последних вечеров. Хочу вычислить одного человека, не привлекая внимание, потому делаю это в отсутствие партнера и начальника охраны.
Записи-то я смотрю.
Но как-то вяло, потому как меня не оставляет ощущение, что что-то странное в этом.
Кручу эту мысль и так и эдак, пока до меня не доходит — компьютер потребовал скачать программу для просмотра. Тогда как для предыдущих видео, что я отсматривал лично снова и снова, надеясь найти таки доказательства, что меня обманывают в моем собственном клубе… надеясь оправдать вероломную рыжую хотя бы в этом, этого не потребовалось.
Мелочь.
Как и маленькое воспоминание, кто всегда увлекался техническим шпионажем и подтасовкой различных видео и аудио данных.
Именно та мелочь, на которой и сыпется карточный домик, выстроенный моей старшей сестрой Ниной…
* * *
Даже виски не перебивает горечь, возникающую от воспоминаний.
Холодный, чопорный дом. Мать и отец, которые требовали от нас беспрекословного подчинения. Игры, в которые они с нами играли, в стремлении показать, насколько бестолковы и не достойны доверия люди, даже они сами. Готовили нас так ко взрослой жизни. Постоянные соревнования, которые осознанно устраивались между детьми, в уверенности, что воспитывают таким образом дух здорового соперничества и способность вести дела. Удушающая атмосфера. Моя неоднократная попытка объединиться со старшей сестрой «против родителей». Её жестокость и подставы, за которые я не раз был наказан отцовским ремнем — она еще в детстве приняла эти правила и с удовольствием пользовалась тем, что маленьким я был слаб.
Под влиянием своей семьи я очень изменился.
Психологи наверняка найдут какие-нибудь отклонения, но кто им даст это сделать? Даже я уверился в итоге в собственной правоте. И убрался из дома как только мне исполнилось шестнадцать. Но мы с Ниной не ужились даже в одном городе. Хваткая, резкая, хладнокровная, как наша мать, и жестокая, как наш отец…
Я оставил «наш» город ей, иначе пришлось бы идти на открытый конфликт, на который она нарывалась — а я тогда не был готов. Решил, что пусть подавится. Вычеркнул родителей, её из списка контактов — во всех смыслах — и переехал в Красноярск. У меня уже были за спиной кое-какие деньги и связи, так что здесь я развернулся полностью. И был уверен, что выстроил заново свою жизнь по собственным законам. А оказалось… оказалось что я всего лишь подготавливал игровую площадку для сестры.
Похоже, спустя какое-то время Нине стало скучно без меня.
Два замужества, два развода, которые сделали ее еще более богатой, чем до браков, наследник, которого она воспитывала в том же духе, и несколько лет подготовки к тому, чтобы захватить мой бизнес.
Я выцеживал по каплям всю эту историю в течение нескольких месяцев — слишком поздно, но выцедил. И тут мне снова помог Мальховский.
Теперь, когда я твердо уверен, кого надо искать, он сработал еще эффективней.
Как и мои люди.
Мы раскопали, наконец, все — и её договоренности с Андреем, уже бывшим на тот момент партнером. А потом раскопали и превентивную дымовую шашку, тот разговор, который они «подсунули» Майе — чтобы я бросился проверять, решил, что тот кристально чист, и уже не мешал ему воровать.
Рыжая попалась им удивительно вовремя.
И про домработницу раскопали, которая работала у меня полгода, прежде чем рискнула влезть в компьютер в то же время, что дома была жена — перед этим развернув камеру.
И нового любовника Нины нашли, которому та напела про свою чудесную идею строительства отеля.
Много чего. Я даже готов был поверить, что сестра подкупила однокурсников Майи, чтобы те устроили и засняли ту сцену, но то оказалось лишь роковым совпадением.
У Нины оказался ум преступника и обстоятельства ей были на руку… Она нашла, на кого все скинуть, и как максимально обездвижить меня. Переоценила немного реакцию — вместо того, чтобы замереть, я взбесился, как только снова стал «холостым» и с еще большим рвением вгрызся в дела — но воспользовалась Майей по полной.
В этом она от меня не отставала. И знала, по чему бить. Как мне будет больнее. Знала даже раньше, чем это понял я. Употребила деньги, знакомства и влияние, свое тело, лишь бы не оставить мне ничего. Больная, зависимая от моих проигрышей тварь…
Впрочем, я ли здоровее?
* * *
Когда я окончательно разложил по полочкам, что произошло, сутки, наверное, просидел, отсматривая в собственной голове сцены, в которых я угрожаю Майе… я ведь тогда и правда с катушек едва не съехал. Кислотой, булькающей у меня в крови, выливал на нее всякую мерзость. И только это нас обоих и спасло от пропасти. Потому что до какой-то еще работающей части моего мозга дошло — раз мне так хреново, спихнув её туда, улечу следом.
Гордился собой даже, что сумел «просто отпустить».
Мудак.
Они все расплатились за то, что сделали с рыжей. Себя я тоже наказал самым изощренным способом.
С исполнителями было просто, как и с девкой из института — болевые точки этих людей я вычислил быстро. А с Ниной… с Ниной пришлось повозиться. И она получила от меня худшее, что могла ожидать.
Проиграла.
Я не только вернул себе все, на что она покусилась, но и то, что отдал в далеком прошлом. Подчистую. А потом то, что она строила и чем упивалась — продал и обанкротил. И плюнул еще вслед, когда она отправилась в Тмутаракань зализывать смертельные почти раны. Но присмотр за ней оставил.