Воцарилось молчание.
В это время Наоко уставился на видящего.
Его разум ощущался совершенно тёмным… пустым.
Вся его сущность как будто опустела.
Умолкла.
…словно какую-то его часть стёрли.
Дело не в том, что он пытался подобрать слова. Он не искал решения, не пытался решить какую-то проблему в уме. Он не испытывал сложностей. Он не пытался понять. Он не играл в игры. Он даже не врал себе, не пытался избежать какой-то неприятной правды.
Он никогда не испытывал этого. Это новое.
Всё в нём просто… исчезло.
Через несколько секунд он не мог видеть.
Всё вокруг него померкло…
Должно быть, он отключился.
Должно быть, он по-настоящему отключился… но в какой-то момент опять пришёл в сознание.
Он осознавал пустоту.
Не так он обычно думал о пустоте.
Обычно он воспринимал пустоты как отсутствие чего-либо, как места, лишённые света, лишённые присутствия, лишённые чувства, но это другое. Вместо онемения его грудь взорвалась резкой, сокрушающей болью…
Боль ощущалась странно отдалённой. Как будто она происходила в другой вселенной, в другом измерении. Такое чувство, будто какая-то его часть естественным образом ломалась.
Он не мог пошевелиться.
Бл*дь, он не мог пошевелиться… или видеть.
Всё, что осталось — это боль, чёрный и кроваво-красный уголь в его груди. Он видел себя издалека, видел себя, окутанного этой болью.
Теперь боль стала ближе.
Его сердце болело. Его сердце и грудь болели.
Они болели так сильно, что он не мог говорить, не мог пошевелиться. Ему не нужно дышать, но что-то в его грудной клетке сжалось так сильно, что он чувствовал, будто всё равно может задохнуться. Будто его грудь может смяться и сокрушить все за его рёбрами, все, что оставалось за его грудиной.
До него дошло, что он мёртв.
Это чувство вызвало некий резонанс.
Как минимум, оно казалось истинным, более реальным, чем всё, что было до сих пор. Он умер в какой-то момент того бардака в Сан-Франциско.
Может, он умер ранее, на острове Мангаан.
Эта мысль сдавила его грудь.
Она причиняла такую боль, от которой его разум снова опустел, и ушло то внезапное беглое осознание смерти. Но осознание постепенно вернулось.
Мог ли он на самом деле быть мёртв всё это время?
Вампир, Ник…
… всё это какая-то фикция, созданная его разумом в минуты или часы после смерти?
Он читал про клинические смерти.
Очевидно, многие из тех, кто пережил подобное, описывали свои галлюцинации (или что это было) как нечто крайне яркое. Они также говорили, что эти переживания длились намного дольше времени, в течение которого человек действительно был мёртв.
Всё это — лишь его попытки избежать суровой реальности его собственной смерти?
В таком сценарии превращение в вампира будет его собственноручно созданным адом, его предсмертным кошмаром, пока он переваривал тот факт, что его жизнь закончилась. Это всё какое-то искажённое видение его собственных сожалений, что он не сделал до смерти многое из того, что хотел?
Если так, то он выбрал весьма извращённый способ сдохнуть.
Он воображал себя в каком-то мстительном, жестоком, морально развращённом и наполненном гневом аду, как будто он одержим демоном, который цеплялся лишь за темнейшие желания в самых бессознательных уголках разума Наоко.
Вместо того чтобы полностью угаснуть или идти к свету, как говорили другие…
Он вынужден смотреть, как кто-то другой завладел его телом.
Он вынужден смотреть, как этот кто-то действовал через него; чувствовать его желание сделать определённые вещи; чувствовать, как он реализовывает эти вещи, когда никто его не остановил…
Он ахнул, закрыв глаза, но это не помогло.
Он пытался подавить образы, которые хотели нахлынуть.
В этот раз не сработало.
Лицо Кико встало перед его глазами.
Он видел её бледное лицо, круги под глазами от долгих часов работы, улыбку, когда она смеялась над чем-то, что он ей сказал. Это было до острова Мангаан. Они устроили спарринг в главном спортзале на Калифорния-стрит. Её идея. Они кружили друг вокруг друга на ринге. Он помнил тот день и их спарринг. Он позвал её на свидание, а она свела всё к шутке. Она сказала, что он напоминал ей её брата, и это заставило его содрогнуться.
Кико также пошутила, что на самом деле Ник заинтересован не в ней.
Мири. Она имела в виду Мири.
В то время это разозлило его и пристыдило.
Он был так уверен, что она ошибается. Он не знал, как возразить ей, не угодив в ещё более нелепое положение, так что ничего не сказал.
Это задело его чувства.
Он помнил блеск в её глазах и то, как она шутила об этом…
Образ её обнажённого, окровавленного тела, покрытого укусами…
Он закричал.
Уставился на её бледную плоть, в комнате, заляпанной кровью.
Извращённое удовлетворение согрело его живот, и ярость, казалось, ненадолго насытилась.
Ярость, которая на самом деле нацелена не на неё, не на Кико. Как и говорил Даледжем, она была пустышкой. Она была бл*дской пустышкой… его друг. Та, кого он любил, даже если и не был в неё влюблён. Он едва воспринимал её как живого человека, организуя эту сцену. Он стёр её как личность из своего сознания. Он стёр их всех.
Всё, что имело значение — это Блэк.
Всё, что было важно — послать сообщение этому куску дерьма, дать ему знать, что он придёт по его душу…
Ник снова закричал.
Как только он начал, он уже не мог остановиться.
Он понятия не имел, слышал ли этот крик кто-нибудь, кроме его самого. Он кричал, пока не заболело горло, лёгкие, глаза. Его грудь полыхнула болью, разрываясь на куски, пока он смотрел в эту пустоту.
Боже, он хотел умереть.
Он так сильно хотел умереть.
Он хотел прямо сейчас пойти к свету.
Он даже добровольно пошёл бы во тьму, если там ему самое место.
Всё лучше, чем находиться здесь.
Всё лучше, чем перспектива жить вот так… возможно, вечно.
Быть мёртвым — это единственный оставшийся вариант, который имел смысл. Он не мог сделать эти вещи. Бл*дь, он не мог сделать эти вещи.
Он не мог…
Крохотный луч надежды пролился на него.
Может, он действительно мёртв.
Может, он этого не делал.
Как пробуждение от ужасного сна, в котором ты сделал нечто ужасное, и нет пути назад — может, всё это было лишь в его голове. Может, на самом деле он мёртв неделями, месяцами, со времени того самого пожара на острове Мангаан. С тех пор он проводил время в каком-то чистилище виртуальной реальности, разбираясь со своими чувствами к Блэку, к Мири, к тому, как сильно он облажался в тех немногих сферах жизни, которые действительно имели для него значение…
«Нет», — сказал голос.
Ник застыл.
Его разум застыл. Всё в нём застыло.
Его разум начал носиться по кругу, как только эхо того голоса стихло.
…он был мёртв. Он был мёртв всё это время.
Теперь, когда он готовился отпустить свою жизнь и по-настоящему двинуться дальше, его отослали в эту хижину, вместе с призраком Даледжема, дублёром его души, тем, что осталось от чего человеческой совести. Может, Даледжем тоже мёртв.
Может, он даже был ангелом…
«Нет», — повторил голос.
В этот раз Ника это разозлило.
Даледжем.
Видящий действительно был мёртв вместе с ним?
Если он не мёртв, то почему Ник его видел? Почему он сделал Даледжема своим духовным наставником, стражем, или кем он там был, бл*дь? При жизни Ник не знал этого видящего. Почему его совесть решила прийти к нему в облике Даледжема, с которым он едва обменялся парой слов, и который при жизни вызывал у него лишь негодование?
Может, это тоже часть послания.
Может, всё дело в его негодовании в адрес тех, у кого всё складывалось лучше, у кого были все те вещи, которые Ник хотел…
«НЕТ».
Голос перебил мысленный монолог Ника, раскроив его надвое.
Это лишило его дара речи.
Хуже того, это заставило его осознать боль.
Хуже того, молчание опять вернуло образы, воспоминания.
Всплыло лицо Кико, и он содрогнулся где-то в этой темноте, отворачиваясь.
Лицо Мири…
С его губ сорвался крик.
Крик причинял боль, всё за ним причиняло боль, но не такую, как промелькнувшее лицо его лучшей подруги. Его горло, лёгкие, грудь горели, и из него вырвался звук. Он кричал и не мог остановиться, уверенный, что его горло кровоточило от крика, уверенный, что его тело раздиралось на куски…
— ЭЙ!
Глаза Ника распахнулись.
Грубые ладони удерживали его за плечи.
Тёплые, сильные как металл, даже на его твёрдой плоти, они надёжно удерживали его и как будто помогали обрести опору в своей стабильности. Ладони не трясли его, но он всё равно чувствовал себя так, будто пережил встряску. Серьёзно, он чувствовал себя так, будто из него выдрали гравитацию. Он чувствовал, что ладони удерживают его на Земле, каким-то образом оставляют его здесь, не дают улететь к солнцу.
Он хватал ртом воздух.
Он не мог видеть.
Он смотрел вверх, стараясь что-нибудь увидеть, ощущая тошноту от боли.
Слезы навернулись на его глаза. Он совершенно ослеп.
Он не знал, как долго он сидел там, ничего не говоря.
Он постепенно осознал, что смотрел на размытые очертания смуглых рук, хватал ртом воздух, моргал. Боль в его груди была столь интенсивной, что он не мог пошевелиться. Он каждой унцией себя сосредоточился на том, чтобы повелеть этой боли уйти. Ладони разминали его мышцы, но он едва ощущал это сквозь боль. Те ладони всё ещё удерживали его на Земле, или в аду, или где там он находился… это всё, что имело значение.
— Эй, — тише повторил голос. — Ты можешь говорить? Можешь сказать мне что-нибудь?
Ник постарался думать.
Он старался думать, сформировать слова.
В конце концов, он смог лишь покачать головой.
Ладони продолжили массировать его плечи, а теперь и его спину.
— Ладно, — произнёс голос. — Ладно. Всё хорошо.
Ник оказался в объятиях этих рук, которые были ещё сильнее ладоней. Ладони продолжали массировать его руки, его ладони, его плечи, его ноги, его грудь…
Он постарался расслабиться под этими пальцами и ладонями.
Он постарался расслабиться, прислоняясь к груди, которая каким-то образом появилась позади него. Он закрыл глаза, положил голову на то плечо, посмотрел на потолок с узором из отсветов пламени, и хватал ртом воздух. Каждый вдох ощущался как выжигающее клеймо в его горле.
Всё в этой сцене было знакомым.
Это происходило ранее?
Сколько раз?
Сколько лиц застыло в его сознании?
Мысли вновь пробудили боль, вновь ослепили его, делая всё только хуже.
Но его вопрос лишь повторялся… когда он осознал, что его челюсти опять разъединены тем же странным металлом, который сковывал его запястья и лодыжки.
Сколько раз?
Сколько раз это происходило до сих пор?
Сколько он пробыл в этой хижине?
Сколько раз?
Глава 16
Другая тюрьма
Я ходила туда-сюда по пустой, холодной камере с каменными полами.
Я чувствовала себя животным, запертым в клетке.
Я и была животным, запертым в клетке.
Я считала шаги от одного края квадратного пола до другого, хоть уже сосчитала их несколько сотен раз. Семь шагов от койки до противоположной стены. Девять шагов от задней части камеры до двери. Четыре шага от койки до туалета. Семь с половиной шагов от туалета до противоположной стены.
Впервые очнувшись здесь, я попыталась отодрать металлический корпус кровати от цементного пола. Я не могла сдвинуть его, даже используя обломок камня, чтобы попытаться сдвинуть зажимные гайки, которыми койка крепилась к металлическим пластинам. Я сдёрнула тонкий, по большей части бесполезный матрас.
Я положила матрас на место, попыталась поспать.
Я проверила одно-единственное окно, зарешёченную дверь.
Я кричала.
Я кричала очень громко, и через окно, и через дверь в мою камеру.
Я прислушивалась к тому, что находилось снаружи. Я слышала птиц, лающих вдалеке собак, людей, говоривших на других языках… не на английском.
Русский? Украинский? Польский?
Я по-прежнему понятия не имела, как я здесь очутилась.
Я пыталась задавать вопросы всякий раз, когда кто-то приближался к моей камере. Я пыталась использовать свой свет, чтобы надавить на них и заставить отпереть дверь. Я кричала на них, когда не могла заставить свой свет работать, когда срабатывал ошейник на моей шее и бил меня током до такой степени, что я падала на колени, стискивая металлический ободок. Я снова кричала — скорее от ярости, нежели от боли.
Я по-прежнему не могла пробиться через эту чёртову штуку.
Я опробовала всё, что только могла придумать, все известные мне трюки, и я не могла пробиться. Я даже не могла обойти ошейник настолько, чтобы увидеть, где я нахожусь. Я определённо не могла пробиться настолько, чтобы дотянуться до Блэка или прочесть одного из моих похитителей хоть на малейшую долю секунды.
Я понятия не имела, кто меня похитил.
Я понятия не имела, почему они меня похитили.
Я понятия не имела, где Блэк.
Я понятия не имела, заперли ли они его тоже где-нибудь здесь.
Я кричала на них всякий раз, когда они подходили к моей камере, чтобы проверить меня или покормить.
Я кричала на них, когда они уходили.
Я пыталась звать Блэка, кричала ему, пока ошейник не вырубал меня.
Первые несколько дней, что я здесь провела, боль меня практически не отпугивала.
Я кричала и звала его при каждой возможности.
Я звала его в этом пространстве. Я пыталась достучаться до Мики, Ярли, Джакса, Холо… практически каждого видящего в нашей команде, которого я могла вспомнить или знала достаточно хорошо, чтобы представить его/её лицо. Я не могла дозваться ни одного из них. Я ни хера не ощущала. Всё было настолько плохо, пусто, бесцветно, что я гадала — меня изолировал только ошейник, или что-то в комнате изолировало меня ещё сильнее. Я гадала, не накачивали ли они меня наркотиками, подмешивая что-то в еду, которую они оставляли на металлических подносах и пропихивали под дверь.
Даже зная, что я не могла пробиться, я всё равно искала Блэка.
По большей части я кричала и звала Блэка.
Я пыталась дотянуться до него всеми возможными способами.
Он ни разу не ответил.
Я знала, что дело в ошейнике, и проблема с моей стороны, не с его… но я не могла контролировать тот ужас, который накатывал от того, что я не могла до него дотянуться. Какая-то часть моего света и разума была убеждена, что с ним что-то не так, что он мёртв или как-то пострадал.
Эта реакция была чистой воды иррациональным инстинктом.
Я это знала. Я практикующий врач, и временами даже помнила, как надо мыслить.
К сожалению, ничего из этого не было достаточно, чтобы убедить меня, что с ним всё в порядке.
Всё вокруг меня казалось омертвевшим.
Я ни черта не слышала.
Я ни черта не видела.
Не думаю, что когда-нибудь в своей жизни чувствовала себя настолько абсолютно одинокой.
Боль становилась все хуже.
Она становилась настолько сильной, что я понимала — я не могу мыслить связно.
Я знала, что становлюсь всё более и более нестабильной.
Я видела это логически, своим мозгом врача, но это тоже не помогало.
Я никогда прежде не испытывала такой боли. Я знала, что это. Блэк называл это «болью разделения», которая возникает из-за отрезанности от света других видящих… в частности его света.
Его света в первую очередь.
Я была отрезана от него.
Они отрезали меня от него, и всё сильнее и сильнее казалось, что это убьёт меня, если будет продолжаться в таком же духе.
Я ходила туда-сюда.
Я считала.
Я стискивала зубы, подавляя ярость, пылавшую в моей груди.
Я пыталась решить, есть ли у меня варианты, шанс выбраться отсюда.