— Че, прям тут?
— Где хочешь, — миролюбиво уступаю я.
— Да щас! Размечтался! — смеется.
— Вот только не надо из себя девственницу строить, — язвлю, припоминая ее советы.
— Я и есть девственница. — Она хохочет. Ее громкий, вызывающий смех растворяется в темноте, а я замолкаю, в первые секунды не веря в услышанное.
— Врешь.
— Неа, — с самодовольным смешком подтверждает, перебирая ногами скрипучий песок.
Теперь хохочу я.
Климова. Девственница. Моя Климова — девственница.
Окидываю ее взглядом. Некоторое время наблюдаю, как она старательно разглаживает джинсу на правой коленке, и снова взрываюсь хохотом.
— Ну, все. Замолчи, — толкает меня в плечо, желая усмирить, а сама тоже давится смехом.
Я перехватываю ее руку, больно стиснув узкое запястье, и могучим рывком привлекаю к себе.
— Если ты кому-нибудь отдашься, знай, я тебя придушу, — злобно обещаю, и это не шутка.
— Леднёв, пусти. Мне больно.
— А ты не дергайся, тогда больно не будет.
— Ты меня уже так достал, что я видеть тебя не могу, — цедит сквозь зубы, но все же безвольно клонится ко мне, и я перехватываю руки так, что Настя не может даже шелохнуться.
— Климова, заткнись. У нас перемирие. Замолчи. Просто закрой рот.
Мне не нужны слова. Ни одно из всех, что она сейчас может сказать. Ее выдает тело. Оно рассказывает мне больше, чем могут рассказать самые цветистые фразы. Я слышу, как стучит у нее сердце и меняется дыхание. Как расслабляется непреклонно сжатый рот, под натиском моих губ…
Глава 9
— Переезжай ко мне.
— Что? — Я прекрасно разобрала слова Филиппа. Они прозвучали достаточно внятно, но мне, как и многим другим, свойственно задавать глупые уточняющие вопросы лишь для того, чтобы потянуть время.
— Переезжай ко мне, — еще тверже предлагает, вернее, настаивает он.
— А ты умеешь удивлять, — смеюсь, пытаясь иронией сбить серьезность предложения.
— Ничего удивительного. Я бы сказал, это закономерно.
— Начал с вопроса о самочувствии, закончил переездом. Мне кажется, это не телефонный разговор.
— Какая разница? Тем более для личных встреч у тебя в последнее время нет… времени. Я заеду…
— Я еще на работе.
Разговор внезапно приобретает такой оборот, что усидеть на месте становится невозможным. Я выхожу из-за стола и начинаю ходить туда-сюда по кабинету.
— После работы.
— После работы мне нужно встретиться кое с кем.
— С кем? — подозрительно расспрашивает Филипп.
— С Панкратовым, — вздыхаю, — я тебе о нем говорила.
— Мне это не нравится.
Вздыхаю громче.
— Мы договаривались, что ты никогда не будешь лезть в мои рабочие дела.
— А это рабочие дела?
— Да! — Останавливаюсь у окна и замираю взглядом на двигающейся по противоположной стороне улицы фигуре. Женщина старается идти быстро, но все же выбивается из общей массы, отстает. Потому что прихрамывает…
— Тогда почему ты не решаешь их в рабочее время?
— Филипп, прекрати. Я даже не собираюсь это обсуждать.
— А когда ты соизволишь хоть что-нибудь со мной обсудить? У тебя всегда нет времени, ты всегда занята, всегда на работе…
— А раньше было по-другому? — резко спрашиваю я, но Филипп молчит. — Когда-то было по-другому? — еще резче.
— Нет, — глухо признается он. — Так было всегда.
— Тогда в чем проблема?
— Проблема в том, что… мне кажется, ты как-то изменилась ко мне… и что-то изменилось в наших отношениях.
Господи, терпеть не могу эти мелодраматические признания.
Да, в наших отношениях что-то изменилось.
В наших отношениях появился Леднёв, и я изменяю тебе с ним!
— Это нормально. Ненормально, когда в отношениях ничего не меняется. Кроме того, ты прекрасно знал, что я не тихая домашняя кошечка.
— Нормально — это когда изменения происходят к лучшему.
— Когда-то ты мне говорил, что встреча со мной — это лучшее, что случилось в твоей жизни.
Давай же, Филипп, ты же не скажешь своей женщине, что передумал…
— Да, это так, — отступает он.
Нет, мы с Леднёвым не спим, не целуемся, не прикасаемся друг к другу. Даже помогая накинуть пальто, Никита умудряется не коснуться меня. Но я изменяю Филиппу в мыслях, в чувствах.
Когда целуюсь, я представляю Никиту. Когда занимаюсь, сексом я представляю Никиту.
Когда меня обнимают мужские руки, я представляю, что это руки Никиты.
Каждый раз я встречаюсь с ним и клянусь себе, что это наша последняя встреча. Что больше не нужно, и надо все закончить. Это ни к чему не приведет, а если приведет, то точно не туда, но у меня нет воли. Мне жизненно необходимо видеть его хотя бы раз в неделю. Хотя бы час. Если я не могу его увидеть, у меня начинается истерика.
Это невозможно остановить. Так же, как и много лет назад. С этим невозможно бороться.
— Анастасия Владимировна! — зовет меня Бурков.
— Прости, Филипп. У меня много работы. Не могу больше разговаривать.
— Позвони мне, когда освободишься. Позвони мне из дома. Я хочу поговорить с тобой… просто поговорить. Я соскучился, и мне не нравится то, что сейчас происходит между нами.
— Хорошо, я позвоню, — обещаю и оборачиваюсь. — Что это?
Коля стоит в дверях кабинета с корзиной красных роз.
— Курьер принес. От Панкратова.
О, Борис Сергеевич. Мой новый поклонник. Миллионер, председатель корпорации, занимающейся строительством и реконструкцией зданий.
— Угу, напоминает, что я обещала с ним сегодня поужинать. А у меня голова раскалывается, только его не хватало.
— Так вы согласились? — удивляется Николай. Он в курсе внезапной симпатии ко мне Панкратова. О том, что касается работы, Бурков всегда в курсе.
— Таким людям не отказывают, Коленька. Во встрече так точно.
— И куда он вас пригласил?
— В «Обломов»?
— М-м-м, — многозначительно мычит помощник.
Мне нравится этот ресторан не только тем, что находится он в нескольких минутах езды от нашей конторы. Благодаря своей работе я научилась уважать историю, ценить наследие. Люблю антиквариат, хотя сама ничего подобного не имею. Мне кажется, что в каждой старинной вещичке содержится какая-то тайна.
В «Обломове» готовят уникальные русские блюда, с огромным удовольствием скоротала бы там вечерок, но только не в компании Панкратова.
— Ты закончил?
— Нет еще, — удрученно сообщает Коленька.
— Тогда прими мои поздравления. Вечер пятницы, возможно даже ночь, ты проведешь здесь. А мне пора. Ты же не думаешь, что я останусь и буду делать твою работу?
— Нет, конечно. Можно я вам отчет на почту кину? Посмотрите? Вы же все равно…
— Что все равно? Все равно дома одна, и мне нечем заняться на выходных?
— Я не это имел в виду… — смущается Бурков.
— Коля, ты подслушивал?
— Я не собирался. Просто вы особо и не скрывались.
— Считаешь, что, кроме Филиппа, у меня не может быть других мужчин?
— Нет, Анастасия Владимировна, я уверен, вокруг вас полно мужчин. Вон, — кивает на цветы, — один Панкратов чего стоит.
Я снова вздыхаю. Тяжко это все. Мне нужно не просто поужинать с ним. Мне надо сообщить, что его старания тщетны и я не отвечу ему взаимностью.
— И еще этот… второй… Никита? — осторожно называет имя. — Вы с ним по-другому разговариваете.
— Как именно?
— Ну… — мнется Коля. — У вас всегда голос меняется. Мягкий, что ли, становится.
— Ясно, — усмехаюсь я. — Работай, Коля. Мне в понедельник эти бумажки министру нести. Только попробуй налажать, я с тебя три шкуры спущу, а потом отдам на воспитание какой-нибудь злой тётеньке.
— Не надо меня никому отдавать. Я хочу работать только с вами.
— Это почему же? — заинтересованно смотрю на своего помощника. — Говори правду. Я разрешаю. Но только правду, полуправда ничего не стоит.
— Вы очень умны.
— Да чего уж там, Коленька, скажи сразу, что я гениальна.
— Ага. У вас можно многому научиться. А еще вы добрая и понимающая…
— Бурков, — смеюсь, — лесть, конечно, всегда приятна, особенно начальнику. Но надо уметь льстить тонко. Я регулярно деру тебя как Сидорову козу, ты частенько засиживаешься допоздна, выполняя мои поручения. Сейчас я иду в ресторан отдыхать, а ты будешь полночи ковыряться с отчетом. Я добрая?
— А еще мне нравится, что вас все боятся.
— Не все.
— Не все, но те, кто у вас в подчинении.
— Вот и поддерживай мой авторитет, не позорь отдел.
— Само собой, Анастасия Владимировна.
Эх, Коля, Коля…
Это все бабское воспитание. Без отца рос Колька, с мамой и бабушкой.
Я регулярно деру Буркова как Сидорову козу именно потому, что его можно чему-то научить. Был бы он безнадежный дебил, давно бы уже выпнула из отдела. А так, пусть трудится, у него есть все шансы вырасти хорошим спецом.
Голова раскалывается, в глазах будто песок насыпан. Одно радует: на улице тепло и сухо, можно не застегивать пальто и не бояться застудить ноги в туфлях.
— На, — ставлю на стол питьевой йогурт. — Съешь, а то испортится. Купила в обед, но так и не выпила. Не тащить же домой. Чтобы не вздумал мне тут с голоду умереть.
— Анастасия Владимировна, — довольно улыбается Николай и лезет в нижний ящик стола. — Возьмите таблеточку от головы. Вечер. Пятница. Вам надо быть в форме… мало ли…
— Ну ты и хам, Коленька, — выдавливаю таблетку из блистера, Бурков тем временем кидается за стаканом воды.
— Выглядите — отпад.
— Вот этого я у тебя не спрашивала. — Делаю пару глотков и выхожу из кабинета. — Цветы забери, жене подаришь!
— Хорошо, Анастасия Владимировна. Веселого вечера!
— Не забудь карточку из букета вынуть!
Вечер будет веселым, уже чувствую.
Выезжая с парковки, звоню Леднёву.
— Ник, я сегодня без обеда и ужасно голодна. Если придешь первым, закажи мне что-нибудь тоже, как раз приеду. Иначе съем тебя.
Никита смеется и обещает стейк с кровью.
Второй… Он первый, Коленька! Леднёв всегда первый!
***
Борис Сергеевич ждет меня в первом зале за круглым столиком у стены. Завидев меня, мужчина тут же поднимается с места, чтобы отодвинуть стул.
Тихая полусонная атмосфера, пронизанная духом старины, позолоченный канделябр на три свечи, все так романтично…
— Добрый вечер, Анастасия.
Ненавижу «Анастасия» без отчества.
— Здравствуйте, Борис Сергеевич.
— Нам пора перейти на «ты», — замечает он с самодовольной ухмылкой.
— Воды без газа, пожалуйста, — говорю подошедшей официантке, игнорируя предложение Бориса Сергеевича. — Извините, у меня мало времени. Вы просили уделить вам пару минут. Пара минут у меня и есть.
— Пара минут — условно.
— Что поделать, не для меня.
У каждого есть свои принципы и правила. Я не могу позволить Панкратову угощать себя, если не собираюсь в будущем иметь с ним какие-то дела. Не тот случай. Таким людям нельзя давать повод. Самый невинный разговор будет принят за обещание продолжения.
— Хотя бы бокал вина?
— Нет. Я за рулем.
Он раздраженно вздыхает, — видно, не на то рассчитывал, — но все же сохраняет благодушное настроение. В общем-то, я не верю, что мой отказ его сильно расстроит и вгонит в депрессию.
— Вам понравились цветы?
Угу, будто ты их сам для меня выбирал.
— Конечно. Любой женщине приятно такое внимание. Мне тоже. Но больше не нужно.
— Почему же?
— Вам стоит приглядеться к особам помоложе. И поглупее меня. Простите за прямоту, я не стану вашей любовницей и не буду лоббировать ваши интересы.
Даю ему время осмыслить сказанное. Пью воду, чтобы протолкнуть застрявшую в горле таблетку. Отвратительное ощущение, хуже этого только застрявшая в горле кость.
— Я вас недооценил, — то ли спрашивает, то ли констатирует он. В это время, как мне кажется, Панкратов разглядывает меня с особым интересом. И меня, и стол, практически пустой с моей стороны, и бутылку вина, которую ему придется распить в одиночестве.
— Возможно.
— Лихо… — задумчиво поджимает губы и барабанит пальцами по льняной скатерти.
Я не опускаю взгляд на его руку, смотрю только в глаза.
— Чтобы уложиться в пару минут…
— Неужели вы не допускаете, что заинтересовали меня просто как женщина? Вы же яркая, красивая… Что это? Неуверенность? — Панкратов пружинисто подается вперед, и теперь я разглядываю его с той же внимательностью, какую минутой раньше проявил он сам.
Сколько ему? Лет пятьдесят? Холеный, загорелый, с сытым взглядом. Чуть раздавшийся, но в хорошей форме для своего возраста. Может ли Борис Сергеевич просто меня захотеть? Запросто. В человеке заложено яростное стремление лишь к тому, чего у него нет. В мужчинах это стремление развито особенно сильно. Они яростно хотят именно тех баб, которых поиметь не могут. Простыми словами, чем ты недоступнее, тем желаннее.
— Я даже допускаю, что НЛО все-таки существует, — улыбаюсь, как мне кажется, милой улыбкой. — Я похожа на неуверенную в себе женщину?
— Откуда же столько скепсиса?
— Слишком хорошо знаю, сколько есть желающих использовать возможности пресс-службы Мосгорнаследия. Но дело не только в этом… — доверительно понижаю тон,
— просто денег — мне мало. Мне нужно кое-что еще. Вы же понимаете, о чем я. К сожалению, томление сердца за деньги не купишь. Или не купишь — к счастью.
— С этим трудно спорить, — с полуулыбкой соглашается он.
— Мне пора, меня ждут.
Глава 10
— Надеюсь, про стейк с кровью ты пошутил.
— Про стейк — нет, про кровь — да.
— Это хорошо. Никак не могу заставить себя давиться полусырым мясом, будь оно хоть трижды сочное и нежное.
Мы разговариваем. Болтаем обо всем, но молчим о большем. Леднёв рассказывает что-то о друзьях, о каких-то близких и не близких ему людях, о политике, спорте. О чьей-то правде и чьей-то вине. Он иногда упоминает свою любовницу, рассказывает про свою мать. И никогда о себе!
Я больше не могу слышать ни о его любовнице, ни о его матери, я хочу услышать что-нибудь о нем. Но о себе он молчит.
— Филипп предложил переехать к нему.
Никита замолкает, поднимает на меня глаза. Какие-то доли секунды смотрит, не отрываясь, затем обводит взглядом пространство перед собой, будто ощупывая каждый предмет.
— Ты ревнуешь? — Боже, я узнаю этот взгляд. Точно жертву ищущий. Или соперника.
— Нет, — равнодушно отрицает он. — Так что ты решила?
— Я еще думаю. А ты ревнуешь. — Меня не обманешь, я слишком хорошо знаю эту опасную искру в его глазах.
— Ревновать? К этому художнику? С которым ты умираешь от скуки? — слишком пренебрежительно и нервно для неревнующего отзывается Ник. — К этому слабаку? Нет, не ревную.
— С чего ты решил, что я с ним умираю от скуки. И почему он слабак? Ты же его совсем не знаешь.
— А мне и не нужно его знать. Был бы сильный, женился бы на тебе.
— Вдруг я этого сама не хочу?
— Конечно, не хочешь. Тебе и мазня его неинтересна.
— В этом нет никакого открытия. Ты прекрасно знаешь, я никогда особенно живописью не увлекалась.
— Дело не в увлечении искусством.
— А в чем?
— Маленький ребенок вряд ли напишет шедевр, но любящий родитель вставит его мазню в рамочку и повесит на самое видное место. А ты Филькины картины повесила на кухне.
— И что? Кухня — женское место.
— Только не для тебя. Сколько ты там проводишь времени? Когда готовишь, стоишь спиной. Если сядешь за стол, тоже будешь сидеть спиной. Чтобы видеть эти картины, надо стоять перед столом. А пить кофе или есть стоя — не очень удобно.
— Иди к черту. — Не хочу с ним спорить. Наверное, потому что он прав. Но это совершенно ничего не меняет.