Никита смеется, снова принимаясь за еду:
— Прямо сейчас?
— Нет, после ужина, — усмехаюсь.
— Кстати, я почти уверен, что, если ты бросишь Филю, он опустится на самое дно жизни.
— С чего ради? После развода не опустился. Развелся, оставил все жене и начал жить заново.
— Так себе достижение. То жена, а то ты. Когда ты его бросишь, он гарантированно сопьется.
Теперь я иду в наступление:
— Сам не лучше. Встречаешься с этой глупой Сашенькой.
— Почему глупой? Ты ее ни разу не видела.
— Была б умная, давно б тебя женила на себе. А так, всего лишь удобная девочка, не отрицай.
— Дело не в удобстве.
— А в чем?
— Просто она похожа на тебя.
Я не ожидала этого услышать. Не знаю, что сказать. Что тут скажешь? В голове ураган мыслей, а в горло теперь кусок не лезет.
— До тебя ей, конечно, еще далеко, — с улыбкой рассуждает он, — она не умеет так виртуозно манипулировать людьми, ее прямота — это, скорее, истеричность, чем смелость или воля. Она и до двадцатилетней тебя пока не дотягивает… но у нее есть все задатки.
— Боже, Леднёв… Мой милый, любимый Леднёв. Только ты умеешь делать такие комплименты. Весьма сомнительные, но о-о-очень приятные. Спасибо.
— Любимый? — приподнимает бровь.
— Почему нет? Я любила тебя, и ты это знаешь, — чуть резче, чем стоило бы, говорю я.
— Климова, — вновь смеется он, — в твою любовь я верю примерно как в Деда Мороза: вроде и подарки сам покупаю, а чуда все равно хочется.
— А ты меня любил? — Эти слова вырываются у меня неожиданно.
Знаю, что любил. Тогда он мне говорил об этом. Но мне хочется услышать это сейчас. Не от юноши — от мужчины. От этого мужчины. Что тогда он меня любил.
— Любил, скажи? — хватаю его за руку и вздрагиваю от того, какая она горячая.
Серо-зеленые глаза Никиты вспыхивают ярким глубинным светом, пальцы вздрагивают в моей руке. Показалось, что Леднёв сейчас встанет и уйдет.
— Не надо. Молчи. — Впиваюсь в его ладонь, чтобы не ускользнула, и отпускаю, лишь когда та расслабляется.
Никита немного отстраняется от стола, плотнее прижимая спину к креслу и притягивая к себе локти. Словно отдаляясь от меня.
— Настя, хочешь вина?
Предложение выпить вина — последнее, что можно ожидать от него, но я бы согласилась, даже если бы он сказал: «Настя, хочешь яду?».
— Хочу. Ты же знаешь, нам нельзя пить вместе. Мы можем совершить какую-нибудь глупость, о которой потом будем очень жалеть.
— Мы уже взрослые, — усмехается он. — Может быть, есть шанс не жалеть?
— Это вряд ли. Давай белого.
— Давай.
***
Закинул этого придурка в кусты — и все дела…
Сволочь… Руки…
— Леднёв, пусти! Мне больно, — не сдаюсь напору, чувствуя, как взвинчивает Никиту моя неприступность.
— А ты не дергайся, тогда больно не будет.
— Ты меня уже так достал, что я видеть тебя не могу, — еле выталкиваю из себя слова, потому что Леднёв привлекает меня к себе и обхватывает так, что я не могу даже вздохнуть. Ни вздохнуть, ни оттолкнуть, и это даже не объятие, я будто в узел скручена — любая попытка освободиться доставляет реальную боль.
— Климова, заткнись. У нас перемирие. Замолчи. Просто закрой рот.
Он целует меня, и я уже себе не принадлежу. Понятно, почему Никита не отстает. Едва он касается меня, все злые слова превращаются в пепел, тело отвечает ему, а сопротивление тает, как первый снег.
Леднёв все это понимает и чувствует.
— Знаешь, что меня бесит больше всего? Что ты врешь. Мне. Себе. Про нас, — рычит он. Злится.
Перемирие — это еще не конец войны.
Я буду не я, если позволю за раз сломить себя. Или сломать. Несмотря на то, что порядком устала от постоянных нападок.
— А меня больше всего бесит, что ты действуешь силой! Ты тупо принуждаешь меня быть с тобой! Берешь напором! И все! Я же девушка! Хоть бы цветочки принес, поухаживал за мной, что ли…
— Перестань на меня гавкать — будут тебе цветочки, — угрюмо парирует он, даже не думая отпускать.
— А без условий слабо? Когда я говорила, что предпочитаю парней постарше, это относилось не только к возрасту. Дело не в возрасте, а в зрелости. Большие мальчики умеют выражать свои желания. Если не напрямую, то хоть как-то. Я понимаю, что от меня хотят. Леднёв, вот ты ходишь за мной по пятам. Что ты хочешь? Просто переспать, чтобы потешить свое самолюбие? Или что?
— Ты как будто все время пытаешься уличить меня в чем-то мелком и подлом. Зря. В моем желании переспать с тобой нет ничего плохого. Я испытываю к тебе самые искренние и нежные чувства, — смеется он. — Ты мне нравишься, я тебе, по-моему, тоже.
— Мои чувства не дают тебе права обращаться со мной, будто я твоя собственность. Мои чувства не дают тебе права вмешиваться в мою жизнь! Мои чувства не дают тебе права выкручивать мне руки и тащить домой, словно я твоя вещь! Пойми это раз и навсегда! — невольно повышаю тон не потому, что люблю поорать, а потому что Леднёв меня не слышит. Не хочет слышать. Значит, пусть оглохнет от моих криков. Буду орать, пока не докричусь. — Я сама буду решать, с кем встречаться и когда. Ты или не ты, буду решать только я! Понятно? — Криком дело не заканчивается, и я снова предпринимаю попытки выкрутиться из ледневской хватки. Разумеется, безуспешно. — Хорошо, — выдыхаю, ослабев от собственного ора и напрасных усилий, — давай поговорим откровенно. Так и быть.
— А ты умеешь откровенно?
— Умею.
— Давай, — уступает Ник, разжимает руки и резонно получает по роже. Не сильно. Но ощутимо — не хрен мне руки заламывать, совсем спятил.
— Боюсь, мои откровения тебе не понравятся. Никому не нравятся. Меня всегда забавляет людская реакция. Сначала бьют себя в грудь и просят правду — потом обижаются.
— Не надо меня пугать. Пуганый.
— Ник, ты не знаешь, куда ввязываешься, а я знаю. Все не так просто. Тебе будет неудобно со мной. Я лукавила. Для меня ты не тупой малолетка. Наоборот. Уверена, что ты достаточно разумный, чтобы понять меня правильно. Остынь, прошу. Успокойся. Давай будем просто друзьями.
— Нет.
— Почему?
— Мы не сможем. Я не смогу.
— Понимаю, ты привык побеждать и не привык к отказам.
— А ты думаешь, победа дается просто так?
— Ник, мы же не об этом сейчас. Посмотри на меня. Мой папа состоятельный человек. Я привыкла к деньгам. Все ждут, что Настя Климова закончит Плешку и выйдет замуж за миллионера. А Настя вдруг начинает встречаться с Никитой Леднёвым? Мама, познакомься, это Никитка Леднёв, студент юридической академии. Не думай обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Хотел правду — услышал. Такая правда тебе не нравится, знаю. Вот такая Настя тебе не понравится. Но я именно такая. И не нужно строить иллюзий на мой счет.
— В этот образ только твоя девственность не вписывается.
— Еще как вписывается. Это не от скромности и душевной чистоты, и уж тем более не от страха физической близости. Всего лишь раздутое эго.
Никита некоторое время молчит, вероятно, обдумывая услышанное. Уже не перебивает, не смеется в ответ, переводя все в шутку.
— У меня вопрос. Кто ты сама, Настя Климова, чтобы предъявлять такие требования? Ну, кроме того, что ты студентка Плехановской академии. Что ты сама сделала? У меня хотя бы повод есть для раздутого самолюбия. Первенство России, Первенство Москвы, Первенство Европы… Я все потом и кровью отработал. А что у тебя есть, кроме папы и собственных амбиций?
— Нет у меня ничего. Только папа. И несносный характер, — добавляю с улыбкой, глядя вперед, в темноту.
— Но замуж хочу за миллионера, да?
— Угу, представь. Мой отец сидел в тюрьме. Он ненавидит ментов. У тебя нет шансов ему понравиться, будь ты хоть прокурором.
Наверное, Ник думает, что все вранье или жуткое преувеличение, но он просто не знает мою долбанутую семейку. Любовь с ним — это последний гвоздь в крышку гроба моего взаимопонимания с родителями. Я еще не решила, брать ли мне в руки молоток.
— Чтобы стать прокурором надо сначала побыть студентом юридической академии.
— Умная мысль. Я прям начинаю гордиться твоим здравомыслием, не зря я на тебя запала. Но это не про тебя, — отвечаю с издевательской ноткой, но издеваясь не над ним — над собой.
— Почему ты так думаешь?
— Нельзя быть в двух местах одновременно. Так и с тобой: либо ты хороший юрист, либо ты хороший спортсмен.
— Я не собираюсь всю жизнь на матах валяться. О чем вообще речь? Понятное дело, это скоро кончится. И чтоб ты знала — мне плевать, что подумает обо мне твой папа! — рявкает он, выходя из себя.
— Почему? — спрашиваю с искренним интересом. Зная Леднёва… его объяснение не может быть тривиальным.
— Потому что мне плевать, что обо мне думают даже мои собственные родители! — злится он.
— Ты сильно взрослый или сильно глупый? — смеюсь, ёжась от зябкого ветерка. К вечеру похолодало, и небо затянуло тучами.
— Сильно умный.
— Тогда, да. Тебя ждет великое будущее. Особенно если учесть, что твой отец замначальника УВД по Западному округу.
Мои слова задевают Никиту. Еще бы! Характер же, мать твою. Личность. Хочет быть кем-то без отсылки к папе-полковнику. Я тоже хочу, а мне то и дело напоминают, что без родителей я никто, что им я всю жизнь обязана. К чести Леднёва будет сказано, он никогда положением отца не хвастался и вообще старался упоминать о нем как можно реже.
— А мне не плевать, — пожимаю плечами, снова стряхивая с себя странную дрожь. — И это честно. Я же призналась, что у меня еще ничего нет, кроме папы и несносного характера, я не могу наплевать на мнение человека, который содержит меня целиком и полностью.
— Ты права, — спокойно говорит Никита, встает с лавочки, и мне сразу становится еще холоднее, когда я теряю его тепло. — Чувства у нас обоих есть, но, видимо, они не стоят того, чтобы терпеть, когда об тебя вытирают ноги, — сказав это, он уходит, оставляя меня сидеть на месте. В первый раз за все время он не провожает меня до дверей подъезда.
— Пока, Никита. Я буду по тебе скучать. — Провожая взглядом, смотрю в его спину, пока та окончательно не исчезнет в темноте.
На самом деле я не из тех, кто бездумно пляшет под родительскую дудку. Со мной все в точности до наоборот. Именно из-за своих крамольных мыслей и бунтарских замашек я часто конфликтую с родителями. Неприлично рано ко мне пришло осознание, что в жизни все замыкается на простой истине: хочешь стать особенным — будь собой.
Я никому не желаю зла и ни с кем не хочу ругаться, я желаю лишь быть собой.
Когда Леднёв оставляет меня в покое, я начинаю окончательно сходить с ума. Все-таки не знать, что с ним творится, не видеть и не слышать его гораздо труднее, чем рвать душу, отталкивая от себя.
Глава 11
— Мне сегодня Никита приснился, — сажусь за стол и стягиваю с мокрой головы полотенце.
— Что снилось? — с интересом смотрит на меня Тоська, отпивая горячий кофе маленькими глотками.
— Что-то непонятное. Помню только, что он был какой-то бледный и усталый. Может, он приболел?
Я давно не видела Никиту, да и Тося в последнее время почему-то про него молчит.
— Нет, вроде.
— Ты его видела?
Подруга угукает в ответ и надолго застревает около холодильника, выбирая между кетчупом и майонезом.
— Когда? — не отстаю я. Что-то толкает меня на расспросы. Наверное, это подозрительно невнятное мычание.
— Да вот… пару дней назад… — гундит Тося, но, плюхнувшись обратно на стул, не выдерживает моего выжидающего взгляда: — Все нормально у твоего Леднёва. Жив-здоров и прекрасно себя чувствует. С девкой я его видела.
— С какой девкой? — уточняю, чувствуя предательскую ломоту в груди.
— С его девкой! С той, с которой он сейчас встречается, — быстро говорит Тося, внимательно глядя мне в лицо.
— Он с кем-то встречается? — Аппетит у меня сразу пропадает.
— Да. Причем, это уже вторая. Я его в том месяце видела с какой-то кралей, но не стала тебе говорить. А позавчера он был с другой.
— Ммм, и раз эта уже вторая, ты решила меня не жалеть, — пробую усмехнуться я. — Пойду волосы посушу.
— Насть…
— Что? Мне все равно. Это хорошо… что у Никиты все хорошо, — не оборачиваясь, говорю и ухожу в ванную.
— И ты даже не спросишь, какая она? — орет Тоська, стараясь перекричать шум фена.
— Мне все равно!
Я не хочу ничего знать. Я боюсь узнать что-нибудь такое, что еще больше уязвит меня. Куда уж больше. И так от ревности в глазах потемнело.
Закончив сушить волосы, крашусь и все-таки доедаю остывший омлет. Надеюсь, что одолевшая меня ломота вызвана всего лишь голодом.
Тося оглядывает меня с подозрением:
— Ты вроде к родителям собиралась.
— Я к ним и еду.
— Что-то сильно нарядная.
— Обычная, — натягиваю юбку покороче. — Может, с Демьяном увидимся.
— Настя, не смей.
— Что? — невинно округляю глаза.
— Только не вздумай мстить Леднёву с Дёмкой.
— Почему я должна мстить Леднёву? За что?
— Потому что я тебя знаю! И не делай вид, что тебе пофиг!
— Мне не пофиг, но это не повод мстить Леднёву. У Никиты своя жизнь, у меня своя, перестань нас связывать. Между нами ничего не было. Вдруг меня Дёма погулять пригласит, я должна нормально выглядеть.
Я сама бесстрастность и равнодушие. От меня холодом разит так, что Тоська должна окочуриться. А потом пусть окочурится Леднёв, когда узнает, что я тоже с кем-то встречаюсь.
После того, что я услышала, во мне только крепнет ощущение правильности моего решения. Не очень-то долго Никита по мне убивался, меняет вон девок как перчатки. Испугался. Один разговор, несколько резких слов — и все, умчался Леднёв в дальние дали.
— Климова, я тебя умоляю, только не Плесовских, — как назойливый комар, жужжит у меня над ухом Григорьева. — Если тебе край надо девственности лишиться, давай найдем кого-нибудь другого.
— Кого, например? — смеюсь я, Тоськино беспокойство меня забавляет.
— Не знаю. Господи, лучше с членом искусственным, чем с ним.
— Ага, а потом наутро я буду тебе жаловаться, какой он был холодный, равнодушный, что после всего он даже не приобнял и не поговорил со мной. Спасибо, милая, как здорово иметь подругу, которая в крайней ситуации сгоняет для меня в секс-шоп.
— Нет! Здорово иметь подругу, которая в принципе не отвергает эту идею, — подначивает Тося, и мы хохочем, умиляясь собственным шуточкам.
— Не переживай, Плесовских ничего не светит, я его не хочу, — обещаю я. — Может, я фригидная, а? Я никого не хочу.
— А Никитку? — совсем не удивляя, спрашивает Тося.
— И его.
— Совсем?
— Ни капельки.
— Да ладно, — не верит подруга.
— Правда, — вру.
— Зачем тогда звонила ему.
— Это было сто лет назад.
— Но было же!
— Один раз.
Тот телефонный разговор был коротким.
— …Зачем звонишь?
— Не знаю.
— Чего хочешь?
— Не знаю.
— Меня хочешь? Приходи.
— Смеешься?
— Приходи. Я один.
— Три часа ночи.
— Спустись и жди меня у подъезда, я приду за тобой…
Несколько быстрых фраз, и я даже сама себе не верила, что позвонила. Хотя этому звонку нашлось железобетонное оправдание. У меня день рождения. В день рождения можно все. Или почти все.
Мы только из клуба, разгоряченные и уставшие. Я собрала порядком растрепавшиеся от танцев волосы в хвост, сняла платье, натянула толстовку и джинсы, и вышла на улицу.
Никита ждал у подъезда.
— Привет. А у меня сегодня день рождения, — радостно сообщила ему я.
— Привет. У меня тоже.
— Точно. Уже три часа, можно и тебя поздравлять.
— Поздравляй, — сказал он, но не сделал ни шага мне навстречу.