Василий Гроссман
Василий Гроссман
СТАЛИНГРАД
ОГЛАВЛЕНИЕ
Волга-Сталинград
Царицын—Сталинград
Глазами Чехова
Направление главного удара
Новый день
Военный совет
Сталинградское войско
ВОЛГА—СТАЛИНГРАД
Долог путь от Москвы к Сталинграду. Наша машина шла фронтовыми дорогами, мимо прелестных рек и зелёных городов. Мы ехали пыльными просёлками, укатанными грейдерами, ехали яркими, иними полднями и в горячей пыли, и на рассвете, когда первые лучи солнца освещают пышно налившуюся краской рябину, ехали ночью, и луна и звёзды блестели в тихих водах красивой Мечи, золотой рябыо плыли по молодому быстрому Дону.
Мы проехали через Ясную Поляну. Пчёлы ползали по цветам, прикрывшим тихий могильный холм, и маленькие осы неподвижно висели над могилой, словно прикрывая с воздуха мёртвого Толстого. Вокруг яснополянского дома пышно разрослись цветы, через открытые окна входило солнце, и свежебеленные стены сияли. Лишь плешины на земле возле могилы, где немцы закопали 80 убитых, да чёрные, следы пожара на дощатом полу дома напоминали о немецком вторжении в Ясную Поляну. Дом отстроен, снова цветут цветы, снова торжественна своей простотой могила; тела вражеских солдат отвезены от неё и похоронены в огромных воронках от тяжёлых немецких фугасок, упавших на яснополянскую землю. И места эти поросли сырой болотной травой.
А мы едем всё дальше по прекрасной земле, охваченной тревогой войны. Всюду: на полях, во время пахоты и молотьбы, за лошадьми, впряженными в плуги, на тракторах и комбайнах, за рулём грузовиков, на опасной тяжкой страде прифронтовых разъездов трудится русская женщина. Это она первой вбежала в подожжённый немцами яснополянский дом, это она ровняет лопатой не имеющую конца-края дорогу, по которой идут танки, боеприпасы, скрипят колёсные обозы. Русская женщина приняла на свои плечи тяжесть огромного урожая: сняла его, связала снопы, обмолотила зерно, свезла на ссыпной пункт. Её загорелые руки не знают покоя от заря до зари. Она правит прифронтовой землёй. Подростки и старики — помощники её. Нелегко даётся женщине работа. Вот, утёрши пот, помогает она лошадям тащить вязнущую в песке груженную тяжёлой, плотной медью зерна подводу. Стучит она топором на лесозаготовках, валит толстые стволы сосен, водит паровозы, дежурит на речных переправах, носит письма. До зари работает в конторах колхозов, совхозов, МТС. Это она по ночам не спит, ходит вокруг амбаров, стережёт свезённое зерно. Она не боится великой тяжести труда, она не боится ночной прифронтовой жути, глядит на дальний свет ракет, покрикивает, стучит в колотушку. Шестидесятилетняя старуха Бирюкова ночью пошла караулить амбары, вооружившись скованным железом сковородником, а утром, смеясь, рассказала мне:
— Темно, луны ещё нет, один прожектор ходит по небу. Только я слышу: подбираются какие-то к амбару, замок пробуют. Сперва испужалась, думаю, что я, старуха, им, окаянным, причинить могу? А потом, как вспомнила, каким потом кровавым мои дочки этот урожай для моих сынов собрали, подошла тихо, наставила свой сковородник, да как зареву почище городового: «Стой, ни с места, стрелять буду!». Ну, они так н ахнули в бурьян, - зашумели. Отбила я их сковородником от амбара.
Нелегко трудится русская женщина, принявшая в свои руки громаду, труда в поле и на pаводе. Но тяжелей трудовой ноши та тяжесть, которую несёт! её сердце. Она не спит ночи, оплакивая убитого мужа, сына, брата. Она терпеливо ждёт письма от пропавших без вести. Своим прекрасным, добрым сердцем, своей ясной, мудрой головой переживает она все тяжёлые неудачи войны. Сколько скорби, сколько широкого н ясного ума в её мыслях, в её словах, как глубоко и мудро поняла она грозу, грохочущую над страной, как бесконечно добра, человеколюбива и терпелива она.
Нашей армии есть что защищать, ей есть чем гордиться — и славным прошлым, и великой революцией, и обширной, богатой землёй. Но пусть гордится наша армия и русской женщиной — прекраснейшей женщиной земли. Пусть помнит армия о жене, матери, сестре, пусть боится пуще смерти потерять уважение и любовь русской женщины, ибо нет на свете ничего выше и почётней этой любви.
О многом думалось по дороге к Сталинграду. Ведь длинна эта дорога. Вот уже другое время, часы здесь на час вперёд. Вот и другие птицы — большеголовые коршуны на толстых мохнатых лапах неподвижно укрепились на телеграфных столбах, по вечерам серые совы тяжело, неловко летят над дорогой. Злей стало дневное солнце. Ужи переползают дорогу. И степь уж другая — пышное многотравие её исчезло. Степь коричневая, жаркая; она поросла пыльным бурьяном и полынью, тощим, жалким ковылём, льнущим к потрескавшейся земле. Волы тащат телеги, вот и двугорбый верблюд стоит среди степи. Всё ближе Волга. Физически ощущается огромность захваченною врагом пространства, странное чувство тревоги давит на сердце, мешает дышать. Это война на юге, война на нижней Волге, это чувство вражеского ножа, зашедшего глубоко в тело, эти верблюды и плоская выжженная степь, говорящие о близости пустыни, вызывают страшное чувство треноги.
Отступать дальше нельзя. Каждый шаг назад — большая и, может быть, неисправимая беда. Этим чувством проникнуто население приволжских деревень, это чувство живёт в армиях, защищающих Волгу и Сталинград…
Ранним утром мы увидели Волгу. Река русской свободы глядела сурово и печально в этот холодный и ветренный час. Низко неслись тёмные облака, но воздух был ясен, и на много вёрст был виден белый обрывистый правый берег и песчаные степи Заволжья. Светлая сталь волжской воды широко и свободно шла меж огромных земель, точно могучий металл, соединивший воедино Правобережье и Заволжье. У высокого берега вода бурлила, вертела арбузные корки, точила осыпающийся песчаник. Волна вздыхала, колебля бакан. К полудню ветер разогнал облака, сразу стало жарко, и Волга засияла под высоко и круто поднявшимся солнцем, поголубела, воздух над ней подёрнулся лёгким синеватым туманом, мягко и спокойно лежал у воды песчаный луговой берег. Одновременно радостно и горько было глядеть на прекраснейшую из рек. Пароходы, выкрашенные в зелёно-серую краску, закрытые увядшими ветвями, стояли у причалов, лёгкий дымок едва поднимался над трубами, они сдерживали своё шумное, живое дыхание, боясь быть замеченными врагом. Всюду к самому берегу тянутся окопы, блиндажи, противотанковые рвы. У некогда шумных переправ, где беспечно толпились люди, скрипела подводы, гружённые арбузами и дынями, где шныряли мальчишки с удочками, теперь стоят зенитные пушки, сдвоенные и учетверённые пулемёты, вырыты укрытия, замаскированные грузовики, рассредоточившись ожидают очереди. Война подошла к Волге. Нигде так ие звучала артиллерийская канонада, как здесь, над волжским простором. Звук артиллерийской стрельбы, не стеснённый преградами, усиленный эхом, звучит здесь во всю полноту, могуче перекатываясь, поднимается от земли к небу и вновь опускается от неба к земле. Этот торжественный грохот напоминает людям о том, что война вступила в решающую полосу, что отступать дальше нельзя, что Волга — это главный рубеж нашей обороны. И по ночам старухи в волжских деревнях рассказывают одну и ту же сказку о пленном немецком генерале, сказавшем захватившим его бойцам: «У меня приказ такой: возьмём Сталинград — дальше за Волгу пойдём. Не возьмём Сталинграда, придётся нам обратно за свою границу итти, не удержаться нам тогда в России»… Это, конечно, сказка, но в этой сказке, как во всякой сказке, придуманной народом, больше правды, чем в другой были. И мысль о Волге и Сталинграде, о главной и решающей битве владеет всеми стариками, женщинами, бойцами рабочих батальонов, танкистами, лётчиками, артиллеристами.
В конце августа немцы напали на Сталинград с воздуха. Такой силы воздушного удара немцы не концентрировали ни разу за всю воипу. Во время нападения противник произвёл свыше тысячи самолётовылетов. Он обрушил свои удары на жилые кварталы, на прекрасные здания центральной части города, он бил по библиотекам, по детской больнице, по госпиталям, по школам и высшим учебным заведениям. Огромное зарево и клубы дыма поднялись над Сталинградом, протянувшимся свыше чем на шестьдесят километров вдоль берега Волги. Долгие часы один из прекраснейших городов Советского Союза, с домами, населёнными женщинами, детьми, подвергался чудовищной бомбёжке. Немцы, конечно, знали, что все заводы находятся на окраине города. Но били они главным образом, по центру. Мы не собираемся укорять их за это. Поднявшим меч внятен лишь язык меча.
Одновременно с налётом с воздуха противник прорвался к Волге северней города. Колонна танков и следующие за танками грузовики с мотопехотой некоторое время непосредственно угрожали северной окраине Сталинграда в районе Тракторного завода. Удар врага отразили противотанковая часть подполковника Горелика и зенитчики подполковника Германа. Одновременно с ними сражались рабочие батальоны Тракторного завода и «Баррикад», нашлись среди рабочих прекрасные артиллеристы, танкисты, миномётчики. Прямо из заводских ворот выезжали танки, выкатывались орудия, вывозились миномёты на поле боя. В эту огненную ночь заводы продолжали работать среди рёва разрывов, в бушевавшем вокруг пламени. Много десятков тяжёлых пушек и танков получила армия за два дня боёв северо-западней Сталинграда. Прекрасно спокойное мужество рабочих, инженеров, начальников заводских цехов. Навсегда войдёт в историю этой войны имя весёлого и пламенного капитана Саркисьяна, первым встретившего ненецкие танки тяжёлыми миномётами. Навсегда запомнится зенитная батарея лейтенанта Скакупа. Потеряв связь с командованием зенитного полка, она больше суток самостоятельно дралась с воздушным и наземным врагом. Её атаковали с воздуха пикировщики, с земли — тяжёлые танки противника. Земля и воздух, пламя и дым, чугунный грохот бомбовых разрывов, вой снарядов и пулемётных очередей смешивались в единый хаос. На батарее были девушки-зенитчицы: прибористки, дальномерщицы-стереоскопистки, разведчицы. Сутки дрались они рядом с товарищамн-артиллеристами. «Подавлены, накрылись», — каждый раз думал командир полка, когда замолкали зенитки. И каждый раз снова слышалась чёткая размеренная пальба зенитных пушек. Сутки длился этот страшный, бой. Лишь на следующий день вечером пришли с батарей четыре человека и раненый командир. Они рассказали, что за всё время боя девушки ни разу не ушли в укрытия, а бывали минуты, когда нельзя было не уйти. Но внезапный прорыв врага к городу был отбит. Положение упрочилось.
Так открылась первая страница эпопеи обороны Сталинграда, страница, написанная огнём н кровью, стойкостью войск, рабочим мужеством и любовью. Оборона Царицына и оборона Сталинграда. Кровопролитные бои снова идут в тех же местах, где красные войска обороняли Царицын. Снова в сводках называются деревни и хутора, известные по обороне Царицына, войска идут мимо поросших травой старых окопов, описанных историками гражданской войны; немало участников обороны красного Царицына, рабочих, партийных работников, рыбаков, крестьян добровольцами идут оборонять красный Сталинград.
Мы приехали в Сталинград вскоре после налёта. Ещё кое-где дымятся пожарища. Приехавший с нами товарищ-сталинградец показывает нам свой сгоревший дом. «Вот здесь была детская, — говорит он, — а здесь стояла моя библиотека, а вон в этом углу, где исковерканные трубы, я работал — тут стоял мой письменный стол». Из-под нагромождения кирпича видны изогнутые остовы детских кроватей. Стены дома ещё теплы, как тело повойника, не успевшего остыть. Ясное беспечное небо смотрит сквозь пригоревшую крышу. Над зданием детской больницы имени Ленина видна скульптура орла, одно крыло орла отбито осколком бомбы, второе простёрто для полёта. Стены и колоннада погибшего Дворца физкультуры покрыты копотью пожара, и на чёрно-бархатном фоне ослепительно выделяются две белых скульптуры нагих юношей. На окнах пустых домов дремлют холёные сибирские кошки, зелёные вазоны дышат свежим воздухом сквозь выбитые стёкла. Мальчики собирают возле памятника Хользунова осколки бомб и зенитных снарядов. В тихий вечерний час печальна розовая красота заката, глядящего через сотни пустых оконных глазниц. Над многими зданиями прибиты мраморные мемориальные доски: «Здесь выступал в 1919 году Сталин». «Здесь помещался штаб обороны Царицына». На центральном сквере стоит каменная колонка с надписью: «Пролетариат красного Царицына борцам за свободу, погибшим в 1919 году от рук Врангелевских палачей».
Сталинград живёт и будет жить. Нельзя сломать воли народа к свободе. Рабочие отряды расчищают улицы. Дымят заводские трубы, а небо покрыто круглыми облачкам зенитных разрывов. Люди сразу привыкли к войне. На паром, переправляющий к городу войска, то и дело налетают неприятельские истребители и бомбардировщики. Рокочут пулемётные очереди, бьют зенитки, а матросы, поглядывая на небо, едят сочные арбузные ломти, мальчишка, свесив с парома ноги, внимательно следит за поплавком своей удочки, пожилая женщина, сидя на скамеечке, вяжет чулок. Каждый день на фронт уходят новые рабочие отрады. Сталинград стал в строй городов-героев, городов-крепостей нашей страны: Тулы, Ленинграда, Москвы. Эти крепости неприступны. Мы входим в подворотню разрушенного дома. Население дома обедает на столах устроенных из досок и ящиков, дети дуют в миски с горячими щами. Один из военных товарищей поднимает с земли полуобгоревшую книгу. «Униженные и оскорблённые»,— читает он вслух, оглядывает сидящих на узлах женщин и вздыхает. Подошедшая школьница, попав ход его мыслей, говорит сердито: «К нам это не относится, мы оскорблённые, но не униженные. Униженные, мы никогда не будем».
Ночью мы ходим по улицам. В небе гудение моторов, бесшумно сталкивается свет наших и немецких прожекторов. Торжественно выглядят прямые улицы, пустынные широкие площади. Позвякивают винтовки патрулей. Рокоча, движутся танки, танкисты внимательно оглядывают улицы. Идёт пехота, тяжело и грузно шагая по асфальту. Лица бойцов сосредоточены и задумчивы. Наутро бой. Бой за Волгу, за Сталинград. Вспоминается весь далёкий путь. Вновь ожившая, торжественная и тихая Ясная Поляна, пчёлы на могиле Толстого, благородный и верный труд крестьянский на широких полях прифронтовой полосы. Красивая Меча при свете луны, старушечьи сказки о пленном немце, сказавшем: «Не возьмём Сталинграда, не удержаться нам тогда в России», грохот артиллерийской канонады над Волгой, бронзовый лётчик Хользунов, глядящий в небо, матросы на волжской переправе. Горько воевать на Волге. Но нет, не только об обороне нам нужно думать. Здесь, на Волге, должна решиться судьба великой войны за свободу. Пусть здесь опустится на врага выкованный в тяжких испытаниях меч победы.
А войска всё идут, идут по тёмным улицам. Лица людей молчаливы, задумчивы. Эти люди будут достойны великого прошлого, революции, тех, кто пал, обороняя красный Царицын от белогвардейцев. Эти люди достойны любви трудовой русской женщины, они не могут потерять её уважения.
5 сентября 1942г.
ДУША КРАСНОАРМЕЙЦА
Противотанковое ружьё напоминает старинную фузею. Оно так же велико, тяжеловесно, управляются с ним два бойца — первый и второй номер. В походе первый номер несёт ружьё, второй номер — увесистые бронебойные патроны, похожие на снаряды мелкокалиберной пушки, счётом 30 штук, пятизарядную винтовку, со 100 патронами к ней, две противотанковые гранаты, ну и, само собой — шинель и вещевой мешок. Всё это вместе по весу приблизительно соответствует ружью. От ружья в походе сильно ноет плечевая кость и затекает рука. Прыгать с ним неудобно, трудно ходить по скользкому, тяжесть ружья мешает движению, не даёт сохранять равновесия. Бронебойщик шагает тяжёлой широкой походкой, немного припадая на одну ногу, куда падает тяжесть ружья. Его походку можно отличить от лёгкого хода командира, от мерного, ровного марша стрелка, от шаркающей «флотской» поступи автоматчиков, от стремительного хода привыкшего к вечному движению связиста. Да и по внешности легко отличить бронебойшика. Это народ большей частью коренастый, плечистый. Бронебойщика отличает неповоротливость, упорство. По духу, характеру такой человек должен походить на тех русских охотников, которые ходили с рогатиной поднимать в чаще матёрого медведя. И надо прямо сказать, что клыкастый, угрюмый мишка — безобиднейшая тварь по сравнению с тяжёлым немецким танком, вооружённым скорострельными пушками и пулемётами.