После занятий сексом Ева заснула, опустив свою голову мне на плечо - милая базальтовая глыба башки. Такой вполне ординарный жест проявления чувств, но что он может означать для ксеноморфа? То же самое что и для меня, жест безоговорочного доверия и приязни, или что-то совсем другое, что-то о чём я никогда не догадаюсь. Очень самонадеянно думать о доверии общаясь с чудовищем, но я снова и снова к этому возвращался, всю ночь напролёт, потому что уснуть не было никакой возможности - я проиграл свой сон в угоду чужому сновидению. Дело в том, что голова Евы - очень тяжёлая, словно отлитая из чугуна, солидная болванка: удержать её всю ночь на своём плече - занятие крайне утомительное. Под утро плечё начало ныть, как будто придавленное обломком горной породы. Эту запись я делаю уже с утра, по свежим следам проведённой ночи, в то время, как вся левая сторона моего тела саднит, а половину плеча накрыло обширное фиолетовое пятно с жёлтыми подпалинами. Как настоящий, закалённый в боях любовник, я продержался всю ночь. Героический синяк любви. Я морщусь от боли и всё же оно того стоило. Я нисколько об этом не жалею и надо будет завтра перетерплю всё сызнова, как ни в чём не бывало, лишь бы Еве сладко спалось и мерно сопелось у меня под боком. Я охраняю сон любимой, вечно на страже её сюрреализма. На моём плече, она в полной безопасности, словно за крепостной стеной замка.
- 14 марта. Вчера у меня состоялся непростой разговор с Ириной, если это, конечно, можно назвать разговором. Как на мой взгляд, это более напоминало семейную сцену, лубочный скандал супругов. Ирина как всегда была в своем репертуаре: пошёл на хуй, иди сюда. Мы солидно поорали на друг дружку, я попробовал поставить её на место, она попробовала поставить на место меня - всё честно, под конец мы рассорились вдрызг; расстались метая в друг друга громы и молнии. Боюсь, что она прокляла меня самым неумолимым женским проклятием, чего доброго не сегодня-завтра я превращусь в земляную, бородавчатую жабу. Подозреваю, что она влюбилась в вашего покорного слугу или типа того, от неё даже несло духами, как от прошмандовки - запах, который я совершенно потерял из вида. Представляете: ВЛЮБИЛАСЬ. И это после всего что я с ней сотворил. Кажется она даже не против трахаться со мной на добровольных началах, без всех этих тоталитарно-полицейских атрибутов. Интересно что это: уловка неистребимого бабского коварства или бабская же, тварная потребность? То что это любовь я по трезвому размышлению отбрасываю сразу, хотя, с другой стороны, это не может не заинтересовать: какие патологические чувства могут произрасти на хорошо удобренной и обильно обвафленной почве непрекращающегося полового насилия. Полгода я, не стесняясь, тарабанил её во все дыры и вдруг на тебе, прошу любить и жаловать - любовь, твою мать, морковь. Обосраться. А что, в конце концов, почему бы и нет. Пути женской матки неисповедимы. Неудивительно, что Ирина поплыла. В этом что-то есть. Непонятно только: она втюрилась в меня или в мой член? Забавненько получилось.
Эх Ириша, Ириша, и не долго же ты продержалась. А сколько было гонору, праведного гнева и куда всё это сгинуло? Перегнило вместе с дерьмом, получился прелестный перегной. Но проблема в том, что мне и даром не нужен её добровольный, гламурненький секс - свинство какое. Мне это не интересно. Мне было в кайф брать её еле тёпленькую, по живому, причиняя муки и физическую боль, именно в этом заключался весь цимес. А что она теперь предлагает взамен: сладенькие, добропорядочные потрахульки по взаимному согласию? Нет уж, прошу меня извинить, этот кисель не для меня, пусть хлебает его в одиночку. Дело даже не в том, что я ничего к ней не чувствую, хрен с ней с этой любовью, а в том что от былого вожделения не осталось и следа. Ирина потеряла для меня свою сексуальную привлекательность, она больше не звезда на власатом небосклоне моей порнографии, она более не притягивает, из шедевра животного магнетизма она вдруг превратилась в прокисшую жёнушку, в чёрную краюха ежедневной супруги. И на хер мне это нужно? Раньше я сходил с ума по хлипкому, разлагающемуся мясцу её вагины, теперь же мне это абсолютно по-барабану. Сегодня я смотрю на Скрински, как импотент. Испытав ко мне чувства, что сам по себе нелепость, она потеряла в моих глазах всякую ценность. Она мне нравилась за борзость, за фригидность, неуступчивость, за сопротивление материала, я любил её насиловать, а не изводить индийскими ласками. И то что Ирина, как оказывается, при этом испытывала что-то помимо позора и унижения, низводит на нет все мои маркизодесадовские потуги на этом поприще. Значит хреново насиловал, не дожал, не допердолил, дал слабину, сблагодушничал, позволил себе почивать на кокаиновых лаврах. Видать сие поприще мне не по плечу - кишка тонка. Как верная спутница жизни, Ирина меня ни капельки не волнует, в этой ипостаси ей нечего мне предложить: зачем мне её вонючая дырка, если у меня есть тугая, каучуковая клоака Евы Браун. Об этом даже смешно говорить. Вот если бы Ирина Скрински была ксеноморфом или другим каким-нибудь саблезубым уёбищем, тогда бы да, тогда бы другое дело, но человек и славненькие человеческие отношения - нет, ни в коем случае. Зачем мне снова жевать, то что я давно уже высрал? После Евы Браун мне кажется это скучным - пресная недоваренная жвачка, а не порнография.
- 15 марта. Я совершенно потерял из вида Еремея. Обычно андроид частенько попадался мне на глаза, теперь же его днём с огнём не увидишь. Я не думаю, что он специально от меня прячется, это было бы слишком даже для такого интеллектуального автомата, но, чёрт возьми, где-то ведь он шатается, чем-то ведь непременно занят. Андроиды не могут просто сидеть, сложа руки, даже элементарное сидение на одном месте должно предполагать для них какой-то смысл, иметь какую-то дополнительную полезную нагрузку. Как не крути, но праздность - это чисто человеческий удел. Наверное, при желании андроид смог бы её правдоподобно симитировать, но только в том случае если в этом будет какая-то насущная необходимость, но сам процесс ради процесса - никогда; роботами всегда движет цель, а не отсутствие её, досуг - это не их конёк. На мои вопросы о Еремее Маман, как правило, меня информирует, что он находится или в складском корпусе или в медицинском отсеке вместе с объектом Х. В регистрационном списке Маман объектом Х именуется Ирина Скрински, после того как я лишил её идентификационного кода доступа. Маман перестала её узнавать, для неё бывший капитан превратился в биологический объект человеческого происхождения, лишённый всяческих полномочий. Теперь она не полноценный член экипажа, а ноль без палочки - так я пытаюсь себя обезопасить от возможных инсинуаций с её стороны. Нельзя недооценивать Ирину, особенно после нашего последнего разговора. Я почему-то до сих пор уверен, что, костлявая и полудохлая, она ещё не сказала своего последнего слова. Правда на сегодня этот аспект меня мало интересует. Всё что связано с Ириной для меня по сути умерло, я его похоронил ещё месяц назад, запечатал в той сырой пещере и ничего эксгумировать не собираюсь. Я стараюсь избежать гнилятины прошлого, подобное общение меня не привлекает, хотя, с другой стороны, держать при себе пылающую гневом, неудовлетворённую самку - дело небезопасное. Я даже начал исподволь подумывать: а не отдать ли мне её на съедение Еве. Стерва против стервы. Скормить одну самку другой, то-то было бы зрелище - пальчики оближешь. Ева разобралась бы с моей бывшей за милую душу, валандаться не в её правилах. Моя теперешняя сжирает мою прошлую - да уж, в этом что-то есть, преемственность возведённая до высот гастрономии. Всё это, конечно, замечательно, но допустить это, означало бы праздновать труса, испугаться, признаться что боишься, посаженную на стальные наручники, хилячку. Да и к тому же уж больно это по-картинному мелодраматично, такие себе игрища в древнеримском духе, когда львы на арене не уживались с ранними христианами - всё это уже было. Хотя, если хорошенько подумать: разве не в таком мире я сейчас существую, добровольно в него себя погрузив. Чем моё нынешнее бытие на борту рухнувшего звездолёта "Экзис" отличается от бытия распущенного императора квиритов или какого-нибудь царька пряного Востока. По существу, ничем. Разве только тем, что их разнузданность проистекала в изукрашенных покоях дворцов, а моя - под полуметровым слоем внешней керамитовой обшивки, в обстановке хай-тэк. То бишь исключительно интерьером, отчего моя не лишённая современных благ опочивальня не становится менее варварской по сути. Но разница всё же есть - разница в контрасте, эстетическая. К тому же чтобы её почувствовать, я должен отдавать себе полный отчёт в собственной испорченности, без этого никак, а отдавал ли его себе, погрязший в пороках, сказочный вельможа Азии или какой-нибудь раздухарившийся вождь племени каннибалов - сомневаюсь. Более того для меня осознание собственной извращённости и контраст который при этом невольно возникает, контраст между уровнем развития цивилизации и низменностью человеческих нравов, является дополнительным источником наслаждения, главною приправою для мясного блюда моего грехопадения. Без сопутствующего антуража оно потеряло бы львиную долю своего обаяния, стало бы заунывным и чёрствым, лишённым всякого изюма программным пороком. Я люблю вкушать этот контраст, люблю смаковать эту пропасть, она меня будоражит не менее самого греха. Другими словам мне более по нраву предаваться извращениям на борту космического корабля, чем в шикарных покоях шахиншаха. На борту космического летательного аппарата я грешу более откровенно, более сознательно, цивилизация и культура привносят в моё падение особенную глубину и перспективу, это более стереоскопическое распутство, история человечества наделяет его дивным стереоскопически эффектом, неизгладимым историческим объёмом. Чем дальше в будущее, тем слаще быть извращенцем, тем смачнее грешить, путь пройденный человечеством возводит порок в особую степень, на особый пьедестал, невольно делает его на целый порядок двусмысленнее и интенсивней. Отсюда, наверное, и моя тяга к болезненным изыскам восемнадцатого века: аристократизм великолепно оттеняет порчу нравов, резкость переходов особенно наглядна, контраст, как говорится, на лицо - неудивительно что я обставил свою берлогу в стиле рококо, это дополнительно позволяет мне сыграть на нюансах, выжать всё возможное из собственной низости, делает её более экстравагантной и вкусненькой. Я окружил себя двойным слоем контрастов. Моё грехопадение во-первых изумительно контрастирует с внутренним слоем обстановки эпохи Просвещения, а во-вторых с внешнею керамитовою обшивкой космического корабля. В первом случае мою мерзость выгодно оттеняет рафинированная культура времён Людовика XV, а во втором - технологическая цивилизация эпохи межпланетных перелётов. И в том и в другом варианте я не остаюсь в накладе, я стригу купоны обеими руками, играю на двух инструментах одновременно. Один оттенок моих низменных страстей помещён внутрь другого их оттенка. Я как будто нахожусь внутри китайской шкатулочки контрастов. Сначала открываешь верхнюю шкатулку, отваливаешь тяжеленную керамитовую крышку внешней обшивки - за ней находится шкатулка поменьше и значительно тоньше работы. Нижнюю шкатулку из красного дерева отворяешь уже нажатием потайной кнопочки, её орнаментальная крышечка с музыкальным лязганьем отворачивается наружу, а там внутри, наконец-то, я - я во всей красоте своей витиеватой барочной мерзости. Мадам. мсье, прошу любить и жаловать.
- 17 марта. Сегодня Ева впервые внятно произнесла слово "люблю". Вернее, она сказала что-то вроде "хупхрю". Как настоящий, уморительный поросёнок, но и это уже не мало. Мы работали над этим словом не одну неделю, ещё в пещере начали его штудировать, и вот результат, хоть и далёкий от совершенства, но всё же... Конечно, есть в этом что-то свинячье, как будто прохрюкала неумытая чушка, но есть в этом слове что-то и от "хрупкость" - очень символично. Хрупкость и свинство в одном флаконе, беззащитность и тварность в симбиозе - два по цене одного. Надо же, не зная того, Ева открывает в старых, залапанных понятиях новые грани - чем не поэтесса. "Хупхрю" засверкало, как новенький бриллиант. Как бы там ни было, я очень рад, верю - это только начало, дальше пойдёт легче. Правда не все слова одинаково поддаются дрессировке, некоторые чисто по-человечески упорствуют и настаивают на своём. Еве очень тяжело даются мягкие и губные звуки "эл", "эм", "вэ", а вот слово "хуй" она ухватила на ходу, считай с первого раза. Да уж, таким вещам особо учиться не надо, матерщина сама отскакивает от зубов, без всяких видимых усилий, причём это справедливо как для испорченных шоколадом зубов далёкой земной малышни, так и для крокодильих резцов взрослых ксеноморфов. Как тут не поверишь в сакральную природу мата. Очень забавно наблюдать, как Ева торкнув меня за пенис, старательно и так по-детски выговаривает: "хуй". И это уже совсем-совсем другой хуй, в её устах я не узнаю своего полового органа, он видоизменился до не узнаваемости. Этот хуй уже не так уродлив и пахнет, как лесная фиалка. Ева Браун произносит "хуй" как будто читает первое слово французского стихотворения. Этим хуем можно смело гордится и носить по большим праздникам в петлице своего выходного пиджака. Как это миленько с её стороны - святая наивность. Я уже не помню сколько раз просил Еву повторить это слово, наверное раз сто, и каждый новый раз "по просьбе трудящихся" оно меня одинаково умиляет. Это непередаваемо трогательно: чужой изучает русский по наглядному пособию, что телепается у меня между ног.
- 19 марта. Вчера я решил снова проведать бывшего капитана. Наверное, проведать, чтобы навести разрушенные в прошлый раз мосты, хотя я в этом не уверен: ссора с Ириной меня нисколько не тяготила, я пережил её спокойнейшим образом - ещё бы, чего мне волноваться: Ева Браун всегда к моим услугам. Сейчас мне кажется, что я хотел это сделать более для разнообразия, чтобы, так сказать, почувствовать разницу. Примирение не входило в мои планы, а если и стояло на повестке дня, то где-то глубоко на заднем плане, в глухомани, заросшего лопухами, сознания, то есть далеко не первым пунктом. В самом деле: тогда зачем? То что я мог сделать с Ириной, я мог с нею сделать, не вдаваясь в излишние сложности примирения - я мог с нею сделать всегда. Мне для этого не нужно было наводить мосты, я мог бы взять своё без проблем в любое время суток. Может в этом и состоял мой истинный план. Всегда приятно после ночи жаркой любви случайно встретится со своей бывшей. Именно такую "случайную" встречу, я, по всей видимости, и желал разыграть. На что я надеялся? Надеялся испытать разность потенциалов. То что когда-то было и то что есть сейчас должно было столкнуться лбами и сконтрастировать особым образом, родить двусмысленную гармонию, сыграть на руку моей избалованной утробе. Это должно было стать утренним контрастным душем. Я намеревался вкусить эту разность к своему удовольствию. И мне было пофиг сердится на меня бывшая или нет. С Евою Браун я чувствовал себя живым и неуязвимым, и, посещая Ирину, я желал в полной мере ощутить насколько я при этом живой и как велико моё нынешнее состояние счастья. И кто знает, может узнав, что действительно и неподдельно счастлив, мне самым парадоксальным образом, по извечному своему человеческому двуличию, захочется вновь попользовать свою бывшую зазнобу - попользовать в самом прямом половом смысле. Так сказать, запендюрить по старой дружбе во славу ещё большего наслаждения контрастом. Женщина, к которой ты нисходишь не по нужде, а от преизбытка и полноты удовольствия, особливо если это твоя просроченная любовница, иногда может сильно тебя возбудить. Скорее всего именно на это я и рассчитывал. Я рассчитывал, что увидев раздавленную завистью Ирину, я вновь её возжелаю, но не серьёзно, конечно, а так ради спортивного интереса, чтобы проверить боеспособность собственного двуличия, свою недремлющую тягу к разврату. Это показалось мне интересным: проверка на вшивость своей извращённой натуры. Даже её нужно держать в форме, чтобы не заплыла довольным жирком.
Да, я рассчитывал, прежде всего, на качество собственной порочности, на прилив мутной похоти. Но подойдя к двери медотсека, в котором была заключена Ирина Скрински, я вдруг услышал длинные, тягучие звуки. Сквозь стальную перегородку доносились долгие охи-ахи. Там кто-то протяжно стонал, словно вот-вот собирался кончить. Растягиваемы до моего слуха звуки, казались сделанными из резины. Сомнений не было: кто-то профессионально трахал Ирину Скрински и я даже догадывался кто. Всё мое распутство тут же обмякло, словно пенис импотента, а ведь минуту назад я был в нём уверен железо-бетонно, на все сто один. Андроид не может сидеть просто так, сложа руки, и, по-моему, Ирина Скрински нашла им применение. Молодец бабёнка, нехилую интрижку она провернула у меня под носом. Интересно, когда это случилось? Когда Еремей стал её любовником и как он с этим управляется, ведь он принадлежит к серии бесполых модификатов, лишённых сексуальных навыков и соответствующих немаловажных принадлежностей, а впрочем, это не главное - техническая сторона дела самое простое. Гораздо сложнее перепрофилировать андроида, заставить его исполнять не свойственные ему функции, изменить его специализацию - как это удалось Ирине, ума не приложу. Ведь это сложнейшая работа по перепрограммированию нейронных связей, которая по плечу только выдающимся специалистам в области искусственного интеллекта, а таких единицы во всей отрасли робототехники, на Земле их можно пересчитать на пальцах одной руки. Чёрт, я начинаю серьёзно сомневаться в исправности Еремея, по-моему, его "здоровье" под внушительным знаком вопроса - иначе я это объяснить не могу.
По правде сказать, на какую-то секунду я был повержен во прах. Срань господня, как же меня поимели. Мне думалось, что здесь я одни такой ушлый извращенец, что грехопадение это исключительно мой коронный номер. Кажется, я дал в натуре маху. Ирина Скрински решила побить меня моим же оружием, она дала мне бой на исконно моей территории - молодчина. Совокупляться с бесполым роботом, это знаете ли, нужно иметь ещё ту тухлую душу. И по всей видимости, бывший капитан такой душой обладал. Что тут скажешь: лихо. Может она меня и не переплюнула, но задела за живое - это точно. Повернувшись к медотсеку спиной, я пошёл вон, не солоно хлебавши. Меня сопровождало ощущение, уже изрядно подзабытое за эти несколько лет, как будто я получил отворот-поворот, отхватил великолепного, оранжевого гарбуза. Нет, даже не так: как будто меня обосрали и я долго и привселюдно обтекаю. Великолепное оранжевое говно оплывало с меня потоками.
- 20 марта. Считай целый день размышлял над случившимся накануне. Был немного рассеян по отношению к Еве. Надо признаться: я показал себя не с лучшей стороны. Оказывается я плохо держу удар. Когда дело касалось глумления над другими, я чувствовал себя на коне, гарцевал и ржал по-молодецки, а когда врезали мне самому - потёк, как дошкольница. Нужно взять себя в руки. Обыкновенная, женская подстава, ничего из ряда вон выходящего. Почему я думал, что это меня минует? Конечно - самонадеянность, куда же без неё. Я разрешаю себе быть подлым, нет, я вменяю себе в обязанность быть подлецом, но впадать при этом в самонадеянность - никогда. Это самый постыдный мой грешок. Самонадеянность - это драгоценность для глупцов, цаца, которой они себя украшают. Я не могу себе позволить такой дорогущей игрушки, она мне не по карману. То что я погубил практически весь экипаж "Экзиса" не даёт мне мандата на особые права. Если посмотреть на случившееся с этой точки зрения, то вполне правильно будет сказать, что никакой подставы не было - а что было? Обыкновенные рабочие моменты процесса жизни. Разве я поступил бы по-другому, имей сходную возможность? Нет, разумеется. Имей я шанс кому-то насолить, я бы обязательно им воспользовался - такие правила, я сам их выдумал и сам на них настаивал. Ирина меня не продинамила, она просто принялась играть по моим правилам. Какие у меня могут быть к ней претензии? Игра эта бесчестная, но бесчестно играть надо тоже уметь, бесчестие - своего рода талант, не каждому дано быть органичным мерзавцем, далеко не каждый, хамствуя, может чувствовать себя в своей тарелке.