Как-то раз я видела, как Рози прижималась к моей матери, когда они вместе смеялись над какой-то глупой телевизионной программой. Мама обнимала Рози за плечи. Моё сердце сжалось от вида того, как она нежно поглаживала девочку по голове.
А потом она наклонилась и поцеловала макушку своей приёмной дочери.
В тот день моё сердце разбилось.
Оно никогда не сможет исцелиться.
Моя мать и Рози, наконец, вышли ко мне. Я смотрела, как Рози обнимает мою мать. Та потрепала её длинные темные волосы и похлопала девушку по спине. Легко. Непринуждённо. С любовью.
Все мои внутренности скрутило в узел.
Я последовала за Рози к её машине, видавшему виды жёлтому «Вольво». Она помахала моей матери в последний раз, прежде чем сесть на водительское сиденье.
Я забралась на пассажирское и быстро пристегнулась ремнем безопасности. Меня мгновенно окутала злостная ненависть Рози. Она прилипла к коже и заскользила вниз по моему горлу. Я чувствовала её во рту, ее отголоски звенели у меня в ушах.
Права Рози висели на шнурке, привязанном к зеркалу заднего вида. Я посмотрела на фотографию неулыбчивой девушки с суровым взглядом. Ее имя, написанное жирными черными буквами, раздражало меня.
Рози Гилберт.
Мы все знали, что это не ее фамилия.
Она пришла к нам столько лет назад как Рози Аллен. Но, видимо, любви моей матери было недостаточно. Она хотела забрать что-то, что действительно принадлежало мне.
— Лесли удивительная, — проговорила Рози надломленным голосом. — Она делает лучший кофе, тебе так не кажется? Мне нравятся наши посиделки.
Резкие. Убийственные. Целью ее слов было причинить боль.
Моя мать никогда не готовила мне кофе. Она и я никогда не болтали. В наших отношениях не была места смеху или сплетням.
Рози знала это. Её это радовало.
Моя сводная сестра искоса взглянула на меня, на её губах появилась ухмылка. На её красивых полных губах.
— Я не могу ничего изменить, ты же знаешь, — сказала она задумчиво. Жестоко и торжествующе, Рози всегда готова нанести удар.
Я отвернулась к окну. И искусно скрыла лицо за занавесом волос. Многолетняя реакция на её отвращение и гнев.
— Привет, — сказала я мягко, встав около входной двери. Мама отдала Рози свободную комнату. Это была розовая комната, в которой было все, о чём может только мечтать маленькая девочка. На кровати лежали десятки мягких игрушек, стены были украшены постерами единорогов и феечек. Что-то сверкало в окне, и я заметила, что с карниза свисало несколько призм.
В её комнате было всё, что я когда-либо хотела иметь. Но моя мама сказала, что я не могу вешать что-либо на стены, иначе испортится краска. И когда я попросила у матери игрушечную собаку, которую увидела в магазине в прошлом месяце, она сказала мне, что я итак уже достаточно испорчена.
Я пыталась игнорировать ненависть, которая зародилась у меня в животе при виде точно такой же собаки на подушке Рози.
Мама любила свою новую дочь. Папы никогда не было, чтобы это могло что-то означать. Даже когда я пыталась рассказать ему, кем именно была Рози, он никогда не говорил об этом матери.
Он знал, что его слова она пропустит мимо ушей.
Потому что мама получала то, что хотела.
И сейчас это была Рози Аллен.
Рози оторвала взгляд от глянцевого журнала, который читала, не выказав никакого уважения. Без единого слова она вернулась к чтению.
Я не была уверена, что заставило меня шагнуть в её комнату. Мне никогда не разрешалось входить в комнату Рози. Это правило было установлено в первый же вечер, и мама твёрдо сказала мне, чтобы я дала своей новой сестре свободное пространство.
— Пошла на хрен из моей комнаты, — сказала Рози скучающим тоном. Я уставилась на неё. Она злословила всё время, меня постоянно повергало в шок, что с таких красивых губ слетают такие грубые слова.
— Я просто хотела узнать, не хочешь ли ты посмотреть телевизор.
Рози закатила глаза.
— Какого чёрта я захочу что-то делать с тобой? — издевалась она.
Я пожала плечами.
— Я просто пытаюсь быть любезной.
Рози засмеялась.
— Я не нуждаюсь в твоей любезности. Убери своё противное лицо отсюда.
Я сразу же опустила подбородок так, чтобы волосы создали завесу между мной и не такой уж приятной девочкой, которая, как я надеялась, станет мне подругой.
— Но мы же сестры, — пробормотала я.
Внезапно Рози руками дёрнула меня за волосы. Она тянула, пока у меня не заболела кожа головы. Я не кричала и не просила её остановиться. Я просто стояла и позволяла ей делать мне больно.
Рози скривила губы и сощурила свои голубые глаза.
— Ты уродливая. Самая уродливая вещь, которую я видела в своей жизни. Ты не моя сестра. Ты ничто для меня. Ты ничто для Лесли. Ты ничто для всех!
Её слова ранили. Так сильно. Больше чем выдернутые волосы. Потом Рози улыбнулась, и я хотела улыбнуться тоже. Потому что она была прекрасна, даже когда издевалась.
— А я милая. Так сказала твоя мама. Я красивая, а ты уродливая, и твоя мама любит меня больше.
Мне хотелось плакать. Но смысл? Рози сказала правду.
Рози свернула на парковку около офиса доктора, её слова всё ещё висели в воздухе. Когда она припарковалась и выключила машину, то посмотрела на меня с тем же выражением лица, что и много лет назад.
Радостная злоба.
— Ты всё ещё уродина. И никакой операцией никогда не изменить это.
Я позволила её словам окутать меня, погрузилась в них. Я вцепилась в сиденье, чувствуя, как ногти сгибаются, трескаются и ломаются.
— Я знаю, — сказала я тихо, потому что говорить тут было не о чем. Ничто не в состоянии изменить правду.
Рози беспрестанно крутила тонкое серебряное кольцо на безымянном пальце своей правой руки. Кольцо состояло из непрерывных перекрученных линий. Бесконечных. Вечных.
Моя мать подарила ей это кольцо, когда она стала жить с нами. Моё девятилетнее сердце сломалось на тысячи острых кусочков в день, когда я увидела его на пальце Рози. Я пошла к себе в комнату и сделала собственное кольцо из бумаги и носила его до тех пор, пока оно не порвалось и его не пришлось выбросить. Моё печальное, жалкое бумажное кольцо. Оно не было серебряным. На нём не были выгравированы замысловатые символы.
Оно было подделкой. Легко рвётся и теряется. Бесполезное.
Поворачивая. Закручивая. Пальцы Рози никогда больше не были прежними. Я могла сказать, что она была взволнована, хотя и не была уверена почему. Она делала то, что любила. Унижала меня.
— Убирайся, — рявкнула Рози.
Я уставилась на женщину рядом с собой и пожалела, что в ней нет ни единой частички, которая могла бы позаботиться обо мне. Потому что было время, когда я по-настоящему заботилась о ней.
Она была моей сестрой в течение короткого времени, и, даже зная, что Рози ненавидит меня, я воспринимала её, как часть своей семьи.
Пока я не убежала от даруемой любви. Пока всё не изменилось так, что две девочки, которые могли бы быть друзьями, не стали злейшими врагами.
— Твоя фамилия не Гилберт, — указала я, кивая головой в сторону удостоверения, висящего на зеркале.
Лицо Рози покраснело, она дернула за шнурок и спрятала права у себя на коленях. Казалось, я была не единственной, кто почувствовал необходимость держать вещи в секрете.
— Убирайся из моей чёртовой машины, Нора, — в её голосе слышалась явная угроза. Угроза, которую я слышала сто раз до этого.
И она всё ещё была способна напугать меня.
Я выбралась из машины и поспешила в офис своего доктора. Подальше от женщины, которая хотела того, что никогда не будет принадлежать ей.
Я ненавидела её.
Она ненавидела меня.
Мы были намного более похожи, чем каждая из нас была готова признать.
ГЛАВА 5
День 3
Настоящее
Я одиноко блуждаю, как облако.
Шок прошёл.
И сейчас я безумно зла.
И очень, очень взволнована.
Я сняла рубашку, и стою посреди комнаты в одном лифчике и джинсах. Я съела все картофельные чипсы, но воду экономлю.
Мне хочется вылить её на свою липкую грязную кожу, но я не могу себе этого позволить. Не знаю, когда смогу получить ещё.
Я только что облегчилась в углу, и теперь задерживаю дыхание, чтобы не чувствовать зловония, которое начало распространяться по комнате.
Проснулась я как обычно из-за песни. Из-за этой отвратительной, ужасной песни. Но, в то же время я больше не кричу. Пусть человек поёт. Я позволю ему рассказать его до боли знакомую историю. И когда мелодия заканчивается, а человек, мучающий меня, отступает, я начинаю строить планы.
Я должна выбраться отсюда.
Я пытаюсь мысленно вернуться к тем последним нескольким мгновениям. Мне нужно хоть что-то вспомнить, что угодно, что дало бы мне подсказки, в которых я так нуждаюсь.
Но мои воспоминания обрывочны. Есть пробелы, которых не было там прежде. Кусочки воспоминаний, которые кажутся разрозненными и не связанными с чем-либо реальным.
Прогулка по тёмной улице. Ветер на лице, раздувающий мои волосы. И я ни о чём не переживаю. Я поднимаю лицо к небу и чувствую что-то похожее на вой. Но не от страха. А от чего-то, что очень напоминает счастье.
Моё сердце стучит в груди. От страха. Оно трепещет, такое восхитительное и новое ощущение.
Я не могу дождаться…
Я провожу руками по длинным волосам и тяну так сильно, что натягивается кожа головы.
— Думай, Нора! — ворчу я. Желудок урчит от голода, и у меня кружится голова.
Я поднимаю руки перед собой и иду по комнате, пока ладони не прикасаются к твёрдому неровному дереву. Сейчас день. Солнце светит в окно, пропуская достаточно света, чтобы усилить тени. Затуманенное зрение не позволяет мне получить чёткое изображение.
Я стою перед окном, отчаянно пытаясь увидеть, что снаружи. Но вижу только нечёткие силуэты, которые могут быть либо деревьями, либо зданиями. Я неуверенно стучу в окно. Потом жду. Напрягаю слух, силясь что-нибудь услышать, но не слышу ни звука.
Я снова стучу в окно, на этот раз сильнее. Останавливаюсь и жду. Слышит ли кто-нибудь меня? Есть ли там кто-нибудь?
Я прислушиваюсь.
Ничего.
Только бесконечная, давящая тишина.
Я ударяю ладонью по стеклу. Сильно и громко. Бью изо всех сил. Затем я начинаю стучать кулаками. Я пытаюсь хоть что-то разглядеть сквозь грязные пятна. Я молюсь увидеть движение, указывающее, что меня кто-кто слышит. Что там кто-то есть и он сможет спасти меня.
Я продолжаю стучать и шлёпать руками по стеклу.
Кто-нибудь!
Кто угодно!
Помогите!
Я стучу в окно, пока кожа на руках не начинает трескаться, а кости трещать.
«Никто не видит тебя, Нора, потому что никого не волнует увидят ли тебя».
Мне следует прекратить, но я не могу упустить шанс быть услышанной.
— Я здесь, — шепчу я, когда в итоге, опускаю руки в изнеможении и прижимаюсь лбом к стеклу. — Я здесь, — бормочу я, и горло у меня саднит, а живот сводит.
Я провожу пальцами по подоконнику, но даже не вздрагиваю, когда в кожу впиваются занозы. Я обследую трещины и края окна, пытаясь найти способ, как открыть его.
Ногтями отковыриваю краску. Знаю, что я в шаге от свободы, а то, что не могу выбраться — пытка для меня. Я вижу ее. Я чувствую свежий воздух. Но только. До него. Невозможно. Невозможно. Добраться.
— Пожалуйста, — стону я, и бешено ковыряю пальцами щели. — Пожалуйста! — причитаю я, отдирая краску и вздрагивая. Краска падает кусочками на грязный пол.
— Кто-нибудь, помогите мне! — плачу я, и почти с облегчением чувствую влажные слёзы на своих щеках. Их солёные дорожки частично смывают кровь и грязь. Они словно очищение.
Освобождение.
Единственное, что у меня есть.
Я позволяю себе плакать, и продолжаю смотреть в окно, отчаянно нуждаясь в воздухе. Неистово желая солнца.
— Пожалуйста!
Тишина. Пустота, наполненная тишиной.
— Пожалуйста, отпустите меня!
Мои пальцы касаются чего-то холодного и твёрдого в углу выступа. Я различаю блеск металла в туманном солнечном свете, и сердце в груди начинает неистовствовать.
Я пытаюсь подцепить это вещицу, хотя плохо понимаю что это. Поэтому сметаю ее с края и позволяю упасть на пол. У меня перехватывает дыхание. Слёзы высыхают.
Я опускаюсь на колени и зажимаю небольшой предмет в ладони. Затем подношу его к лицу так, чтобы можно было рассмотреть.
Непрерывные перекрученные линии, запечатлённые в серебре…
Солнце еще не окончательно село за горизонт, и я все вижу. Я прогуливаюсь по тротуару, и живот буквально сводит от нетерпения.
Я улыбаюсь.
Хихикаю.
Смеюсь и смеюсь.
Я откидываю волосы с лица и отказываюсь прятаться. Достаточно.
Я хочу показать ей себя. Всю себя.
Ночь — это начало…
Я провожу пальцами по тонкой серебряной полоске на большом пальце. Слишком широкое для других пальцев, потому что оно не принадлежит мне.
Провожу языком по зубам, как будто могу почувствовать выгравированные на хрупкой части украшения символы.
Оно моё.
Это кольцо намного прекраснее, чем моё бумажное кольцо. Оно отлично сидит на моей руке.
У меня есть почти всё…
Я надеваю кольцо на большой палец, где, я знаю, оно и должно быть.
Кольцо Рози.
Моё кольцо.
Как оно оказалось здесь, застряв в щели в окне?
Я поворачиваюсь к стеклу и прижимаю ладони к гладкой поверхности.
— Я здесь, — шепчу я в никуда.
Потому что никто меня не слышит.
ГЛАВА 6
Прошлое
Пять месяцев назад
Дома было тихо.
Солнце зашло несколько часов назад, и я должна была спать, но сон ускользал от меня.
В тишине был слышен только звук моего дыхания. Неровный. Болезненный. Вдох и выдох.
Иногда отправляясь спать, я надеялась, что завтрашний день окажется не таким уж плохим. Мечтала, что, возможно, проснусь утром, и окажусь другой двадцатилетней девушкой с проблемами присущими любой двадцатилетней девушке. Может быть, я стану «воевать» со своими волосами и хихикать по телефону с друзьями о мальчике, который мне нравится.
В животе зарождался странный трепет, который я воспринимала как признак возможности.
Мне нравились такие ночи.
Ночи, когда я могла мечтать и быть кем-то ещё.
Вернувшись домой из колледжа, я обрадовалась, когда поняла, что мать уехала на машине. Три дня в неделю она работала в детском саду.
Мама работала там ещё, когда я была маленькой девочкой. Ребенком, я всегда расстраивалась, так как была еще слишком маленькой и очень скучала по маме, хотя у меня и не было причин скучать по ней.
Довольно быстро я осознала, что мне стоит быть благодарной за те часы, когда ее нет рядом.
Мама любила свою работу по причинам, которые ранили маленькую девочку, которой я всегда была и буду. Домой она возвращалась поздно и рассказывала мне о Челси с её прекрасными рыжими волосами и очаровательной улыбкой.
Милые дети.
Идеальные дети.
Она любила их всех и каждого в отдельности.
Мама изо всех сил старалась, чтобы я поняла это.
Но в течение тех нескольких часов, перед тем, как она приходила домой, я могла бродить по дому и шуметь сколько влезет. Я включала телевизор и смотрела «Центральную Больницу» на полной громкости просто потому, что некому было отругать меня. Ела картофельные чипсы со вкусом барбекю и пила молоко из коробки.
Простые вещи, которые ничего не значат для большинства людей. Но для меня это были блаженные моменты, которые я очень ценила.
Я улыбалась всё время, пока бродила по дому.