— Тогда я убью её, — предложение Брэдли прозвучало беспечно. Но в нем слышалось убежденность, в которой я бы никогда не усомнилась. Он был таким естественным. Разговаривая о смерти и убийстве.
Я засмеялась. Это казалось подходящей реакцией на столь неподходящее заявление.
— И как ты поступишь с её телом? — спросила я. Разговор выходил забавным. Мы уже не раз вели его раньше.
Брэдли перекатился на свою сторону кровати и подпёр голову рукой. Он ухватил меня за подбородок большим и указательным пальцами, и приподнял моё лицо так, чтобы я смотрела на него. Парень всегда хотел смотреть на моё лицо.
Мне стало некомфортно. Но при этом я почувствовала себя, хотя бы на минуту, почти красивой.
— Я порублю её на куски и положу в мешки для мусора, а затем поеду по Ланц Милл Роад на старую ферму. Никто не ездит туда. С тех пор, как близнецы Рамсей утонули в старом бассейне два года назад, — его голос слегка повысился от предвкушения, а зелёные глаза замерцали в темноте.
Я прикусила нижнюю губу, стараясь сдержать улыбку.
— И что дальше? — спросила я, и у меня перехватило дыхание.
— Там я бы набил мешки старыми шлакоблоками, которые валяются под гигантским клёном. — Брэдли улыбнулся, и его улыбка была так заразительна. Полная радости и отчаяния. — А потом я бы сбросил эту суку в реку. Она бы утонула. Осталась бы на дне. Подальше от тебя.
Машинально, я попыталась перекатиться на спину и поморщилась. Боль обожгла кожу и мышцы, вдоль всей спины до самых ног.
Брэдли заботливо перевернул меня на бок так, чтобы я оказалась лицом к нему, а затем снова обхватил ладонями мои запястья. Это был его фирменный захват. Он не позволял мне никуда деться.
Никогда.
Я была в ловушке в этом его захвате.
— Я сделаю это для тебя, Нора. Я сделаю ради тебя что угодно.
Он имел в виду именно это. Я никогда не сомневалась в его намерениях.
Она повернула ключ. Щелчок показался оглушительным. Громче, чем мои слёзы.
Я не удивилась, что оказалась взаперти. Я уже даже ждала этого. Но мне никогда не удавалось контролировала печаль. Мне хотелось научиться принимать свою судьбу с небрежным безразличием.
Но я любила свою мать. Я любила её сильнее, чем кого бы то ни было. Даже при условии, что она никогда не полюбит меня. Я ненавидела находиться вдали от неё. Я рисовала картинки материнского лица так, чтобы они составляли мне компанию в такие ночи, как эта. Ночами, когда она не могла остаться, чтобы смотреть на меня.
В те дни, когда отец был далеко, и мы оставались одни.
Но у меня всегда был рисунок её лица в моих юных руках. И этого было достаточно. Не знаю как долго, но я должна была сохранять тишину, пока она не придёт, чтобы забрать меня.
Это могли быть часы.
А иногда и дни.
Я была рада, если удавалось съесть сэндвич.
Я сидела на кровати и прижимала свою игрушечную фиолетовую кошку к груди. Её мягкий мех поглощал мою печаль. Мою боль.
Раздался лёгкий стук в моё окно. Я подняла взгляд и встретилась с зелёными глазами сверкающими по ту сторону стекла.
Мой охранник.
Мой спаситель.
Он был единственным свидетелем моего горя. Он всегда знал, когда темноты было слишком много.
Даже если иногда, он и сам был темнотой.
— Мы не должны вести подобные разговоры, Брэдли. Это не правильно, — напомнила я ему.
Мой Брэдли нахмурился, и я снова увидела его гнев. Он сел и свесил ноги с кровати, его ступни коснулись деревянного пола. Громко. Слишком громко. Мать могла услышать его. Я вздрогнула от этой мысли.
Я прижала палец к губам.
— Шшш!
Брэдли начал расхаживать кругами по моей комнате. От излучаемой им беспокойной энергии у меня закружилась голова.
— Пусть она найдёт меня здесь! Мы не сделали ничего плохого!
Я снова прижала палец к губам. На сей раз сильнее.
— Шшш!
Брэдли взял фотографию в рамке и уставился на моих призраков.
— У тебя есть только я, Нора. Ты знаешь это! — Конечно же, он прав.
Я кивнула, думая, что Брэдли не видит меня.
Он сжал рамку с фотографией в руках так, что суставы побелели.
— Мы есть друг у друга. Это всё, что имеет значение.
Я не сказала ни слова из тех, которые он хотел бы услышать. Брэдли швырнул выцветший снимок через комнату. Стекло разбилось. Раскололось.
— Почему ты сделал это? — требовательно спросила я. Настала моя очередь сердиться. И бояться. Две эмоции слились вместе в тошнотворный комок в животе. Я уверена, мать могла услышать звон стекла.
— Потому что он не защищал тебя. Он не любил тебя. Не так, как ты того заслуживаешь. Разве ты не понимаешь этого, Нора?
— Он любил меня, — ответила я, всё ещё прислушиваясь к шагам, которые, как я знала, приближались.
— Любил! — прошептала я. Я спорила с ним. Когда дело касалось моего отца, я никому не позволяла принижать его.
Он умер, когда мне было всего девять. Тот год был худшим в моей жизни. Я не могла думать о том времени. Я многого не помнила, так как знала, что мозг защищал меня от тех вещей, с которыми он бы не смог справиться.
Брэдли поднял кусочек стекла и, не сводя с меня взгляда, медленно разрезал кожу на ладони. Он глубоко вонзил осколок. Кровь хлынула на поверхность. Он стоял с раскрытой ладонью, кровь сочилась сквозь пальцы и капала на ковёр. Я запереживала, что останется пятно.
Он опустил руку и осколок со звоном упал на пол.
— Ты так слепа, Нора! Ты никогда не замечаешь монстров, даже если они прямо перед собой.
Я видела монстров. Более чётко, чем Брэдли мог себе когда-либо предположить. Я видела извивающихся темных монстров внутри людей. Они пугали меня. Они меня интриговали. Но я видела всё.
Что-то было явно не так с Брэдли Сомерсом. Он мыслил очень запутанно и любил манипулировать.
Сейчас он о чем-то мечтал в темноте, пока его кровь стекала на ковер.
Брэдли был счастлив только страдая. Ему нравилось все ужасное. Было тяжело находиться рядом с ним. Но я не представляла его себе другим.
Из зеленых глаз потекли слезы. А мои капали мне на платье.
Он прижимал ладонь к окну, но никогда не забирался внутрь. Он сидел, держась за ветку дерева, пока не становилось холодно и звезды не исчезали с небосвода.
Он оставался, и никто никогда не искал его.
Но это было не важно.
Потому что Брэдли был здесь, со мной, в моей тюрьме. Мой товарищ в плену. Всегда вместе.
Я не стала вставать с кровати. Меня пугал его взгляд. Он был неукротим.
Дикий непредсказуемый шторм. Брэдли и его извращенно-искаженные чувства не приручить.
Я, наконец, услышала шаги в коридоре и поняла, что мать все же услышала шум.
— Ты должен уйти, — предупредила я.
— Пойдём со мной, — позвал он, но в его голосе не было нежности, только гнев. Брэдли протянул мне окровавленную руку, чтобы я ухватилась за неё.
Это было соблазнительно. Так соблазнительно. Но я не могла сказать ему об этом. Тогда он стал бы беспощадным.
— Тебе пора, — повторила я.
Брэдли разочарованно хмыкнул, и его губы изогнулись в кривой ухмылке.
Он протянул руку и вытер руку о свитер на спинке моего стула. Специально. Я понимала, что он делал. Парень оставлял часть себя в этой комнате.
— Ты такая идиотка, Нора. Никогда не знаешь, когда нужно бежать.
Он ушёл тем же способом, которым пришёл.
Молча.
ГЛАВА 7
День 3
Настоящее
Когда мне было двадцать, я хотела свести счеты с жизнью.
Я чувствую запах огня. Запах гари заполняет мои ноздри. Он щекочет сухое горло и заставляет кашлять
— Выбирайся, Нора!
Я закрываю рот и нос, пытаясь не вдыхать едкий дым. Ничего не вижу. Я где-то успела потерять очки.
Я слышу треск пламени, которое лижет деревянное покрытие. Пожирает. Уничтожает. Следующая на очереди я.
— Выбирайся сейчас же!
И затем я, не останавливаясь, бегу быстро и далеко. Но я всё ещё вижу её. Голубые глаза, испуганно распахнуты и наполненны чувством вины.
Её?
Моей?
— Беги! — я кричу, но она не слышит. Я останавливаюсь и смотрю на огонь, на спички, разбросанные по земле.
Реальность исчезает изнутри и снаружи. Порой я сомневаюсь, не нахожусь ли я всё ещё в той комнате, что стала мне тюрьмой. Я закрываю глаза и ощущаю запах свежего воздуха и солнечного света. Слышу журчание воды и смех. Чувствую мягкое касание к моей коже и лёгкое прикосновение губ к своей щеке.
Сильные руки обнимают меня и не позволяют уйти.
Может быть, я вовсе и не нахожусь в маленькой запертой комнате. Возможно, я где-то ещё…
Запах гари становится более явным, и я пытаюсь прочистить горло.
— Почему ты здесь? — кричу я, но она мне не отвечает. Клянусь, я вижу слёзы на её лице. Это пугает меня больше всего.
Я вытягиваю ноги, задеваю одну из бутылок воды, и возвращаюсь обратно в очень реальное настоящее.
Я привыкла к своему слабому зрению и мне уже проще полагаться на свои другие чувства для получения информации. Например, по уровню тепла в комнате, я знаю, что сейчас полдень. Я также вижу достаточно света, поступающего через окно, чтобы определить, где на небе находится солнце.
Я встаю и вытягиваю руки над головой. Вчера я сняла свою рубашку и джинсы, предпочитая комфорт, скромности. В любом случае, рядом нет никого, кто бы мог увидеть меня в полуголом состоянии.
Я открываю новую бутылку воды и выпиваю достаточно, чтобы успокоить пересохшее горло. У меня осталась всего одна непочатая бутылка, поэтому я не могу залпом выпить все ее содержимое, хотя мне и хочется.
Я доедаю остатки картофельных чипсов, не желая думать о том факте, что только что у меня закончилась еда.
Меня мутит от запаха собственных испражнений, и я пытаюсь дышать через рот. Я замечаю, что колено уже не так беспокоит, а боль в мышцах и суставах не такая острая.
Я исцеляюсь физически, но морально я запуталась.
Минуты становятся часами, а всё, что я могу делать — думать. Вспоминать. Зацикливаться на крошечных, незначительных деталях грустной и одинокой жизни.
Иногда я плачу. Иногда тяну себя за волосы и царапаю кожу. Я потеряна, как и те маленькие возможности, которых я теперь лишена.
Я хочу быть сложной и безрассудной. Я хочу делать вещи настолько сложными, насколько это возможно для труса, который запер меня здесь.
Я пинаю стены и стучу кулаками по окну. Я ругаю и высмеиваю своего безликого похитителя.
Но когда начинается песня, я затыкаюсь и слушаю.
— Я закончила песню, — робко говорю я, ужасаясь, что раскрываю этот секрет. Но я знаю, что она никогда не осудит меня. Никогда.
Она поднимает на меня глубокие тёмные глаза и смотрит с интересом.
— Ты закончила?
Я киваю.
— Хорошо, я написала слова год назад, но теперь ты можешь наложить их на музыку.
Она улыбается, и я краснею. Я никогда не краснела, но когда она смотрит на меня, я чувствую будто горю.
— Как на счёт того, что бы я сыграла, а ты спела? Я предпочитаю твой голос, в любом случае.
Огонь. Пожар. Дым. Я хватаюсь руками за голову.
Сейчас моя очередь противостоять.
Сейчас мой шанс смотреть, как все сгорит…
Я прислоняюсь к стене и пытаюсь контролировать дыхание. Голова кружится от изображений, вспыхивающих в мозгу, как кино. Что это, воспоминания или странные иллюзии, созданные моим разрушенным сознанием?
Почему я чувствую запах дыма? Я поворачиваюсь вокруг, прислоняюсь лицом к стене и глубоко вдыхаю. Единственное, что я чувствую — запах пыли и плесени.
Я действительно теряю рассудок, и это понятно, учитывая текущее положение.
Но я привыкла к отсутствию свободы. Я привыкла быть запертой. Моё детство прошло за закрытыми дверями и в затемнённых комнатах. Эта новая тюрьма не представляет для меня ничего нового. Эта тюремная клетка просто грязнее и жарче.
Я брожу взад и вперёд по комнате, размышляя, постоянно размышляя. Разрабатывая планы, а затем отбрасывая их. Определяя виновных, а затем меняя своё мнение.
Я думала о Брэдли и матери. Удивлюсь, если кто-нибудь из них заметил, что я пропала. Я удивлюсь, если они ищут меня.
Кто-нибудь знает, что я пропала?
Кто-нибудь осознаёт, насколько я потеряна?
Нора Гилберт ушла и ее забыли.
Есть вещи, которые я хочу забыть, но не могу.
Но почему я не могу вспомнить вещи, в которых нуждаюсь?
Я прогуливаюсь по комнате, пробегаю кончиками пальцев по дереву, и запах снова ударяет мне в нос. В это же время, я знаю, что не могу это себе представить.
Я наклоняюсь ближе и провожу носом по расколотому дереву, принюхиваюсь. Вдыхаю.
Старый дым.
От неожиданности я шарахаюсь. Я пробегаю пальцами по обугленному дереву. Оно почти чёрное внизу, и чернота поднимается вверх вдоль перекладины.
Здесь был пожар. Со значительным, на первый взгляд, ущербом. Как я не заметила этого раньше? В моей, казалось бы, тщательно обследованной камере, как возможно, что я сначала не заметила обгоревшее дерево?
Я прикусываю щёку изнутри и отрываю кожу зубами.
Огонь. Пожар. Дым везде. Поиск выхода. Ничего не нахожу. Пойманная в ловушку. Пожар. Дым и хаос. Выхода нет. Выхода нет.
Выхода нет!
Я моргаю и тру глаза.
Я не здесь.
Я где-то ещё.
— Тебя поэтому никогда нет дома? — спрашиваю я и медленно захожу в комнату. Я смущаюсь, когда папа отвозит меня на старую ферму Сэндлера. Он паркует свой пикап позади сарая и велит мне следовать за ним.
Папа приходит домой всё позднее и позднее. Я скучаю по нему. Он более приятный, чем мама. Когда он дома. Он иногда избегает ссор. Даже если просто меняет тему или фокусируется на чём-то ещё. Мать не такая ужасная, когда папа дома.
Но сейчас он много времени отсутствует, часто уходит до того, как я просыпаюсь, и возвращается, когда я уже сплю. Я спрашиваю мать, где он бывает всё время, но она игнорирует меня.
Что лучше, чем её вопли.
Или находиться запертой в своей комнате.
Папа улыбается, и это выглядит грустно.
— Я должен работать, Нора. Это моя работа, — объясняет он, подходя к верстаку посреди комнаты. Я не знаю, как папа зарабатывает деньги. Но сейчас могу посмотреть.
Я провожу руками по гладкой коже на столе.
— Это действительно мило, — говорю я спокойно, но шепеляво и невнятно. Я ненавижу, как звучит мой голос из-за щели в нёбе. Меня дразнят за это в школе и дома. Мать говорит мне не разговаривать, если я не могу делать это правильно.
Лучше молчать, в любом случае.
Но папа слушает. Иногда. Поэтому я чувствую себя нормально, разговаривая с ним.
— Я закончил его только вчера для мужчины из графства Сенандо. У него там конюшня, и он сделал заказ на седло для своей дочери.
Я слышу гордость в голосе папы. И я счастлива, что он делится этим со мной.
Седло действительно замечательное. Лучшая вещь, которую я когда-либо видела. Я думаю, каково сидеть в нём. Как и большинство маленьких девочек, я мечтаю о собственной лошади. Думаю, что никогда не смогу сказать об этом вслух. Мои мечты лучше держать внутри, где они не могут быть разрушены грубыми словами матери. Но её здесь нет. Поэтому, может быть, безопасно раскрыть секрет, запертый внутри моего сердца.
— Может быть, я смогу пользоваться одним из твоих сёдел иногда. Может быть, я смогу ездить на лошади, — мягко говорю я.
Папа ничего не отвечает. Он раскладывает инструменты на скамейке, выравнивая их просто так. Я жду его ответа, но он так и не отвечает.