— Знаешь, Сережа, по-моему я тебя люблю…
Ну детский сад какой-то, честное слово.
— Ты уж уточни, по-моему или любишь, это важно, — начал издеваться я.
— По-моему… люблю… ты такой весь из себя необычный, за все берешься, все знаешь, все умеешь, деньги вон шальные раздобыл, и машина у тебя — я таких еще не встречала…
— Эй-эй, подожди, а как же хоккеисты с летчиками?
— Никуда они не денутся… потом как-нибудь, а пока у меня на горизонте строго один ты…
— А как же Андрюха, у вас же с ним что-то начиналось вроде?
— А что Андрюха… теленок он какой-то, молчит и краснеет… подрастет до бычка, тогда и поговорим…
И верно ведь, Андрюхе сейчас не до Инн, другие заботы у него — пятерик на зоне корячится, — подумал я, а вслух сказал:
— Послушай, Инка, а ты знаешь, что обычно о таких вещах девочки первыми не говорят? Парни начинают как правило…
— Да знаю я все, — с грустью в голосе отвечала она, — но во-первых от тебя не дождешься, ты своей Анюточкой занят, а во-вторых были такие случаи, что и первыми говорили, Татьяна Ларина например написала все как есть Евгению Онегину, а он…
— А он, гнида, — подхватил я, — послал ее подальше… ты знаешь, я не Онегин… и даже не Ленский, посылать тебя конечно никуда не буду, скажу только, что в твоем подростковом возрасте это обычное дело… давай подождем хотя бы недельку, а там видно будет…
Инна откинулась на спинку скамейки, посмотрела в синее небо, затем спросила очень тихо:
— Да, и что это ты там насчет практических занятий вчера говорил?
— Каких таких занятий? — начал вспоминать я. Вспоминалось с трудом на фоне последних-то бурных событий.
— Ну когда я про оргазм спросила, ты ответил, что мол ты еще на практике попроси это показать…
— Ааа, вспомнил, извини, голова немного другим занята… слушай, Инка, ты хоть понимаешь, как такая практика будет протекать?
— А мне плевать, хочу почувствовать, что такое оргазм, подруги столько про него понарассказывали, только я одна как дура…
— Так ты тоже рассказывай.
— То есть?
Рассказал ей соответствующий анекдот, Инна внимательно выслушала, как будто я ей статью из газеты пересказал, и продолжила:
— А все равно хочу и точка.
Тут у меня перед глазами стремительным челябинским метеоритом пролетела возможная картина обучения Инки:
— Ну пойдем, — со вздохом сказал я.
— Куда? — с опаской в голосе переспросила Инна.
— Ну куда-нибудь подальше от глаз, не на улице же тебе эти курсы устраивать.
Решил отвести ее в бомбоубежище, заодно и посмотрим, что там и как. Взял по дороге маленький мат из клуба, в спортзале завалялся и открыл дальнюю дверь, она как раз по моим представлениям, должна была выводить в бомбарь. По дороге решил спросить у Инны совета:
— Слушай, ты вроде с Анютой дружишь, не пояснишь, чего это у нее такие перепады в настроении дикие?
— А это ее заколдовали, — ответила Инна.
— То есть? — удивленно остановился я.
— Да расслабься ты, я пошутила, не один ты шутить умеешь. В семье у нее не все в порядке, вот и все.
— И что именно там не в порядке?
— Вот ты у нее и спроси, а я хоть и болтушка, но там, где надо, я тоже молчать умею.
— Ну ОК, спрошу как-нибудь… пришли.
Замок на двери бомбаря был сильно ржавым на вид и открылся с большой натугой, изнутри дверь была оборудована двумя кремальерами, как собственно и полагается — проверил, все работает, но резинки конечно давно потрескались. Свет тоже включился, под потолком загорелась голая лампочка свечей так на 200. По стенам стояли скамейки, в углу несгораемый шкаф, полки какие-то в углу пустые и страшные плакаты с противогазами на стенах.
— Заходите, сударыня, щас начнем обучение… по методу Илоны Давыдовой.
— Это кто такая?
— А, неважно, иностранным языкам обучает ускоренно. Так, эти скамеечки мы сдвинем и постелим на них этот мат. Отлично. Теперь такой нескромный вопрос — ты девственница?
— Чего?
— Ну до этого половые контакты с кем-то были?
— Нет… кажется.
Ну опять детский сад пошел… придется что-то на ходу придумывать.
— Раздевайтесь, сударыня.
— Что, совсем?
— Ну естественно.
— Я стесняюсь.
— Вчера на источнике ты что-то гораздо смелее была… ну ладно, я отвернусь.
Отвернулся, Инна чем-то там пошуршала, потом сказала, что все.
— Хорошо, ложись на спину. Нет, руками можно не прикрываться. Значит так — оргазм, Инночка, это высшая точка сексуального возбуждения, сопровождающаяся сильным наслаждением, да. Мужской и женский оргазм различаются примерно так же, как хоккей и фигурное катание…
Потряс головой и отогнал метеорит в сторону — ну не последняя же я в самом деле сволочь, чтобы при живой можно сказать Анюте так практиковаться на стороне, правильно?
— Давай так, сегодня у нас тут не до оргазмов, менты во дворе постоянно крутятся, к тому же мысли о том, что тебе 105 или 106 статьи светят (а там до 3 лет лагерей), не способствуют. А есть еще ведь и 103 статейка, умышленная, там вообще до червонца. Отложим практику, а? Ну хотя бы до завтра? А?
— Ну хорошо, уговорил… и все равно я тебя люблю, Сергуня… кажется, — и она повисла у меня на шее, залившись горючими слезами.
Ну детский же сад, штаны на лямках… успокоил как мог…
— Ты на себя в зеркало-то давно смотрела? У тебя же модельная внешность, такая одна на тыщу встречается, таких, как я, у тебя не один десяток будет, и хоккеисты, и летчики, и космонавты наверно тоже. Зачем я тебе сдался, Инночка?
— А вот сдался… сдается мне, что таких, как ты, больше нет, — сказала она сквозь слезы.
— Правильно, есть гораздо лучшие. Вот только…
— Что только? — быстро насторожилась она.
— Рот бы тебе научиться на замок закрывать… и белье наконец сменить, а то синий горошек это что-то уже за пределами добра и зла.
— Злой ты, Сергуня…
— Да, и еще у меня память хорошая. С бельем я тебе помогу, так и быть, а вот насчет своего словоговорения это ты уж сама должна справиться…
— Знаю я все… но ничего не могу с собой поделать.
— Надо через не могу, горе ты мое… луковое. Ну все, мне пора в райком, встреча с нашим куратором.
Утер Инне слезы, проводил пару кварталов и домой, переодеваться и вести мать на встречу с судьбой. Матери ей об этом еще вчера вечером сказал, без излишних деталей, она восприняла вроде нормально, надо значит надо. Вернулся домой, переоделся, подождал мать и мы вместе подались к райкому, благо идти было недалеко и погоды стояли замечательные.
Мигалку скорой помощи я издали приметил, скорая стояла возле входа в райком и вокруг нее суетились люди как в белых халатах, так и без них. У меня как-то нехорошо сжалось сердце, ой не к добру все это дело, ой не к добру…
— Что это тут случилось? — спросил я у первого же попавшегося товарища, — несчастный случай какой?
— Да какой там несчастный случай, приступ у одного райкомовца случился, говорят прямо на рабочем месте, сейчас увезут, — ответил мне первый попавшийся товарищ.
— А фамилия райкомовца не Михальчик случайно?
— А я не в курсе, может и Михальчик.
Тут показались санитары с носилками, на носилках лежал Игоревич. Его начали задвигать в машину.
Я подошел поближе и спросил уже у товарища в белом халате:
— Куда повезете?
— А ты что, родственник? — с подозрением спросил он.
— Угу, внучатый племянник.
— В 40-ю повезем, по профилю.
— Возьмите меня с собой.
— Не положено, да и места тут нет, — сказал он, открывая дверь в медицинский РАФик.
— Ну тогда мы своим ходом. Что хоть с ним? Операция будет или обойдется?
— С сердцем у него что-то, рентген сделаем, там видно будет.
Я сказал маме ждать здесь, сам быстро сгонял до гаража и подъехал к райкому на своей копейке.
— Садись, мама, съездим в больницу, узнаем что там и как.
Мать без слов села. До 40-й было недалеко, всего-то между парком и Земснарядом, а потом немного направо. Вот и приемный покой.
С большим трудом выяснили, куда там определили Игоревича и кто конкретно будет им заниматься, потом мама сидела на скамейке, а я мерил шагами коридор, иногда выходя на улицу. Увидел будку телефона-автомата и вспомнил про Евтушенку, времени много прошло, а ответного звонка от него что-то я не дождался, надо напомнить о себе. Двушка в кармане нашлась и Евтушенко даже сам снял трубку.
— Алло, это Сергей, который книжки вчера в ящик положил.
— Ааа, очень приятно, Сергей. Книжки хорошие, спасибо.
— А что насчет денег?
— Каких денег? — натурально удивился Евтушенко, — ты мне дал их почитать, когда прочитаю, назад верну.
— Слушай, дружище, мы так не договаривались, деньги гони, да.
— Успокойся, лошок, не будет тебе никаких денег.
— Я ведь знаю, где ты бываешь, а по номеру телефона адрес легко найду.
— Ну что ты такого мне можешь сделать, щенок?
— Например заставлю сначала обосраться, а потом все это съесть.
— Ой как напугал. Бывай, а если еще что появится, приноси, всегда возьму. Ту-ту-ту.
Мда, еще один облом, что за день сегодня такой? А с Евтушенкой я обязательно разберусь, только потом уже.
Вернулся в приемный покой — там наконец-то вышел врач, который в теме, он сказал, что будет операция на митральном клапане, через час начнется и продолжаться будет не меньше 2 часов… да… приехали, так что дальше уже некуда ехать…
Вернулись домой, к вечеру надо будет съездить еще раз.
Вечером я уж один туда поехал, узнал, что вроде бы все прошло неплохо, больному получшало, сейчас его отвезли в реанимацию (и не надо пугаться, после таких операций всех туда отвозят), а завтра где-нибудь в 10 часиков его даже можно будет навестить. Ну и на этом спасибо.
Засыпая, сочинил такую заумь:
Прокатали пальчики
Мне в погонах мальчики,
И теперь мне значится
Пятерик корячится.
Неудачную недельку я выбрал, чтобы бросить курить
А также чтобы бросить пить, нюхать клей и догоняться амфетаминами, как когда-то сказал великий Стив Маккроски. Сами посудите — с утра меня опять таскали в ментовку, на очную ставку с вовкиным папашей. Папаша не мычал и не телился, пребывая в глубоком абстинентном синдроме, пришлось мне отдуваться за двоих — рассказал про драку все, как было, чего тут утаивать-то, тем более, что там свидетелей по бокам сидело выше крыши. Мой рассказ аккуратно запротоколировали, после чего сказали быть свободным. Пока. А на вопрос, что там с подпиской о невыезде, добавили, что все с ней хорошо, невыездной ты пока, Сергуня.
Потом я собрал передачку для Игоревича (вот же был большой вопрос был, что туда класть… сошлись на соке и апельсинах, лежали у нас две штуки к празднику), подогнал маму и мы опять потащились в больничку.
Синеньких полиэтиленовых бахил в 77 году еще не придумали, поэтому я предусмотрительно взял из дома две пары тапочек, в них и переобулись. Думал, как-то прорываться через заградительные кордоны придется, но нет, в 40-й вопросы посещения больных были отданы на полный откуп посетителям, ходи куда и когда вздумается. Игоревич лежал на третьем этаже в реанимации, рядом с операционной. Заглянул, он там один в целой палате, не 8 душ, как обычно, и к нему даже был подключен некий приборчик с мерцающим экранчиком, ну надо ж, какая продвинутость, не ожидал.
Постучал, не дождался ответа, зашли внутрь. Игоревич сразу открыл глаза:
— Ааа, это ты, Сергуня.
— Так точно, тщ майор, — бодро ответил я, — как дела?
— Дела хреновые, сам видишь…
— Да ладно, лечащий врач сказал, операция вполне успешно прошла, так что теперь остается только восстанавливаться. Мы вот тут тебе принесли кое-чего… кстати, это моя мама, Клавдия Алексеевна.
Игоревич внимательно поглядел на мать и сказал:
— Да я уже догадался, здравствуйте. Чего там еще врач говорил?
— Что недели две ты тут проваляешься, сказал. А из реанимации вроде должны завтра-послезавтра перевести в обычную палату. Слушай, мне бежать надо, там у нас небольшие проблемы нарисовались во дворе, так я побегу, а мама тут с тобой посидит немного, ладно?
— А что за проблемы-то?
— Ерунда, потом расскажу, но мое присутствие вроде как обязательно.
И я побежал обратно. В кабинете не удалось им пообщаться, хоть здесь пусть поговорят, может так даже и лучше, думал я, сбегая вниз по выщербленной многими поколениями больных лестнице первого корпуса.
Вернулся в свой двор значит, а там на лавочке сидит Валерик, сгорбленный и унылый.
— А чего не в клубе? — спросил я нарочито бодрым голосом.
— Накрылся похоже наш клуб медным тазом, — ответил Валера, — вот только что Пенькович хотел у меня ключи отобрать, мол власть поменялась, больше вас прикрывать некому…
Вот же гнида, и когда только успел узнать?
— Ключи я ему конечно не отдал, сказал они у тебя, поэтому и не в клубе… да, и еще одна хреновая новость — Вера звонила, просила передать, что в комиссионку, где родственница ее работает, пришла ревизия, так что продажа штанов отменяется. Не насовсем, а на некоторое время.
— Ну хотя бы то радует, что не насовсем.
— И еще одно… не хотел говорить, но вываливать, так уж все кучей — полчаса назад иду это я по парку, а там значит возле пруда сидит твоя Анюта на лавочке и с Вовчиком обнимается…
— А вот это уже совсем интересно. В каком месте-то точно?
— Слева, если отсюда смотреть, там где тир.
— Хорошо, пойду поговорю с обоими.
— Да, и чего там с твоим райкомовцем-то, расскажи.
— Выбыл из строя недели на две, операция на сердце. А ключи не давай никому конечно, официальную бумагу принесут, тогда поговорим.
— Стой, еще одна новость…
— Ну вываливай, добивай уж…
— Хорошая новость, что ты сразу — короче вовкиного папашу железно привязали к убийству, один отпечаток на ноже вроде как его оказался, и еще у него нашли какую-то вещь Игорька, портсигар что ли, так что ты теперь совсем вне всяких подозрений.
Ну спасибо тебе, друг синяк, выручил… жалко что ты последний.
— Ладно, пойду до пруда прогуляюсь.
Скамейку эту я довольно быстро нашел — да, действительно между прудиком и тиром, из которого доносились редкие выстрелы, тихо-мирно сидела значит моя Анюточка рядышком с Вовчиком, причем обнявшись сидела. И о чем-то весьма оживленно беседовала, посмеиваясь… со мной она себя что-то совсем не так вела.
— Аня, — сказал я, подойдя к скамеечке (Вовчик аж в лице изменился), — можно тебя на пару слов.
— Почему же нельзя, можно конечно. Говори, у меня от Вовы секретов нет.
Вовчик дернулся было уйти, потом в обратную сторону, потом таки встал и со словами «Я лучше в тире пока постреляю» ушел в ту сторону. Я сел рядом с Анютой.
— Ну и что все это значит, Анечка? — тихо спросил я.
— Это значит, что раз тебе лучше с Инночкой, то и я могу считать себя свободной.
— При чем тут Инна? — удивился я.
— А кто голышом с ней купался, Пушкин?
— Подожди-подожди, это источник такой был целебный, пропустить никак нельзя было, а купались мы не вместе, а по очереди.
— Да знаю я все, люди мне глаза-то открыли.
— Инна что ли проболталась? Вот уж язык без костей…
— Да при чем тут она, мне твой Андрюха все как на духу выложил.
А это был конечно удар, вот уж от кого не ожидал, так это от него… то молчит днями, то значит из него вываливается все, как из дырявого пакета.