- Меняем позицию, Зигфрид, - напомнил капитану де Лима. – Нам нужно выжечь как можно больше, а только затем готовиться к высадке.
- Чтобы жечь дальше! Это мне нравится! – радостно откликнулся капитан «Искупления грехов». - И пусть они на себе почувствуют всю тяжесть грехов, искупить которые их племя сможет только смертью. Смертью в огне! Ярком. Жарком. Горячем!
Командующий итальянским флотом знал сильные и слабые стороны своих капитанов. Тем более тех, кто являлся особенно важными. Таких как Калатари, Меллендорф, Ларго-Виллаима и прочие. Зигфрид фон Меллендорф, к примеру, частенько впадал в боевое безумие, когда ему нужно было лишь убивать врага, да как можно больше. кровавее. Вот и сейчас он поддался зову ярости и теперь… Хорошо хоть его желания полностью совпадали с тем, что требовалось. Огненный дождь, выжигающий всё в окрестностях Думьята. И лишь когда пламя сожжет достаточное число прибрежных построек, придёт время самого Думьята. Скоро придёт, очень скоро, в этом де Лима не сомневался. А следом за Думьятом и Александрия узнает, что такое сила итальянского флота. Только вот сперва им будет предложено оценить возможные последствия своего сопротивления. Угольки внутри крепостных стен Думьята, которые только и должны будут там остаться, вполне способны навести на правильные мысли. Всё же слишком много ценного внутри некогда великого города, оттого и не хотелось что Гарсии де Лима, что пославшему его Чезаре Борджиа сжигать дотла то, что реально захватить нетронутым… ну или слабо затронутым. Война, она может быть ещё и очень, очень выгодной.
***
Мамлюкский султанат, Каир, январь 1497 года
Как правило, война не начинается внезапно, ей непременно предшествует что-либо серьёзное. Желание соседа присвоить себе часть земель, личные обиды, вопросы веры, иные важные причины. По мановению руки это всё возникнуть не может. Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури ожидал нападения со стороны Баязида II, поддержанного к тому же королём франков. Это да, это было. Потому и часть войск уже успела отправиться ближе к границе с Османской империей. Также были предупреждены эмиры, владения которых были на побережье. И, разумеется, султан продолжал собирать армию, в том числе используя наёмников, понимая, что даже одному османскому султану противостоять будет очень сложно, не говоря уже о франках. Тридцать тысяч уже были там, близ османской границы. Ещё почти пятьдесят ему удалось собрать. Далеко не все из собранных воинов были действительно умелыми, наёмники могли в любой момент исчезнуть или предать, плохо обученные части способны были побежать при сколь-либо серьёзной угрозе, но… То же самое творилось и у Баязида II, уж в этом Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури был полностью уверен. Золото способно творить чудеса, будучи положено в нужные кошельки.
Только удар последовал не со стороны османов, не от франков даже – те ещё не отплыли от своих берегов – а от Италии. От той самой Италии, которая совсем недавно предлагала, совместно с Венецией, союз против Османской империи, желая получить взамен Иерусалим и окрестности.
Один быстрый удар новым оружием, которое, по словам видевших это, было словно отрыжкой из Джаханнема, порождением самого шайтана. Падающий с небес огонь, он словно выжег Думьят изнутри, мало что оставив. Не горел разве что камень, а вот дерево, тела… И потушить это пламя водой было просто невозможно. Думьят пал, да и вокруг города всё было выжжено. Быстро, жестко, коварно… И вместе с действиями имелись слова. Те слова, которые были переданы с немногими отпущенными пленниками. Сами слова и начертанные на бумаге со всеми печатями и подписями итальянского короля и Папы.
Смерти венецианских послов, растерзанных толпой в посольском доме. Не столько сами смерти, сколько то, что никто не понёс соответствующего наказания, а «щедрые дары», отправленные в Венецию, Борджиа сочли унижением для всех стран, а не только той, чьи послы лишились жизней. И на этом основании объявили, что считают своим долгом «принести возмездие за невинно и мученически погибших» и сделать это, «принеся крест и меч на все земли, кои вот уже не первый век стонут под гнётом злокозненных и богонеугодных правителей», а ещё «особо покарать тех, кто отверг предложенную помощь против врага иного, предпочтя жестоко убить предлагающих помощь из злокозненной сути своей, которую только смертью следует исцелять».
Такие слова можно было бы не принимать во внимание… исходи они от кого другого. Но это были Борджиа, те самые, которые успели показать себя, чуть было окончательно не растоптав совсем недавно казавшуюся всемогущей Османскую империю. Султана Баязида II тогда спас лишь случившийся Авиньонский Раскол. Но что может спасти его, Аль-Ашрафа Кансух аль-Гаури? Второго раскола точно не ожидается, да и король Франции не обезумел, чтобы даже попытаться ударить в спину тем, кто вновь начал Крестовый поход, наверняка имея целью не только Думьят и иные мамлюкские земли, но и столь желаемый всеми неверными Иерусалим.
Что тут можно было сделать? Султан терялся в раздумьях, никак не в силах найти тот путь, который приведёт пускай не к победе, но хотя бы к не самому тяжёлому поражению. И точно не к краху, ведь он уже понял, что никакого милосердиянему или там османам Чезаре Борджиа не проявит. Пощадить и договориться он может … Не с единоверцами, как это можно было подумать, вовсе нет! Тут было что-то совсем иное. Обдумывать это сейчас не имело смысла, в отличие от других мыслей. Тех, в которых должен был помочь его племянник и предполагаемый в будущем наследник, Туман-бай аль-Ашраф. Именно он сейчас и вошёл в комнату, пропущенный охраной, пусть и вынужденный отдать как саблю, так и кинжал. Султан был бдителен и не терпел рядом с собой кого-либо с оружием, помимо верных как псы охранников, всем ему обязанных и знающих, что с его смертью и им долго не прожить.
- Дядюшка, - не слишком низко, но достаточно для наследника поклонился Туман-бай аль-Ашраф, после чего, получив разрешение, присел на лежащие на полу подушки. – Ты обеспокоен?
- Письмо. Оно как обещание приговора и казни. Для меня, для тебя. Для всех нас. Если ничего не делать, то султанат падёт. Нам не выстоять и против одной Италии, а они приведут своих союзников по тому Крестовому походу. И Иерусалим… Остальные тоже могут присоединиться.
- И Баязид укусит нас с севера, - покивал головой наследник. – Я понимаю и тоже этого страшусь. Но бежать не хочется. Борджиа выкопали из могилы истлевшие Крестовые походы и вдохнули в них новую жизнь. Теперь они ещё опаснее, вернувшись к началу. И дядя, почему тут нет твоего визиря?
- Рахман Синбад аль-Бадри смотрит в глаза многим эмирам, ожидая ласки и подарков. Он полезен, но ему нельзя доверять.
- И посадить на кол тоже.
Султан и его племянник понимающе переглянулись. Друг от друга им скрывать было нечего, а присутствующие стражи были приучены молчать и даже дышать тихо и незаметно. К тому же Туман-бай аль-Ашраф осознавал своё нынешнее положение, понимая. что не может рассчитывать за занятие престола, случись с дядей «несчастье». Слишком слабая опора, слишком мало верных именно ему людей. И очень много тех эмиров, держать коих в повиновении или просто подальше от возможности захватить власть для себя мог только Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури. И как кое-что знающий, и как не опасный для них.
- Думьят только начало. Куда они пойдут дальше?
- Сюда, в Каир… наверно, - неуверенно протянул Туман-бай аль-Ашраф. – А может сначала подождут, пока захватят другие прибрежные города.
- Тир, Триполи?
- Не думаю, дядя. Это Борджиа. Они бьют туда, где их враги слабее. И не станут разделять силы. Александрия и то, что между ней и Думьятом. Им нужен Нил и то, что близко. Не пустыни.
- И то, что неверные назвали «дорогой пряностей». Наша часть, сожри иблис их порочные души!
- Сейчас они едят нас. По кускам, - охладил чувства султана его племянник. – Мы может попытаться закрепиться в Александрии. если не поздно, но это их оружие… Наших воинов просто сожгут.
- Кружить вокруг и мешать, наскакивая на неверных, не девая им ни одного спокойного дня и ночи?
- Итальянцев учили ночному бою, - тяжко вздохнул Туман-бай аль-Ашраф, к своей печали кое-что узнавший о нежданных врагах. - Пробовать можно, но с опаской, а то лишимся лучшей части воинов. У нас нет ничего, что мы можем противопоставить их пушкам и другому, чему даже названия не знаем. Аллах покарал нас, забрав разум у твоих подданных, дядя. Их ненависть к новому оружию, она… Она может погубить всё. Уже многое погубила.
Тут султан лишь скорчил недовольную гримасу, но отмолчался. Понимал, что слова племянника правдивы, что он, пользуясь немного укрепившимся положением на троне, мог бы действовать более упорно, переломив, наконец, сопротивление застрявших в прошлом, но увы. Не успел. Не хватило решимости. Не… Не получилось и всё. Сейчас огнестрельного оружия нет, и просто так оно не появится. А и появись, так кто будет из него стрелять и попадать? Всему нужно учиться, а уж такому особенно.
- Предлагаешь молиться Аллаху и ждать чуда, Туман?
- Нет. Чудо не сохранит тебе каирский престол, а мне возможность сесть на него в будущем, - сверкнул глазами на султана наследник. - Наши враги объединились вокруг Италии.
- Не все! Только те, кого Борджиа обманули или заставили.
- Если и так, то этого объединения хватило, чтобы поставить на колени Баязида II и его империю. А сейчас на нас нападут и крестоносцы, и он. Нужно… открыть глаза единоверцу. Убедить, что он недолго будет наслаждаться «победой», что её плоды уже поразил червь, что у них вкус гнили и ими он отравится… через несколько лет.
- Он боится за свой трон, - очередной печальный вздох последовал от султана, многое понимающего, но не видящего возможности изменить уже случившееся и готовое вот-вот произойти. – Много детей, много жаждущих, но только один утолит эту нестерпимую жажду. Источник слишком мал, чтобы напиться могли все.
- Мы должны хотя бы попробовать. Не удастся с Баязидом, пусть об этой попытке узнают другие властители одной с нами веры. Аллах милостив, он откроет им глаза.
- На что?
- Что поодиночке нам не выжить. И что нужно искать нового Саладина, Льва Пустыни, способного изгнать воинов Креста туда, откуда они пришли. Иначе одного за другим перебьют всех. Это уже идёт. Два года, три, может пять… Фес, Заяниды. Хафсиды… Твой султанат. Неизвестно, что останется от владений дома Османа и останется ли хоть что-то! Они сумели объединиться, пускай не полностью. Должны и мы. Иначе – смерть либо бегство.
Теперь султан призадумался ещё более серьёзно. Думал, молчал, перебирал чётки, пытаясь, видно, таким образом воззвать к самому Аллаху, всемилостевейшему и милосердному. Наконец молчание закончилось и Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури изрёк:
- Сейчас под нашей властью не только Иерусалим, но и Мекка с Мединой. Это сила… когда на саму нашу единственно праведную веру надвигается беда. И кто помешает сказать, что не только Иерусалим является истинной целью воинов Креста, но и священные для каждого почитающего Аллаха Мекка с Мединой с их бесспорными святынями, кои не могут попасть в руки неверных!
- Никто… Да, никто, - оживился Туман-бай аль-Ашраф. - Их «войне за веру» мы противопоставим свою. Наш священный Джихад! Мы имеем право его объявить, если угроза не трону, а самой вере. После этого осмелится ли османский султан напасть на нас?
- Если да, то это его ослабит. И поможет нам получить помощь от других правоверных, - ответил племяннику султан. - Но это займёт много времени. И угроза от уже топчущих нашу землю войск Борджиа это не уберёт. Война с ними никуда не исчезнет.
- Не исчезнет, но тогда мы сможем воевать… правильно. Победить пока не сумеем, а вот показать готовность сражаться за веру вполне. Послушай меня, дядя…
Туман-бай аль-Ашраф говорил и сказанное находило отклик в душе султана, поражённой страхом потери не только трона, но и самой жизни. Если очень сложно, а то и невозможно сбросить обратно в воду закалённые в победоносных войнах войска Борджиа, то нужно сделать вид, что для этого приложили большие усилия. А что лучше прочего доказывает попытки? Верно, понесённые потери. Другое дело, что жертвовать стоит лишь ненадёжными отрядами да ещё теми наёмниками, которым не хочется платить по каким-либо причинам. Зато сохранять войска настоящие, войска сколь-либо верные.
Сожжённые «огнём шайтана» города, понесённые потери… Это даст возможность отправленным в страны единоверцев послам громко кричать об угрозе не Мамлюкскому султанату, но самой вере, за которую не щадя жизни бьётся султан Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури. Объявленный джихад, натиск воинов Креста, уже разгромивших могучую Османскую империю. Сам османский султан, «склонившийся перед врагами веры» и в союзе с франками не то готовящийся напасть, не то уже напавший – это зависело от ещё неясного будущего – на Мамлюкский султанат. Цели крестоносцев, ведь про желание вернуть себе Иерусалим речь шла открыто, не таясь. А добавить к этому ещё и «услышанное намерение захвата Мекки с Мединой» сам Аллах велел. Обман во благо веры… Аллах милостив, он простит правоверных!
Султану не просто понравилось услышанное от племянника, он готов был начать исполнять сложившиеся в единое целое мысли хоть с завтрашнего дня. Однако…
- Отсюда, из Каира нужно начать вывозить всё ценное. И не только отсюда, - с должной печалью вымолвил Туман-бай аль-Ашраф. – Вряд ли мы сумеем сейчас удержать всё, что рядом с Нилом. Придётся временно отступить в те земли, которые для Борджиа не столь важны. Возблагодарим Аллаха, если неверным хватит выхода к Эс-Сувайсу (Суэцкому заливу) и они не потащатся ещё и к заливу Акаба!
- Так далеко? Потерять почти половину земель…
- Меньше, дядя. То, что западнее Александрии, не должно сильно интересовать итальянцев. Или их взгляд обратится туда не сразу. Нам нужно время для того, чтобы джихад стал не просто словом. Угрозу сразу видно лишь мудрецам да тем, кому Аллах нашепчет. Остальные прозреют не сразу.
Повисло недолгое, но многозначительное молчание. И всё же султан сумел погасить вспыхнувший было гнев. Более того, готов был смириться с потерями, но лишь с яростно горящей в душе надеждой на то, что пламя джихада, которое они с племянником вознамерились раздуть из искр, поглотит неверных, а ему вернёт все имеющееся ныне и даже сверх того. Ведь только истинно верующие достойны повелевать миром.
***
Франция, Париж, конец января 1497 года.
Если чему и стоило научиться любому монарху, так это умению осознавать, когда стоит продолжать намеченные планы, а когда стоит аккуратно их спрятать до лучших времён, изменить до неузнаваемости, а то и просто забыть, подобно ночному кошмару.
Именно подобием ночного кошмара стали недавние известия, пришедшие из Рима и подтверждённые несколько позже наблюдателями в Мамлюкском султанате. Снова Борджиа совершили неожиданный ход, начав новую шахматную партию, теперь против мамлюков. И вновь использовали положение Родриго Борджиа, его возможности понтифика, объявив новый Крестовый поход, теперь с целью возвращения Иерусалима. Возвращения не себе, не уже давно забытому Иерусалимскому королевству, а всем и одновременно никому.
Не просто слова, а сразу же подтверждённые делами. Ведь Александр VI выступил с очередной своей речью спустя пару дней после того, как итальянский флот отплыл в сторону мамлюкского побережья в стремлении пройтись огнём и мечом по всему, до чего получится дотянуться. Италия вновь удержала за собой знамя, положение духовного и военного лидера. Вдобавок в речи прозвучали, помимо призывов оказать должную поддержку благому делу, успокаивающие слова для того, кто мог представлять угрозу для замыслов Борджиа. Успокаивал понтифик османского султана, но делал это так, что ни у кого не могло возникнуть и мысли о том, что викарий Христа каким-либо образом заискивает перед недавним врагом.