Иди к папочке ... Ву-у-у-ху! Тело дрожит, но это, пожалуй, всего лишь адреналин ...
Блядь ...
Ебаный адреналин ... я будто горю внутри ... на пути к славе, славе ...
Господи Иисусе, этот крепкая гера, я просто таю! Я чувствую, как у меня по лбу течет пот, а пульс зашкаливает. Надо еще немного посидеть. Какой-то мудила стучит в дверь. Снова. На хуй всех; мне так хорошо. Пусть срут себе прямо в штаны, гребаный уебки, срать дома надо, прежде чем идти тусить.
Ракета в полете ... ох, как клево!
Хотя я был бы рад просидеть здесь весь день, я заставляю себя подняться.
Когда я выхожу из параши, Кока уже нет, поэтому я сажусь в углу с этим замечательным миром заодно, хотя часть меня и понимает, что я привлекаю к себе внимание, что люди понимают, что я обдолбанный, а это - бар бывших копов, и в карманах у меня полно героина. Пожалуй, это плохая идея, к тому же, я не заказывал выпивки.
Я встаю и, шатаясь, направляюсь к выходу, где стоят еще два урода. Один из них как-то странно улыбается. Такая сладкая улыбка, никогда не поймешь, кто перед тобой - образцовый семьянин или психопат.
- Диксон забрал твоего дружка, хочет поговорить о жизни.
До сих пор чувствуя сладкий запах, который исходит как будто от самого Папы Римского, я решаю, что самое время ушиваться отсюда. Вряд ли мне удастся освободить Кока, спасти его от репутации Второго Призер, особенно - в моем ебаном состоянии, с наркотой в венах и пакетиком героина в кармане.
Вдруг появляется Диксон, он выглядит тронутым до глубины души. Привычная маска человека-камня исчезла, и я совсем теряю смысл: что же он сделал с Коком? Этот бывший коп приближается ко мне, весь напуган, начинает извиняться:
- Твой друг ... мы с ним были в подсобке. Я его и пальцем не касался, мы просто спорили, но тут он упал на бочонок и ударился головой, - Диксон весь покраснел, его губы дрожали. - Кажется, ему очень больно.
Он качает головой, закусывает губу передними зубами. На его гротескном лице быстро меняются выражения, я будто в зоопарке, смотрю на поведение представителей своего собственного вида в различных нестандартных ситуациях. Затем он почти умоляет, его голос слышен на весь бар:
- Я на него руку не поднимал!
Мы со старым Крисом Монкуром идем в подсобку, где находим Кока - он лежит на животе, избит и без сознания. Я падаю на колени у него, трясу его, но он весь обмяк, как мертвый, и не подает никаких признаков жизни.
- Кок ... Кок!
Кок ... о нет ...
Его лицо вздутое, а рот открыт.
- Думаю, он упал на бочку, - говорит Монкур, приседая рядом с нами и окидывая осуждающим взглядом Диксона. - Что случилось?
- Крис ... не надо ... он просто упал, так сильно нажрался, - говорит Диксон, сам уже очень-таки пересрав.
- Сдается мне, что с ним случилось нечто большее, чем просто огромное количество бухла, - поддерживает один из мудаков, которые собрались вокруг нас.
Диксон был настолько слабоумный, что думал, будто все эти ребята - его корефаны, но на самом деле бывших копов никто не любит, и сейчас просто очевидно, что все они терпеливо ждали в тот момент, когда он оступится, чтобы встать против него.
Но Кок ...
Он мертв. Я стою над этим проклятым мудилой, смотрю на его резиновый рот, из которого течет слюна, потом вижу напуганное лицо Диксона, которое с моего места видно в профиль.
- Он мертв, - говорю я, вставая на ноги.
Над телом склоняется другой парень, одетый в красную нейлоновую куртку.
- Нет, у него есть пульс, он дышит ...
Господи, блядь, спасибо тебе за все ...
Я возвращаюсь в бар, чувствую себя значительно лучше. Пара ребят следуют за мной, кто-то набирает 999 из таксофона, вызывая полицию, а затем - и «Скорую». Диксон тоже выходит из подсобки, вид у него такой, будто он в брюки навалил.
- Парень был полностью бухой, совсем ничего не понимал. Я просто попросил его уйти!
Но я не обращаю на него внимания и упорно иду к выходу; это замечает Монкур и кричит:
- Эй! Саймон! Ты оставайся здесь!
- Крыса коварная ты, - кричу я в ответ, но я ничего с этим не могу поделать, потому покорно жду полицию и «скорую», весь опустошенный и под кайфом, с пакетиком героина в кармане.
Парамедики пытаются реанимировать Кока, одновременно полиция собирает показания. Один молодой коп, на вид - сельский простак, подходит ко мне и спрашивает, не курил я «травку».
- Нет, я просто немного выпил, весь день на ногах, - рассказываю я ему.
Он кивает и переходит к другим, а старший полицейский в это время допрашивает Диксона. Парамедики грузят Кока в машину, он лежит на носилках в кислородной маске. Я чувствую, как героин начинает крутить меня, мой организм и мой карман одновременно, поэтому я тихонько смываюсь, прячусь от этой отталкивающей драмы и направляюсь к Джанкшн-стрит, где сажусь в такси и еду в больницу. Я сижу в холле, чувствую себя клево, пока жду Кока, но я погружаюсь в сон, и когда просыпаюсь, то вижу, что дремал целых сорок минут, а во рту у меня будто кошки насрали.
Целая вечность проходит, пока я, наконец, нахожу палату, в которой лежит Кок. Там я нахожу Дженни, Марию и Гранта, они сидят под дверью в зале ожидания, мучаясь от безысходности.
- Что случилось? - Кричит Дженни, вставая с места.
В первый момент я думаю только о чипсах, которые Кок уже никогда не принесет домой.
- Не знаю точно, я был в туалете, а когда вышел, его не было на месте. Потом мне сказали, что он в подсобке с Диксоном. Он был без сознания, когда мы нашли его. Затем вызвали полицию и «скорую». Что говорят врачи?
- Повреждения головы, они все еще берут анализы. Но он не приходит в себя, Саймон. Он так и не пришел!
Я смотрю на рыхлую, зрелую Дженни, вижу обезумевшего от отчаяния Гранта и слезы на глазах Марии, слезы, которые я хотел бы слизать собственным языком. И тогда я говорю им всем:
- Все будет хорошо ... они знают, что делают ... он будет в порядке.
Знаю, это совсем не тот случай, но все равно обнимаю Дженни и думаю о том, как сильно может измениться жизнь, вися на волоске.
Держаться до конца
Визит в отчий дом оказался ошибкой. Если ты уже уехал от них, то лучше держаться от них подальше; вернуться - означает снова разозлить всех и вся. Мама и папа только и говорят, что о малом Дэйве, который сейчас в больнице, давят на меня, чтобы я сходил его проведать. Я на дух не переношу выдумки матери о том, что он «спрашивает обо мне», потому что знаю, что этому малому говнюку сложно даже узнать тех, кто входит в его комнату. Мне хочется закричать, я пытаюсь объяснить матери, что она совсем с ума сошла.
- Что ты, сынок, ты же знаешь, как он зовет тебя «Ма-а-а-арык» ... - Она бесстыдно имитирует ужасные хрипы, которые он выдает по вечерам.
Малой Дэйви привлекает к себе внимание всей национальной службы охраны здоровья. У него не только цистичный фиброз, ему также диагностировали и атрофию мышц и крайнюю степень аутизма. Шанс того, что эти три болезни появятся у одного человека - около одного на четыре миллиарда, если верить одному выдающемуся врачу из Эдинбургского университета, для которого мой брат стал настоящей знаменитостью.
В тот самый момент, как я подумал, что хуже эта пивная дискуссия с кухонным столом уже не станет, потому что и сейчас была такой, что хуже и представить невозможно, как вдруг мама с папой, которых уже немного разморило от выпивки, начали абсурдный разговор об Эмме Эткин - девушке, с которой я учился вместе в младших классах.
- Да, нравилась ему было Эмма, нравилась ... Каждый день ее в школу провожал, - вспоминает отец.
- Что ты за ней бегал? - Злобно спрашивает Билли с хитринкой в глазах.
- Иди в жопу, - отвечаю я этому жалкому клоуну.
- Уверена, он вел себя как настоящий джентльмен, - отвечает моя мама и проводит рукой по моим волосам, заглаживая их обратно. - В отличие от некоторых.
- Даже не думай отмазываться, что ты не на сиськи ходил смотреть, - смеется Билли и снова прикладывается к своей банке «Экспорта».
- Иди на хер, паскуда.
Ладонь нашего старика появляется между нами в знак примирения.
- Хватит, вы двое. Этот разговор - для паба, а не для дома. Уважайте свою мать.
Поэтому я был счастлив вернуться домой, на Монтгомери-стрит.
Несмотря на то, что соглашение об аренде заключен на его имя (а возможно, именно поэтому), Кайфолом очень редко здесь появляется. Квартира расположена безупречно: на перекрестке с Уоком, как раз между Лейтом и Эдинбургом.
Хотя немного не хватает мебели. В гостиной - только старый диван, пара огромных подушек-кресел и два старых деревянных стула у стола-старой-руины. В спальне стоит диван, который уже на ладан дышит, и старый шкафчик. Вообще, сама комната не просто мала, она - крошечная, но вся набита одеждой Кайфолома.
На кухне тоже есть небольшой столик, два остроумных стула, на которых через старую прогнившую доску на полу можно легко отправиться в темный угол комнаты, и плита, которую и рассмотреть очень сложно, потому что она вся покрыта жиром.
Все это можно оценить под аккомпанемент страшного треска и дребезжания холодильника. Параша ... тут, думаю, я лучше прекращу свой подробный рассказ.
Стук в дверь: это наш домовладелец, Бакстер. У этого старика всегда надутое лицо, но если вспомнить в его присутствии о Гордоне Смите, Лори Рейли или любой другой звезде «Хиббс», его рожа сразу начинает светиться от счастья.
- Говорят, Смит - лучший игрок всех времен, - сразу подмазываюсь к нему я, когда он с устрашающим сопением старого дизельного поезда вынимает из кармана невзрачный старый гроссбух.
Бакстер не видит на один глаз. Однако другой глаз, когда ему необходимо, сверкает огнем. Тот же выглядит, как бритое влагалище из «Пентхауса», покрытое мерзкой слизью.
- Мэтьюз, Финни ... - мечтательно скрипит он, садясь на расшатанный стул на кухне, а потом смачивает пальц слюной и начинает листать страницы. - Из них никто даже рядом не стоял с Гордоном. Мэтта Базби спроси, я еще ни игрока не видел, кто бы играл лучше него.
Второй Призер?
На самом деле, на это мне ему нечего ответить, поэтому я глупо улыбаюсь старой паскуде и делаю вид, что слушаю его воспоминания.
Старый Бакстер скоро уходит, на ходу рассказывая о Бобби Джонстоне. Оставшись наедине с собой, я решаю подрочить, но понимаю, что с ног валюсь после дневной смены у Гиллзланда. Сегодня мы, по крайней мере, выезжали из мастерской и сваривали трубы в пабе, на этот раз на Уильям-стрит. Дождаться не могу, когда вернусь в универ. Мне нравится говорить с ребятами, но когда я приношу на работу книгу, каждый мудак, за исключением Митча, считает своим долгом поглумиться надо мной, но этот мой друг собирается уйти из мастерской, поэтому совсем скоро я останусь там один, мне будет не с кем говорить о серьезных вещах. Однако в меня впереди еще путешествие по Европе вместе с Бисти, Джоанной и Фионой. Конечно, если девушки не шутили и не сдрейфили ехать с нами вместе.
Я смотрю программу «World in Action» о жизни выходцев из Уганды в Великобритании, когда заходит Кайфолом - весь бледный, глаза красные. Он похож на приведение. Когда он так выглядит, значит, случилось что-то действительно серьезное.
- Кок. Он мертв.
- Кок Андерсон? Из-за тебя? Ты, наверное, шутишь!
Да ну нахуй - он только мрачно качает головой, и я понимаю, что это совсем не шутки.
- Он был в коме, его отключили сегодня утром.
Оказывается, что Диксон из бара крепко приложил его и размозжил ему голову. Тот парень - тот еще дрянь, его погнали из полиции за его выходки с заключенными. Каждый коп таким занимается, и это не всегда несправедливо, большинство пьяниц, которых замели на ночь, скорее выберут пару оплеух от какого-то нездорового фашиста, чтобы освободиться утром, чем предстать перед судом. Диксон слишком перестарался, вот его и попросили добровольно покинуть службу.
По крайней мере, так рассказывают. Говорят, это именно он выдвинул обвинения против
Второго Призера после того, как тот подрался с каким-то пьяницей, когда Данфермлайн освободил его на поруки. Впрочем, это мог быть любой другой мудак. Жаль бедного Кока; Кайфолом рассказал, что огоньки на аппарате искусственного дыхания погасли, и он отошел в мир иной. На следующей неделе поступит отчет патологоанатома. Судьба была очень жестокая к этому человеку.
Кайфолом треплет свои волосы снова и снова, качает головой. Слово «блядь» срывается с его губ каждый раз, когда он открывает рот.
- Дженни и дети опустошены, - говорит он, оглядываясь по сторонам, будто впервые оказался в этой квартире и не понимает, где находится. - Пойду опять к ним ... на Банана-Флэтс ... предоставлю им хоть немного моральной поддержки.
И вот теперь я понимаю, что он в настоящем шоке, я никогда в жизни не слышал, чтобы он называл Банана-Флэтс «Кейблз Винд Хауз», разве что в том случае, когда пытался произвести впечатление на какую чику с фестиваля.
- Дело в том ... - он смотрит в сторону, затем переводит несчастный взгляд на меня, - ... что я немного ширнулся герою, когда все это случилось ...
-ЧТО?
- Завис у параши в том баре, ширнулся тем, что мы у Лебедя приобрели. Когда вышел, сразу узнал, что тот коп ебаный убил Кока.
Ну что за на хуй ...
- О'кей, - выдавливаю из себя я, не в силах скрыть разочарование, потому что мы договорились с ним сделать это вместе. Должен признать, я и сам чуть не соблазнился на героин после вечера с Франко. Он все рассказывал и рассказывал о том, как же охуенный классно трахается Джун, изредка отвлекаясь на изложение своего видения церемонии награждения премиями герцога Эдинбургского; потом рассказывал, как его когда-то пырнули ножом, и о несчастных неудачниках, которым «повезло» при этом присутствовать.
Кайфолом на мгновение отвлекается от Кока; он пристально смотрит на меня:
- А ты тоже не удержался?
- Весь пакет у тебя! Как я, на хуй, мог «не удержаться»?
- Мог снова сходить к Джонни.
И тут я понимаю, что если бы Бэгби не вытащил меня из дома и мы с ним не напились, то я, пожалуй, так и сделал.
- Нет, - отвечаю я и вдруг начинаю паниковать: - У тебя же еще осталось, да? Ты не все выжрал?
- Нет-нет, я взял маленькую долю. Там почти целый грамм остался - ответил он, вытаскивая из кармана пакетик и показывая мне, что почти все на месте. - Может быть ... возьмем немного, а?
- Нет, - я довольно легко могу отказаться; пока что.
- Слушай, я слишком сильно возбудился от него, - признает Кайфолом, - было трудно, когда это дерьмо исходило из организма, меня даже вырубило ненадолго. Теперь я уважаю эту дурь; но собираюсь вернуться к спиду, прямо сейчас, - рассказывает он, собирая табак из пепельницы, которую мы сделали когда-то из банки пива «Экспорт», набивает косяк, заворачивает его и затягивается. - Будешь?
- Нет, просто хочу посмотреть телевизор, - отказываюсь я.
- Ладно, увидимся, - поднимается со стула он.
- Я заплатил за квартиру. Бакстер заходил.
- Хороший мальчик, я потом отдам. Скоро вернусь, - говорит он и исчезает.
Нет никакого смысла, чтобы давить на него и пытаться забрать деньги прямо сейчас, после всего, что ему пришлось пережить, к тому же я слишком рад остаться в одиночестве. Я решаю подрочить, представляя себе ту худенькую девушку с огромными зубами, которая работала в булочной в Абердине. Но только я устраиваю свою тушку на драном коричневом диване, то сразу чувствую как-то странно; мне хочется героина. Надо было забрать наркоту в Кайфолома. Блядь. Мне бы могло быть сейчас так хорошо, еще один замечательный вечер.
Я звоню Джонни, но он не отвечает, поэтому хватаю куртку и направляюсь к Мэтти. Он открывает дверь, его лицо бледное, черные волосы висят сосульками так, чтобы прикрыть его преждевременные залысины на висках. В его раскосых глазах ощущается подозрение, и он несколько успокаивается, только когда видит, что я пришел один.
Из его ноздри вытекает ручей соплей, бежит через всю иссушенную щеку, похожую на шрам. Подавляющее большинство времени он валяется на диване в полудреме. Такова у Мэтти ущербная судьба - всегда ему достаются только остатки с чужой трапезы.