Но чьи шаги он чувствует на своей израненной коже? Неужели снова вернулся тот страшный чёрный человек? Городу он сразу, при первом же взгляде, не понравился. Но разве можно было сопротивляться силе, что древнее тебя на доброе тысячелетие?
Шаги тем временем слышались все отчётливее — в мертвом воздухе всё ощущается намного острее. Но кто же это может быть? А вот и голоса слышатся.
* * *
— Ты идиот? — Роланд остановился, как вкопанный. — Я туда не пойду — даже не уговаривай. Мне уже костью в горле стоят твои сумасшедшие идеи.
Прошедший уже чуть дальше Айс резко остановился, обернулся и тряхнул головой так, что его золотые пряди упали на глаза. Синие глаза горели неистовством.
— Почему? — спросил, сдерживая подступившее раздражение. — Что тебя опять не устраивает?
— Потому что чем дальше мы уйдем в Город, чем ближе к центру, тем сложнее остальным будет нас найти, как ты не понимаешь? Мне казалось это очевидным.
— Кончай истерику, нужно обследовать Город и найти наиболее безопасное место для будущей базы.
— Базы? Ещё скажи "штаба" или "мозгового центра", — хохотнул Роланд. — Айс, неужели ты понять не можешь? Я уже устал тебе повторять! Никаких штабов больше нет! Также нет баз, штурмовых отрядов и прочей хрени из прошлой жизни. Теперь мы снова кучка оборванцев без малейшей надежды на завтрашний день. Уясни же ты это наконец, идиота кусок.
— Ну и что ты предлагаешь? Каков твой план, умник? Или только выделываться умеешь?
— Если так не терпится, иди сам в центр и ищи эти мнимые безопасные места, а я останусь тут и буду ждать остальных. И мне наплевать, что ты об этом думаешь.
Айс минуту молчал, пристально глядя на собеседника.
— И как долго ты собираешься тут торчать?
— Пока всех не дождусь, с места не сдвинусь. — Тон Роланда не терпел возражений — он действительно собирался ждать хоть до скончания века. — А ты вали, если так не терпится.
— Роланд, а если они другим путём войдут в Город? А если их вообще уже никого не осталось? Что тогда будешь делать? — Айс говорил спокойно, словно с больным ребёнком.
Роланд по своему обыкновению начал задумчиво теребить кудри. "Когда-нибудь он себе точно скальп вырвет", — подумал Айс, глядя как Роланд накручивает пряди на пальцы.
— Ну а как ты действовать собираешься?
— Я хочу пройтись по Городу, найти место нашей будущей дислокации. Может, осталось ещё несколько относительно целых домов, пригодных хоть немного для существования. Там мы обоснуемся, и будем ждать наших.
— Но, — Роланд попытался возразить, но отчётливо понял, что Айс не передумает.
— Никаких "но". Они не дураки и понимают, что нас нужно искать внутри Города, а не на окраинах, поэтому рано или поздно пересечёмся.
Роланд снова замолчал, но руку из шевелюры убрал — значит, расслабился.
— Ладно, может ты и прав. Возможно, действительно лучше поискать какое-нибудь укрытие — оно нам пригодится
— Спасибо, — Айс быстро преодолел разделяющее их небольшое расстояние и протянул руку. — Я знаю, как сложно тебе признать мою правоту хоть в чем-то. Но сейчас нам нельзя спорить, а то подохнем. Ты ж, я надеюсь, не собираешься погибать? Ты же не дурак.
Роланд удивленно уставился на протянутую Айсом руку, словно это ядовитая змея или диковинный зверь, но в итоге ответил на рукопожатие.
— Пошли, найдем место, где нас никто не достанет. И будь что будет. Только не фантазируй сильно, — смеясь, сказал Роланд. — Всё равно для меня ты ничерта не лидер.
Айс засмеялся, запрокинув голову.
— Знаю, говнюк. Но, согласись, я симпатичный, — Айс выпятил грудь, словно индюк и убрал золотые пряди с лица — неправдоподобно синие глаза сияли. Чертыхнувшись, Роланд сплюнул на землю и проговорил:
— Пошли скорее, а то ночь настанет, и будем мы, как два придурка, в потёмках лазить.
— Ну пошли, напарник, — Айс усмехнулся. Никогда бы не поверил, что они могут с Роландом находиться дольше пяти минут на одной территории и не устроить кровопролитие. Но, как показала практика, могут. Наверное, что-то в этом мире действительно изменилось навсегда.
И они пошли вперед, опасливо оглядываясь по сторонам, готовые каждую минуту отразить любую опасность, что может встретиться на их пути. Дорога их ждала тяжелая, но они готовы были справиться со всем, что решила приготовить для них судьба.
* * *
Город понял, что это именно те люди, о которых так долго и много рассказывал ему Лес. Об этих людях тревожно шумели ветви старого, так ужасно погибшего друга. Городу не хватало их извечных бесед. Теперь одиночество было ещё болезненнее.
Люди продвигались к центру, стараясь оставаться незамеченными, но Город чувствовал их, опасаясь того, что ещё они могут сделать. Хотя, кажется, чего ещё бояться тому, кто так много пережил.
Город устал, он так сильно устал.
XVII. История Изабель
Ланс.
Так зовут человека, так неожиданно ворвавшегося в мою судьбу на странном корабле. Барнаби рад нашему гостю, будто только его и ждал всю свою жизнь. Наверное, собаки действительно чувствуют хороших людей — тех, кого стоит любить. Сейчас мы втроём сидим на берегу, смотрим на корабль, покачивающийся на волнах, и молчим. Но, странное дело, тишина совсем не в тягость, словно так и нужно — словно эта встреча была уготована самой судьбой.
После откровений Ланса долго не могла прийти в себя — настолько его рассказ шокировал. Нет, не своей жестокостью или возможной неправдоподобностью — слышала в своей жизни истории и похуже, но меня поразило именно то, насколько сильно он перекликался с тем, что видела и чувствовала я в момент Взрыва. Если честно, до этого момента во мне ещё жила надежда, что Взрыв — просто локальная катастрофа, что постигла те земли, в которых я проживала. Не хотелось верить, что и столицу постигла такая же участь. Это казалось невероятным, ведь на карте мы слишком далеки друг от друга. Я только в журналах видела столицу — она была настолько далёкой и необычайно прекрасной, что дух захватывало! Словно сказочная страна, — сотканная из хрусталя и золота — о которой мечтали все чуть ли не с пелёнок. Ни разу не слышала, чтобы уехавшие в столицу возвращались в нашу глушь — даже в гости не приезжали, поэтому о тех краях мы только лишь грезили, выдумывая самые невероятные небылицы. Эргориум — сладкий сон, не иначе. А теперь и этот фантастический, будто сошедший с футуристических картин будущего город рухнул, а значит, во всём мире ничего не осталось. Но если выжила я, выжил Ланс, даже Барнаби, то, может, и ещё кто-то уцелел? Не можем же мы быть настолько уникальны?
— О чём ты думаешь? — спрашивает Ланс, глядя мне в глаза и одной рукой поглаживая обомлевшего от счастья пса.
От неожиданности я чуть не вскрикнула: видно так глубоко погрузилась в размышления, что не сразу вспомнила о том, что уже некоторое время не одинока на этом пустынном берегу.
— Думаю, что совершенно не понимаю, как мне быть дальше. Всё это для меня немножко слишком, понимаешь? Я не герой, далеко не герой. Да мне в страшном сне не могло привидеться, что я могу оказаться в такой переделке.
— Думаешь, я мог представить себе хоть на минуточку, — горькая усмешка тронула его губы, — что проплыву чертову уйму миль на этом странном корабле? Он сам плывет, как будто кто-то невидимый проложил для него особый маршрут. Я сидел там несколько суток, используя запас продуктов, которых на борту, кстати, в избытке. Одному человеку столько и за жизнь не съесть! И что самое страшное, совершенно не помню, как оказался на этом проклятом корабле. И не представляю, как быть дальше. И если тебе интересно, я тоже совершенно не герой.
— Вот и встретились два далеко не героя, да? — смеюсь, глядя на Ланса. — И что будем делать?
Ланс перестаёт гладить Барнаби и поднимается на ноги. Поворачивается спиной и молчит. Не знаю, о чём он думает, но мне приятно наблюдать за ним. Я не была уж очень хорошо знакома с мужчинами в своей жизни — все мои познания ограничивались книжными героями и прыщавыми юношами из приюта, где жила. Не знаю, похож ли Ланс на героя романов, но то, что он довольно красивый парень понятно даже мне. Жаль, что он отвернулся — кажется, цвет его глаз действует на мою пошатнувшуюся психику как наркотик. Никогда бы не подумала, что я, оказывается, влюбчивая и романтичная натура.
Неожиданно Ланс прерывает молчание:
— Знаешь, мне кажется, стоит только ступить на борт корабля, он каким-то образом развернется и отвезет нас в обратную сторону.
— Мы? — От его слов в душе разливается непривычное тепло. Хочется вскочить и прыгать от радости на одной ножке. — В каком это смысле «мы»?
Ланс резко поворачивается и пристально разглядывает моё лицо, словно обдумывая что-то, но спустя несколько минут тягостного молчания говорит:
— Расскажи мне о себе, — В голосе нет вопросительных нот — лишь требовательные. В его голосе сила, сопротивляться которой не могу. Да и не хочу.
* * *
Однажды, восемнадцать лет назад, в доме богатого купца Феликса Мортеля заболела дочь. Купец славился своим крутым и решительным нравом, дочь воспитывал один и на метр не подпускал к своей Диане ни одну живую душу. Особенно это касалось мужчин — ни один из них не имел права даже одним глазом взглянуть на девушку. Жена купца умерла в родах, и больше всего на свете он боялся повторения судьбы для своей единственной и так отчаянно любимой дочери. Страх перед незнакомыми мужчинами, которые могли совратить его малышку и тем самым отнять у несчастного отца, был так велик, что даже образование Диана получала по переписке. Все лучшие умы государства, лучшие представители университетов, с удовольствием обучали девочку по средствам пространных писем, тем более что училась Диана хорошо, а вознаграждение ученые умы получали за свой труд даже слишком щедрое.
Шли годы, девочка росла на редкость красивой и умной. Тосковала она в своей клетке, хоть и золотой, безумно и вот однажды слегла окончательно. Просто в один из дней она не нашла в себе силы подняться с кровати.
Купец забил тревогу — шутка ли, единственная дочь умирает буквально на глазах, слабея с каждой минутой всё больше и больше. Пригласив для консультации свыше десятка лучших специалистов, купец решил узнать, возможно ли будет и лечение ненаглядной дочери осуществить дистанционно.
— Тоже по переписке? — хохотнул один из эскулапов, холеный брюнет с роскошными, завитыми по последней моде усами — лучший по части сердечных хворей.
Купец заскрипел зубами, явно разгневанный такой бесцеремонностью, что смел позволить себе какой-то паршивый докторишка! И когда над ним вздумали издеваться? Когда его Диана лежит бледнее простыни и даже от еды отказывается? А сегодня, между прочим, ее любимый крем-суп подан, специально! И даже Мортель согласился отведать этой мутной остро пахнущей сыром и специями жижи? Да если бы было нужно, он бы и из холерной лужи выпил, не то, что какой-то супчик похлебать — не смертельно же.
— Вы понимаете, господин Мортель, что без должного осмотра ни один из моих коллег, я уверен, не сможет дать точного ответа, что именно убивает вашу дочь, — подал голос другой врач, ещё бодрый седовласый и уставший — специалист по лёгочным заболеваниям. — Это же не уравнения решать и не романы обсуждать. Медицина — наука, не допускающая слишком больших расстояний.
— Точно — точно! — сказал третий, врач — инфекционист — крупный мужчина средних лет с окладистой, слишком даже ухоженной рыжеватой бородой. — Каждому из нас придется встретиться наедине с вашей дочерью и провести полный осмотр, согласно тому профилю, в котором мы, я надеюсь, являемся лучшими из лучших по обе стороны Царского моря.
Купец готов был скрипеть зубами от досады, потому что все до единого сходились во мнении: необходимо провести осмотр пациентки, причем немедленно, ибо каждая минута бессмысленных, по их мнению, споров ведет к неминуемому концу жизни его обожаемой Дианы.
Ах, если бы можно было вылечить дочь от этого странного недуга травами и заговорами, как раньше! Но нет, ничего не помогало и придется, по всей видимости, допустить всех этих мужчин к постели его малышки. Но, как бы ни было Мортелю больно только от одной мысли об этом, он смирился: несмотря на все свои странности, он был все — таки здравомыслящий и современный человек. И неважно, что он при этом чувствовал — здоровье Дианы намного важнее всех его страхов и тревог. Потому как, если она умрёт, Мортелю незачем будет жить дальше.
Скрепя сердце, он позволил врачам провести все необходимые им манипуляции. Долго доктора осматривали девушку, каждый про себя отмечая её небывалую красоту: белокурые волосы, спадающие упругими волнами до колен; зелёные, словно майская зелень, глаза и нежная, бархатистая кожа. Но опасаясь гнева Мортеля, эскулапы восхищались девушкой исключительно молча.
Один за другим покидали светила медицины роскошный особняк купца, пышно обставленный, но стылый и неуютный, и никто не мог с точностью сказать, что же всё — таки приключилось с его красавицей дочерью. Всё больше впадал в отчаяние Мортель, все слабее с каждой минутой становилась Диана.
Все эти бесполезные осмотры затянулись на неделю, пока в один из дней купцу не пришлось допустить к постели дочери врача, специализирующегося исключительно на заболеваниях сугубо женских. Осмотр занял не менее часа, за которые Мортель пережил, кажется, самые тяжелые минуты жизни за последнее время: как такое возможно, чтобы его ненаглядную Диану кто — то так бесстыдно разглядывал? Но нужно было проверить все варианты, и женское недомогание было последним из возможных.
Ожидание тянулось бесконечно, и вот опытный доктор вышел из покоев Дианы. Мортель — с растрепанными волосами, в мятой рубашке, вмиг словно постаревший — подбежал к врачу, хватая того за руки, умоляя сказать правду, какой бы ужасной та ни была.
— Она умирает? — Голос у несчастного отца треснувший, севший — он словно уже подготовился к самому худшему, намереваясь ради дочери пережить стоически все невзгоды.
Доктор, переминаясь с ноги на ногу, старался в глаза купца не смотреть, справедливо ожидая увидеть в них такую боль, которую сердце повидавшего на своем веку слишком многое может не вынести.
— Ну что вы молчите? Говорите же! На вас у меня была последняя надежда, не лишайте её несчастного отца.
Доктор проговорил, отведя взгляд серых глаз в сторону:
— Я даже не знаю, что сказать.
— В смысле? Все настолько плохо?
Доктор откашлялся и продолжил:
— Понимаете, я же слышал, что вы к ней никого из мужчин не пускали. Об этом все знают, кого ни спроси.
До Мортеля не сразу дошел смысл сказанного, а, наконец, вникнув, чуть не упал в обморок. Но последняя надежда ещё теплилась в сознании, удерживая в границах реальности.
— Никогда ни один мужчина не переступал порога моего дома. А если и был кто, то Диана никого из них не видела.
— В общем, смею Вас заверить, кто — то все — таки пробрался через все ваши барьеры. Ваша дочь, мистер Мортель, беременна и это верно так же, как то, что я стою сейчас перед Вами.
Мортель молчал долго, стараясь успокоиться и не наделать глупостей, о которых потом пожалеет. Сотни мыслей, одна кровожаднее другой, проносились в голове. Воспаленное долгими бессонными ночами сознание рисовало страшные картины. Набрав полную грудь воздуха, громко выдохнул и проговорил:
— Какая нелепость, — получилось глухо.
— Что Вы сказали?
— Доктор, какой срок?
— А, срок, — будто обрадовавшись чему-то, улыбнулся доктор. — Двенадцать недель.
— Три месяца? Я никуда не отлучался в то время… Как с ней это произошло? Она не рассказала?
Доктор несколько минут молчал, смотря себе под ноги, словно не смел посмотреть Мортелю в глаза. Потом все — таки решился, поднял взгляд и Мортель увидел в глазах визави какой-то непонятный огонёк. Недобрый огонёк.
— Она сама не слишком понимает, что с ней происходит — ваша дочь, по сути, ещё такой ребёнок, совершенно неопытна во всем, что касается человеческих взаимоотношений, а о любви и вовсе знает только из книг. Я пытался у неё узнать, как это произошло и главное, кто отец. Но она твердит только, что ни один мужчина к ней не прикасался, — закончив свою речь, доктор смущенно откашлялся.