Послов низложенного гетмана принимали с куда большим почетом. В Грановитой палате и в присутствии Боярской думы. Полковник Пётр Одинец – кривоногий крепыш в богатом жупане и лицом отъявленного головореза, пытался вести себя как настоящий шляхтич, то есть, гонор пёр через край! Составлявшие его свиту несколько казаков вполне соответствовали своему предводителю, имея вид лихой и придурковатый. Окинув горделивым взглядом толпящихся вдоль стен бояр и дворян, Одинец сдернул с головы богатую шапку и церемонно поклонился.
– Ясновельможный пан гетман всего Низового войска Запорожского, – витиевато начал он, – низко кланяется Вашей Царской Милости и просит разрешения послужить вам так же, как это прежде делали многие славные атаманы!
– Да уж, послужили, нечего сказать, – раздался ропот среди членов Думы, многие из которых воевали в обоих ополчениях, брали Смоленск, сражались под Можайском.
– Взять хоть достославного князя Вишневецкого немало послужившего Их Царскому Величеству Ивану Васильевичу, – нимало не смущаясь, продолжил посол, – всем ведомы его ратные подвигу во славу Христианской веры!
– Помолчал бы про веру, пёсий сын! – прогудел в ответ патриарх Филарет. – Ваше безбожное войско латинянам предалось и зорили Русь хуже поганых. Не щадили ни храмов Божьих, ни монастырей, ни святых старцев. С икон чудотворных не стеснялись оклады сдирать!
– Что было – то было, – развел руки в примиряющем жесте полковник. – Это дело военное и не бывает без крови и разорения. Мы честно и верно служили польскому королю, как и подобает славному запорожскому рыцарству. И если всемилостивейший царь Иван Мекленбургский пожелает того, то так же доблестно послужим и Его Величеству!
– Верно, говоришь? – ухмыльнулся князь Пожарский. – Это ты – полковник, видать про то, как ваши полки стояли у Калуги и ждали, чем дело под Вязьмой кончится? А когда королевич бит оказался, так гетман и ушел не солоно хлебавши.
– Кабы просто стояли! – злобно ощерился Лыков-Оболенский, у которого в Калуге погиб племянник – княжич Василий – служивший когда-то у меня в рындах.
Запорожцы тогда почти прорвались, захватив захаб [32], но вставший насмерть со своими холопами Лыков удерживал вторые ворота до тех пор, пока стрельцы, засевшие на стенах, не перестреляли казаков из пищалей. Город тогда отстояли, но один из сечевиков достал-таки княжича саблей.
– Я же говорю, ясновельможные паны, что на войне всякое случается! – повысил голос Одинец. – К тому же, помнится, многие из высокородных магнатов здесь присутствующих в свое время присягали королевичу Владиславу, не посмотрев на его веру…
Лучше бы он этого не говорил, поскольку слова его только подлили масла в огонь. Некоторые разъяренные думцы уже скидывали тяжеленые парадные ферязи и засучивали рукава, другие, не тратя времени даром, взялись за посохи. Ещё минута и случилось бы побоище, совершенно не входившее в мои планы.
– Унять лай! – коротко велел я Вельяминову.
– Тихо! – во всю мощь своих легких заорал окольничий, заставив расходившихся бояр опомниться.
Впрочем, некоторых, особо буйных, пришлось-таки оттаскивать. Но, к счастью, всё обошлось без вызова стражи и смертоубийства.
– Слушайте волю Государеву! – снова заорал Никита и вперед вышел думный дьяк Рюмин.
– Всемилостивейший государь, царь и Великий князь всея Руси Иван Федорович, – начал тот нараспев читать мой полный титул. – Благодарит за службу атамана Сагайдачного и Низовое войско Запорожское, однако же, объявляет всем свою волю, что желает жить со своими соседями в мире и братской любви, а потому никаких воинских людей брать к себе на службу, помимо тех, что уже есть, не изволит! Но пребывая в неизбывном расположении к атаману и его людям, жалует им от щедрот своих сто рублей серебром.
Думцы ошарашено переглянулись, после чего по их рядам поползли смешки. Пожалованная сумма была годовым окладом средней руки стольника и для человека, ставящего себя на одну доску с коронованными правителями, была просто унизительной. К тому же, Сагайдачного назвали не гетманом, а всего лишь атаманом. Лицо правильно всё понявшего Одинца потемнело, но он сумел сохранить самообладание. Отвесив ещё один поклон, полковник в сдержанных, но вместе с тем учтивых, предложениях поблагодарил меня за оказанную честь, и собрался было уходить, но один из его подручных – высокий статный казак, не смог сдержать темперамент.
– А что браты, – звонко спросил он у своих спутников, тряхнув чубатой головой, – посмели бы насмехаться над нами москали, когда бы стража не забрала наши сабли?
– Грицко, замолчи за ради Господа Бога! – зашипел на него полковник, но было поздно.
В Грановитой палате повисла зловещая тишина. Распоряжавшийся приемом Вельяминов сам был готов кинуться на нахала, не говоря уж о других присутствующих. Но тут вперед вышел недавно пожалованный в думные дворяне князь Дмитрий Щербатов и, без улыбки глядя в лицо казака, спросил:
– А ты – собачий сын, повторишь мне это в лицо, когда тебе вернут саблю?
– Тю! Та запросто! – ощерился запорожец.
– Вот тогда и поговорим…
– А ну-ка прекратить! – заорал вклинившийся между ними Вельяминов. – А то сей же час оба в железах окажетесь!
– Ваше Величество! – воззвал обескураженный Одинец. – Прошу напомнить вашим людям, что мы – посланники гетмана Сагайдачного!
– Прекратить свару! – впервые за время приема подал я голос. – Никто не упрекнет меня, что при моем дворе плохо обошлись с послами. Посему велю охранять их от всяких посягательств до тех пор, пока не покинут пределы царства нашего.
Все присутствующие одобрительно загудели, и только задиристый запорожец все никак не мог успокоиться, чем и решил свою судьбу.
– Живи покуда, – презрительно усмехнулся он в сторону Щербатова.
– Однако же полагая поединок делом рыцарским, не стану препятствовать ему, если нет иного способа разрешить конфликт без урона чести!
– Благодарю, государь, – поклонился большим обычаем князь.
Едва послы отправились восвояси, у меня собрался «ближний круг» чтобы обсудить создавшееся положение. Правда, на сей раз на этом совещании присутствовали два новых человека – Филарет и князь Пожарский. Первый принял приглашение как должное и, с достоинством усевшись в предложенное ему кресло, обвел строгим взглядом моих ближников. Иван Никитич Романов на взгляд брата обратил внимания не более, чем на настенную роспись, Вельяминов с фон Гершовым так же остались бесстрастными, а вот Рюмина и Михальского с Пушкаревым, похоже, проняло. Во всяком случае, сесть они так и не решились.
– Что скажете, господа хорошие? – поинтересовался я у собравшихся.
– Дозволь слово молвить, Государь, – поклонился Клим.
– Говори, если есть чего.
– Не изволь гневаться, а только крепко обидел ты, Сагайдачного. Будет теперь каверзы строить, а он на эти дела мастер!
– Нам с ним детей не крестить, – жестко усмехнулся Филарет.
– Оно так, Владыка, однако же зачем лишний раз ссориться там, где без того обойтись можно?
– На службу его все одно брать нельзя. Мы с османами и крымцами миру хотим, а он только из-под Перекопа вернулся. Я чаю в Стамбуле не возрадовались бы, коли его в Москве приветили. А уж про Бахчисарай и толковать нечего!
– Кстати, а до Кантакузена уже довели, что посланникам гетмана от ворот поворот дали? – поинтересовался я.
– Ещё нет, но за тем дело не станет.
– Вот и славно. Пусть турки без опаски идут в Валахию и Молдавию ляхов воевать. Я к ним на помощь не пойду.
– Не пойму я, государь, – прокашлявшись, спросил Пожарский. – А какая нам с того корысть?
– Хороший вопрос, Дмитрий Тимофеевич, – усмехнулся я. – Первая выгода в том, что пока ляхи с турками будут заняты, к нам они не полезут!
– Да они и без того бы не полезли, – пожал плечами князь.
– Верно. Только вместе с султаном на войну и крымский хан отправится, стало быть, и татары наши рубежи тревожить не будут. Это вторая выгода!
– А третья есть?
– Есть, князь, как не быть. Король Сигизмунд – союзник императору Рудольфу, и если Речь Посополитая потерпит поражение, просто вынужден будет вмешаться. Может быть тогда, этому узколобому фанатику дойдет, что христиане молящиеся чуть иначе чем он, все же лучше магометан?
– О вотчинах своих беспокоишься? – понятливо покивал головой князь.
– Не без этого, – не стал отрицать я очевидное.
– Единоверцев бывших защитить хочешь? – прищурил глаз Филарет.
– Хочу избежать ненужного кровопролития и разорения земли. Своей в том числе.
– Прошу прощения, мой кайзер, – вступил в разговор, помалкивающий до сих пор фон Гершов.
– Но, боюсь, вы заблуждаетесь на счет Габсбурга. Король Сигизмунд, конечно же, друг Императора Рудольфа, но вот Император Священной Римской Империи совсем не друг польскому королю. Цесарцы палец о палец не ударят, чтобы помочь полякам.
– Может быть и так, – не стал спорить я.
– А ежели турки совсем ляхов побьют? – озвучил общие опасения Вельяминов.
– Да и хрен бы с ними!
– А если следом на нас полезут? – не унимался окольничий.
– Это вряд ли.
– Отчего так думаешь, государь? – удивился, внимательно прислушивавшийся к нам Пожарский.
– Есть такая вещь, Дмитрий Тимофеевич, как «логистика» – усмехнулся я. – Не смогут турки до нас дойти большим войском, а малое мы побьём!
– Это почему же?
– Как бы тебе объяснить. Вот как султан войска собирает? Под рукой у него только пешцы-янычары, да пушкари-топчи, а войско в основном конное. И вот покуда он это войско соберет, пол лета пройдет. Пока дойдут до границы и вторая половина минует. А воевать когда?
Сильны ещё Османы, ой как сильны, но вот завоевывать им новые страны все труднее и труднее! Немало они ещё крови христианской выпьют, пока их обратно погонят. Могут и до Вены дойти, могут и половину Речи Посполитой откусить, но вот до нас не дойдут. Нам к ним идти придется!
– Это зачем же? – встревоженно спросил боярин Романов.
– А куда деваться, – пожал я плечами. – Рано или поздно этот нарыв гнойный, называемый Крымским ханством надо будет вскрывать!
– Крым воевать?! – изумились все присутствующие. – Да как же это, кормилец, при нашем-то сиротстве!
– Зачем же сразу воевать? – хитро усмехнулся я. – Ну-ка Клим, подай-ка нам чертеж.
Рюмин послушно вытащил откуда-то большой тубус, из которого извлек свернутую в рулон карту из толстой бумаги, которую с немалым грохотом расстелил на столе. Русь на ней была изображена достаточно подробно и, насколько я могу судить, достоверно. На счет Северного побережья Черного моря ничего сказать не могу, я его настолько подробно не помнил. Но, всё же, Дон и Днепр на ней были, очертания Крыма вполне угадывались, так что на первый случай и такой карты было достаточно. Но особенно бросалось в глаза большое белое пятно между нашими и крымскими владениями, на котором были пунктиром обозначены Изюмский и Муравский шляхи, по которым на Русь ходили в набеги крымцы и ногаи.
– Дикая Степь! – закусив губу, прошептал Филарет.
– Она самая Владыка, – согласился я.
– А это что? – ткнулся в чертеж палец Пожарского.
– А это, князь, засечная черта, которую нам надо построить пока татары будут заняты войной с поляками.
– Ох ты ж…! – первым не выдержал молчавший до сих пор Пушкарев, но тут же испугано посмотрел на патриарха.
Однако Филарет не обращая внимания на его богохульство, внимательно осматривал чертеж, явно пытаясь что-то для себя уяснить.
– Государь, – осторожно спросил он. – А ведь она куда далее той, что была при Иване Васильевиче построена?
– Верно, – согласился я, – гораздо южнее. И если мы её быстро поставим, то она куда большую территорию прикроет. И куда больше земли в оборот введет.
– Это же сколько крепостей возвести надобно, – сокрушенно покачал головой патриарх.
– Для начала, ровно двадцать одну! – охотно пояснил я. – В каждой разместится гарнизон в тысячу человек. Пятьсот казаков, двести стрельцов, двести драгун и сотню пушкарей, воротников и прочих. Это не считая посада и населения для окрестных деревень.
– Это где же такую прорвищу народа найти?! – задохнулся от удивления Вельяминов. – Одних ратных двадцать одна тысяча!
– И прочих не менее двухсот тысяч!
– Да ведь вся Русь разорена… ограблена… многие земли до сих пор впусте…
– И Бог с ними! Тут-то, на Юге земли куда как плодороднее. Если их в оборот ввести, втрое – вчетверо больше хлеба собрать можно будет!
– Это верно, да только где людей брать?
– Ну, во-первых, надо своих праздношатающихся людишек подсобрать и на эти пустующие земли посадить. Все больше польза будет. Во-вторых, кинуть клич в Литве и Поднепровье. Если кто похочет от притеснений ляшских спастись, кто желает веру отцов сохранить, пусть идут к нам. Ну и в-третьих, скоро из Чехии народ бежать начнет. Потому как война там начнется прежестокая! И если этих людей к себе переманить, то большая польза может быть царству нашему. Народ там мастеровитый и знающий. Найдутся и ремесленники искусные, и рудознатцы, и много ещё кого.
– Иноверцев к себе пустить? – нахмурился Филарет.
– Скажи Владыка, – вздохнул я. – Богоугодное ли это дело, впустить к себе в дом погорельца?
– Вполне, – ничуть не смутился тот. – Однако, что будет, если тот погорелец, в твоем доме свои порядки устанавливать начнет?
– А вы тогда на что? – удивился я. – Епископы, монахи да священники? Вот и покажите людям красоту и истинность Веры Православной! Бухтеть про «Третий Рим» много ума не надо, а вот убедить людей к Истине прийти, разве не достойнее стезя для истинного пастыря?
– Да, умеешь ты – царь православный, в искушение ввести, – покачал головой Филарет.
– Ну сам посуди, Владыка! – не ослаблял напор я. – Чехи они как и русские от одного славянского корня. Язык у нас схож, вера разная, но латинство одинаково неприемлем. По-первости будут, конечно, дичиться, не без этого. А вот вырастут у людей дети, да внуки и станет для них Русь домом, а они русскими.
– Ну, ладно-ладно, – сдался патриарх, – уговорил аки змей сладкоречивый! Ты мне только одно скажи, где на всё это денег взять? Тут ведь одного рижского леодра [33] не хватит!
– Эх, Федор Никитич, – покачал я головой, напомнив мирское имя патриарха. – И где тот миллион! Уж и полушки от него не осталось, всё в дело пошло…
Зачем я позвал на это совещание Филарета и Пожарского? Всё просто. Первый представитель старой московской знати, предки которой служили ещё сыновьям первого московского князя Даниила и их потомкам. Второй, напротив, представлял многочисленное худородное русское дворянство большинство из которых выдвинулись во время Смуты. Увлечь этих людей перспективами освоения земель Дикого поля дорогого стоило. После устройства засечной линии появится много свободных от владельцев и вместе с тем весьма плодородных земель, получить которые в поместье или ещё лучше в вотчину было очень заманчиво. Ради такого куша они горы свернут! И что самое главное, для достижения вожделенной цели, будут интриговать против друг друга, а не верховной власти. То есть меня.
Весть о том, что князь Щербатов будет биться на поединке с посланником гетмана Сагайдачного, вихрем разнеслась по Москве. Слишком памятны были столичным жителям, пережившим Смуту, бесчинства творимые запорожцами на службе у разного рода Самозванцев. Молодой же князь был своим, принадлежавшим к старому и известному всем роду. Так что казаку никто не сочувствовал, скорее все желали победы молодому дворянину. Хотя дуэли не были приняты в Русском государстве, существовала традиция судебных поединков, когда силой оружия решалось, на чьей стороне Бог, а кто сутяжничает по наущению Врага рода человеческого. Вот и эту схватку многие рассматривали как Суд Божий.
Разумеется, я тоже не мог пропустить такое событие. Во-первых, казак своей наглостью изрядно меня разозлил. Во-вторых, как ни стыдно это признавать, развлечений в Москве не так много и я откровенно скучал. В-третьих, я испытывал достаточно противоречивые чувства к молодому князю Щербатову. С одной стороны, он спас во время бунта от гибели маленькую Марту Лямке, а она, как не крути – моя дочь! С другой, проведенное дознание со всей отчетливостью показало, что Дмитрий замешан в бунте. И хотя прямых улик против него не было, в другое время и косвенных вполне хватило бы для допроса с пристрастием.