– И что же мне теперь делать? – потеряно спросил сам себя Попел.
– А мне, откуда же это знать? – искренне изумился словоохотливый сосед.
– Простите, – стесняясь, спросил бывший студент. – А вы не хотели бы купить у меня этот шлем, или кирасу?
– Как вам сказать, – задумчиво отозвался тот, – вот, чтобы да, а таки нет!
Договорив, он с силой захлопнул ставни, оставив Вацлава наедине с самим собой.
Фридрих Пфальцский и его сторонники покинули Прагу так незаметно, что местные обыватели узнали об этом только на другой день, не обнаружив у Старого королевского дворца в Пражском граде привычной стражи. По городу тут же поползли слухи один причудливее другого. Стали говорить, что король после поражения на Праздном поле и вовсе не заезжал в свою столицу, а лишь прислал гонцов к королеве, чтобы та, не задерживаясь, покинула Прагу вместе с детьми. И хотя многие видели его въезд, все тут же подхватили эту сплетню, и стали дополнять её подробностями, о том, как Елизавета Стюарт переоделась в костюм служанки и чуть ли не пешком сбежала к своему мужу. Что же касается маленьких принцев Генриха Фридриха и совсем уж маленького Карла Людвига, то их, не то обрядили девочками, не то спрятали в корзине с бельем и отправили из города не в карете, а на ломовой телеге.
Разговор этих хватило почти до вечера, когда у городских ворот неожиданно затрубили горны и растерянные пражаки с ужасом увидели императорскую армию под командованием графа Бюкуа и курфюрста Максимилиана. Разумеется, отцы города тут же направили к этим высокородным господам делегацию с изъявлением покорности и щедрым, как им казалось, предложением контрибуции.
Те, в свою очередь, обошлись с послами весьма учтиво, пообещали не предавать город огню и мечу, пожелав лишь, чтобы были выданы враги императора и истинной веры, запятнавшие себя гнусной изменой дому Габсбургов. Единственно лишь, в чем они не сошлись с парламентёрами, так это в определении размеров выкупа. Ведь согласитесь, с тех пор как Иоганн Альбрехт Мекленбургский стряс с какой-то убогой Риги целый миллион звонких талеров, предлагать за Прагу всего-то шестьсот тысяч даже как-то и неприлично. Торговля и обмен гонцами продолжалась до самого вечера, когда голодный и злой Вацлав отправился к себе домой, так и не дождавшись чем дело кончится.
Точнее дом был совсем не его, а местного суконщика пана Гусака, у которого он снимал комнату, но дело было совсем не в этом. Подойдя к дому, бывший студент и неудачливый солдат обнаружил, какого-то непонятного человека, рисующего на воротах суконщика белый крест. закончив своё дело, негодяй воровато оглянулся и направился к соседнему дому, где проживал здешний галантерейщик пан Дубак, и скрылся в нем. По странному совпадению, пан Дубак и пан Гусак очень сильно не ладили меж собой, потому как суконщик был ярым реформатом, а галантерейщик добрым католиком.
– Ах это вы, молодой Попел, – угрюмо заметил хозяин квартиры, видимо считавший своего квартиранта одним из главных виновников поражения протестантской армии. – Что-то поздно…
– Я видел, как на вашем доме нарисовали крест, – прервал его постоялец.
– Что?! Какой ещё крест, зачем? – изумился тот.
– Разве вы не знаете, зачем паписты рисуют на домах своих противников кресты, как это было лет пятьдесят назад в день Святого Варфоломея?!
– Паписты?
– Да. Я видел, как человек, сделавший это, скрылся в доме Дубака.
– Проклятье! Но почему на моем доме?
– А разве вы не реформат?
– Так что с того? Я верный подданный Его Величества короля Фердинанда и никогда не одобрял избрания Фридриха Пфальцского! Более того, я всячески препятствовал этому и протестовал…
– Протестовали? – изумился Вацлав, прекрасно помнивший, как ликовал его квартирный хозяин, узнав о дефенестрации.
– Конечно! Я даже плюнул вслед этому самозваному королю и его свите, когда меня никто не видел… – Да вы просто инсургент [83], – хмыкнул Попел, но расходившийся Гусак уже не слушал его.
– Я понял, в чем дело! – завопил расходившийся суконщик. – Всё дело в вас. Это вы навлекли беду на наш дом!
– Я?!
– Конечно! Это ведь вы пошли служить узурпатору и сражались за него, убивая добрых патриотов. Вот из-за вас, наш дом и отметили этим крестом!
– Но, позвольте…, – попытался возразить Вацлав, ошеломленный как логикой, так и чёрной неблагодарностью хозяина дома.
– И слушать ничего не хочу! Убирайтесь из моего дома немедленно, пока я не вызвал стражу и не показал на вас как на грабителя. Чтобы духу вашего не было в моем доме!
– Но мои вещи.
– В моём доме – всё моё!
– Дайте мне хотя бы еды в дорогу…
– Пошел вон, мерзавец!
Закончив кричать, пан Гусак, видимо сообразил, что у его постояльца на боку шпага, против которой халат и ночной колпак не такая уж надежная защита. И потому быстро-быстро начал пятиться к ведущей на второй этаж лестнице, где за их разговором испуганно следили его жена и две дочери. Но бывший студент, отчего-то не стал прибегать к оружию, а лишь обреченно махнул рукой и вышел вон из дома, ставшего для него таким негостеприимным. Уже на улице его догнала Гелена – старшая дочь пана Гусака – шустрая девчонка лет тринадцати и сунула ему в руки узелок с какой-то снедью.
– Возьми, Вензо. [84]
– Спасибо, Ганка.
– Ты на отца не серчай, он просто сильно испугался.
– Я не сержусь, – устало отозвался парень. – Но вам бы лучше стереть тот крест со стены. Да и вообще спрятаться, а то мало ли что может случиться.
– А ты – хороший и добрый, – вздохнула девчушка и, приподнявшись на носочки, звонко чмокнула бывшего постояльца в небритую щеку, после чего убежала прочь, громко стуча по мостовой деревянными башмаками.
– Прощай! – донеслось до него из темноты.
Её отец уже закончил вытирать метку на стене, после чего крадучись направился к дому пана Дубака и нарисовал на нём точно такую же.
Но этого оставшийся совершенно нищим представитель славного рода Попел из Ольбрамовиц уже не видел. Сообразив, что остался совсем один и надеяться ему больше не на кого, молодой человек отправился к Влтаве. Найдя на берегу чью-то лодку, Вацлав, недолго думая, перерезал удерживающую её веревку и, вскочив в утлое суденышко, отдался на волю волн. Из припасов у него была только краюха хлеба, поднесенная сердобольной Ганкой, из оружия – отцовская шпага, а из прочего имущества только голова на плечах. И как показали последние события, голова эта была не слишком разумной. Но как знать, может всё ещё обойдется?
Весть о разгроме армии Фридриха Пфальцского достигло Саксонии всего через несколько дней после сражения и вызвало эффект, сравнимый со взрывом бочонка пороха. И если прежде многие горячие головы осуждали курфюрста за то что он не пожелал поддержать притязания на богемский престол протестанта, то теперь, по прошествии времени, стали слышны голоса людей благонамеренных и осторожных, восхваляющих своего правителя за то что не стал вмешиваться в чужую свару. А почтенный Рувим Петцель, сидя в корчме, которую держал его единоверец Мордехай Кац, с удовольствием потягивал пиво и прислушивался к разговорам.
– Подать вам ещё? – поинтересовался у него хозяин.
– Нет, спасибо, – отказался Рувим.
– Вам таки не понравилось?
– Нет, что вы, пиво прекрасное, но я…
– Конечно, – горестно вздохнул корчмарь, – вы, верно, привыкли к пражским напиткам, и здешние кажутся вам горькими.
– Ну что вы такое говорите, пан Мордехай, просто я не хочу больше.
– Отец, а можно мне пива? – вмешался в разговор Мойша, все это время с вожделением поглядывающий на кружку отца.
– Ты ещё очень мал! – отрезал строгий родитель.
Моисей шумно вздохнул, с тоской вспоминая родную Прагу, где он с приятелями мог гулять вдали от родительских глаз, и где уж ему бы никто не помешал пропустить кружечку пенного напитка. В это время в корчму зашел их слуга Борух и угрюмо сказал хозяину, что можно отправляться.
– Лошади уже запряжены? – встрепенулся пан Петцель.
– А я как сказал? – ворчливо переспросил здоровяк, после чего подхватил у проходящего мимо прислужника кружку и залпом вылил её содержимое себе в рот.
– Азохен вэй, ты разоришь меня, бездельник! – запричитал Рувим, с жалостью глядя на исчезнувший в луженой глотке напиток. – Глядя как ты пьешь, впору подумать, что не еврей, а мораванин.
– Думайте что хотите, – отмахнулся Борух.
– Нет, вы только посмотрите на него! – всплеснул руками оскорбленный в лучших чувствах хозяин. – Может, ты ещё скажешь, что тебе надо подать к пиву свиных сосисок?
– Ну, если нет говяжьих, – флегматично пожал плечами молодой человек.
– Что вы, господа, – обрадовано воскликнул внимательно слушавший их корчмарь, – конечно же, у меня найдутся, самые что ни на есть кошерные закуски на любой вкус!
Услышав это, бедолаге Петцелю оставалось только в очередной раз всплеснуть руками и с тоской наблюдать, как здоровяк Борух набивает свою ненасытную утробу. Надо сказать, что столь свободно ведущий себя слуга был дальним родственником почтенного ростовщика, но его вольность с хозяином объяснялась не только этим. Парень был не особенно умен, но при этом безукоризненно честен и просто дьявольски силен. Всё это делало его неплохим работником и совершенно неоценимым спутником в подобном путешествии. Да взять хоть тот случай, что приключился, едва они пересекли границу Саксонии и их попытались обокрасть какие-то негодяи. Борух тогда так ловко отделал самого наглого из них, что остальные даже не рискнули приблизиться и лишь издали грозились здоровяку.
Путешествовала семья Петцелей на большом, но довольно неказистом фургоне, запряженном парой крепких лошадей. Внутри размещались припасы, а также жена Рувима – Мира и их красавица дочка – Сара, а также старая Двора, служившая уже не одному поколению своих хозяев. Борух правил повозкой, держа наготове крепкую дубинку, окованную тремя железными кольцами. Хозяин обычно сидел рядом с ним, а младший сын ростовщика Моисей, сидел сзади, тоскливо наблюдая за дорогой. Иногда к нему присоединялась Сара, которой тоже было скучно, но долго так сидеть ей не позволяла матушка, считающая, что молодой девушке неприлично показываться любопытным гоям, так и пялящимся на их повозку, в надежде что-нибудь стянуть.
– Доедай скорее, нам надо ехать! – досадливо морщась, сказал Рувим Боруху.
– Куда вы так торопитесь? – поинтересовался корчмарь.
– Скоро на дорогах будет много беглецов из армии короля Фридриха, – неохотно пояснил тот. – Станет небезопасно.
– Это верно, – кивнул Мордехай. – Но они вас в любом случае нагонят.
– И что же делать?
– Как что? – удивился Кац. – Конечно же, двигайтесь дальше не по дорогам, а по реке. На Эльбе немало кораблей, так и снующих туда-сюда, владельцы которых охотно доставят вас… кстати, а куда вы направляетесь?
– Хм, пожалуй, это верно, – задумался Петцель, проигнорировав вопрос о пункте назначения. – Но как нам быть с лошадьми и фургоном?
– Конечно же, верно! – с жаром продолжил кабатчик. – А что же до лошадок, то их можно не тащить с собой, а продать здесь, чтобы добравшись до места купить новых. Я бы, к слову, взял ваших и дал хорошую цену, не то что здешние барышники. Не говоря уж о том, что позволил бы им дотащить фургон до пристани и только потом забрал.
– И сколько бы вы дали мне за них? – с интересом воскликнул ростовщик, ещё ничего не решивший, но не сумевший отказать себе в удовольствии поторговаться.
– По двенадцать талеров.
– Сколько? – возмущенно задохнулся Петцель. – Да это же грабеж! Я взял их в Праге за сорок каждую…
– Воля ваша, почтенный гер Рувим, – покачал головой Кац, – а только вы переплатили, да к тому же, видать, не слишком хорошо кормили в дороге ваших лошадок, отчего они совсем отощали. Впрочем, если угодно можете справиться у барышников, но эти разбойники вам и половины не дадут.
– Что вы такое говорите?! Да они откормлены так, что под ними земля проваливается…
– Кстати, – не смущаясь, продолжал Мордехай, – фургончик тоже можно продать. Хотя бы и мне. Или у вас там что-то ценное?
– Для кого как, – горестно вздохнул Петцель. – Для таких состоятельных людей как вы, это может быть и ничто, а для меня и моей семьи эти товары – всё, что у нас есть!
– Чтобы я так жил, как вы жалуетесь! – ухмыльнулся корчмарь. – Если вам угодно притворяться простыми торговцами, то кто я такой, чтобы спорить?
– Двадцать пять талеров за лошадь!
– И кто тут только что кричал за грабеж?
Скоро они сошлись в цене, и уже вечером семья Петцелей и их слуги оказались на довольно большой барке, идущей до Гамбурга. Пан Рувим выкупил для себя и своих домашних каморку, в которой жил её капитан и владелец, поскольку это было единственное приличное помещение на всем судне. Остальные пассажиры и команда в хорошую погоду ютились на палубе, а когда та портилась, прятались в наполненный грузами трюм. Там же нашлось место и для Боруха, а вот старой Дворе хозяева все же разрешили разместиться вместе с ними.
– Мойша, а отчего от тебя пахнет пивом? – ехидно поинтересовалась Сара, едва они закончили размещаться.
– Моисей, ты что, пил? – с испугом воскликнула мать и схватилась за то место, где по её мнению у людей находится сердце.
– Что вы, матушка, – сделал невинное лицо мальчик, одновременно показывая кулак сестре. – Это слуга в корчме ненароком разлил на меня немного, вот и пахнет.
– Я думаю, судя по запаху, он не так уж мало и разлил, – продолжила девушка, не обращая внимания на угрозы брата.
– А я думаю, что приличной девушке этот запах должен быть незнаком, – парировал Мойша, и с независимым видом покинул их каморку.
– А ведь он прав, – задумчиво заметила Мира, и громко спросила у глуховатой Дворы: – а ты как думаешь?
– Это место совсем не походит для вас с детьми, госпожа, – согласно закивала старушка.
Дальнейшее их путешествие проходило спокойно. Барка, увлекаемая попутным течением, размеренно двигалась к своей цели. Когда позволял ветер, матросы ставили парус, и тогда она шла ещё быстрее, наполняя восторгом сердце Мойши, воображавшего, что их суденышко бороздит бескрайний океан. Нет, он, разумеется, не хотел стать моряком, да и где вы видели моряков – евреев? Но отчего бы будущему богатому негоцианту Моисею Петцелю не стать ещё и судовладельцем, чтобы отправиться в далекие страны и привезти оттуда несметные сокровища? Тогда никто бы, даже эта несносная Сара, не посмели бы строить насмешки над ним!
Иногда к нему, воспользовавшись сном матери и Дворы, присоединялась Сара, и они вместе стояли у борта, глазея на проплывающие мимо них берега. Несмотря на постоянные стычки, брат и сестра любили друг друга и обычно ладили между собой. Ну, кроме тех случаев, когда Мойша совершал какой-нибудь промах и становился объектом для бесивших его шуточек.
Саксонский курфюрст Иоганн Георг среди вождей Евангелической лиги слыл сторонником Габсбургов и не напрасно. Когда скончался благочестивый император Матвей, он первым среди князей-выборщиков отдал свой голос в пользу богемского короля Фердинанда и в дальнейшем продолжал оказывать ему поддержку. Начавшееся восстание чешских сословий нисколько не изменило его позиции, и когда ему была предложена корона Богемии, он не только с негодованием отверг её, но также сделал все, чтобы прочие Евангелисты не оказали решившемуся на противостояние Габсбургам Фридриху Пфальцскому никакой поддержки. Единственным условием была гарантия свободы вероисповедания в Богемии, после восстановления законной власти, которую император ему торжественно обещал. Кроме того, ценивший своего союзника Фердинанд, предложил присоединить к Саксонии Лужицкую марку и Силезию. Отказываться от такого «подарка» было бы верхом глупости, а потому курфюрст начал собирать армию. И теперь к его столице со всех сторон маршировали банды наёмников. К одной из них и пристал бывший студент Вацлав Попел.