Факультет по связям с опасностью
Глава 1
Общий сбор
Когда ранним августовским утром, уже по-осеннему холодным и прозрачным, словно стеклышко, Люда вышла из маршрутки на конечной остановке, волоча за собой чемодан на колесиках и покачиваясь под тяжестью сумки, переброшенной на плечо, то человек, сидевший на скамейке, вольготно вытянув ноги, вскинул руку с сигаретой и помахал:
— Эй, сюда! — позвал он. Люда поморщилась: она не любила панибратства. На первый взгляд незнакомец производил весьма удручающее впечатление. Если бы не дорогая кожаная сумка с ноутбуком на скамейке и брендовый полосатый чемодан у ног, то Люда приняла бы позвавшего ее человека за нищего — потертые джинсы, видавшие виды кеды, растянутый свитер делали своего хозяина похожим на бродягу.
Лицо, впрочем, было вполне интеллигентным и располагающим.
— Здравствуйте, — сказала Люда. Спокойного холода в ее голосе было достаточно, чтобы любая фамильярность исчезла в неизвестном направлении. Вот и незнакомец, сперва улыбавшийся ей, как старой знакомой, повел плечами и как-то подобрался, что ли. Взгляд карих глаз стал пристальным и оценивающим.
— Вы в Дербенево, — утвердительно произнес он, выбросил окурок и протянул Люде руку. — Смирнов. Пастырь второго курса тамошних анархистов. Рад познакомиться.
Сухую твердую кисть пришлось пожать — Люда не любила чужих прикосновений, но отказаться от рукопожатия было неприличным, а уж портить отношения с коллегами вот так сразу она не собиралась. Все-таки жить у черта на куличках лучше в компании друзей или как минимум хороших знакомых, а не тех, кто только и думает о том, как бы тебе поизощреннее подгадить.
— Людмила Романова, — представилась она и, сев на скамейку, осведомилась: — Пастырь — это в каком смысле?
— Курирую второкурсников, — объяснил Смирнов. — И биологию преподаю. Такие, прости Господи, оторвы — глаз да глаз. А вы та самая словесница, верно?
Люда кивнула. Предложение вести русский и английский языки в закрытом колледже в Дербенево поступило ей буквально два дня назад. Несмотря на флер мрачной таинственности вокруг поселка и колледжа, она согласилась практически сразу — зарплату обещали такую, что Люда поехала бы не только в поселок, имевший дурную славу места, где серийный убийца Мовсесян за десять лет зарезал восемнадцать женщин, но и к черту на рога. Работодатель обеспечивал жильем, питанием, страховкой и соцпакетом — глупо отказываться от такой лакомой вакансии да в кризис, тем более, если родители постоянно болеют, и им надо помочь. Сушеная воблообразная девица в отделе образования забрала у Люды трудовую книжку и выписку из банка и сказала, когда в Дербенево идет автобус, доставляющий преподавателей на работу.
— Не боитесь? — спросил Смирнов. Люда пожала плечами.
— А чего бояться?
Смирнов вопросительно изогнул левую бровь. Похоже, он действительно был удивлен.
— Дербенево. Колледжа. Тех, кто там.
Из-за поворота показался автобус — древний красный «Икарус». Люда не могла вспомнить, когда в последний раз видела на дороге таких ископаемых. Пыхтя и громыхая внутренностями, он подъехал к остановке; Смирнов поздоровался с флегматичным усатым водителем, помог Люде поднять вещи в пустой салон и, когда они заняли свои места, а автобус содрогнулся и двинулся вперед, спросил:
— То есть вам не рассказали в деталях, куда именно вы едете?
Люда попробовала улыбнуться. За грязным стеклом проносилась лесопосадка — автобус выехал из города, и Люда невольно вспомнила, как давным-давно, в детстве, ездила к бабушке в деревню на таком же «Икарусе». В зеленых прядках берез уже искрились редкие желтые листья, автобус периодически обгоняли автомобили, и сонное, уже совсем осеннее солнце поднималось над деревьями.
— В Дербенево, — сказала Люда. Смирнов стал ее утомлять — не навязчивостью, он вовсе не был навязчив, а какой-то неопределенностью всей ситуации. Пустой автобус, готовый развалиться на ближайшей колдобине от малейшего толчка, странный человек, от одежды которого веет сухим травяным запахом… — В частный колледж. Преподавать русский.
— Не частный, — поправил Смирнов. Задумчиво провел пальцем по потертому золотому ободку обручального кольца на левой руке. — Закрытый. Для особых детей.
Он настолько выразительно подчеркнул это «особый», что Люде стало ясно: речь идет не о каких-то физических недугах, а о чем-то похлеще. В животе появился неприятный холодок, а волоски на руках поднялись дыбом.
«Но ведь это же официальное учебное заведение, — с какой-то вязкой беспомощностью подумала Люда. — Отдел образования…»
Мысль оборвалась.
— Вам сколько лет, Людочка? — мягко спросил Смирнов. Люда настолько оторопела от внезапно нахлынувшей на нее растерянности, что пропустила мимо ушей фамильярность своего спутника.
— Двадцать семь, — сказала она. Смирнов кивнул.
— На картах гадали когда-нибудь? Может, ворожили?
— Гадала, — промолвила Люда, вспомнив о том, как бабушка учила ее раскидывать карты. Пиковый туз при семерке — болезнь. Червонная девятка с бубновой дамой — новая любовь. Крестовая восьмерка со своим королем — ссора на работе. Бабушкины гадания сбывались всегда, Людины — через раз, но она никогда не придавала этому значения. Совпадение, не более того. Даже в сотый раз.
— Ну вот, — Смирнов вынул из кармана смартфон, что-то посмотрел в нем и убрал назад. — Там таких и учат. Тех, кто на картах гадает.
«Икарус» притормозил у обочины, подобрав тощего долговязого паренька с растрепанными дредами до пояса. Из имущества у него был только разноцветный вязаный рюкзак. Увидев Смирнова, паренек широко улыбнулся, обнажив металлическую фиксу и гаркнул:
— Йоу, че по чем, чувак?
Смирнов закатил глаза. Долговязый покосился на Люду, не нашел в ней ничего интересного и спросил:
— Ну что, Эльдар Сергеич? Would you like to smoke Bob Marley’s cigarette1?
Чего-чего, а идеального произношения Люда не ожидала. Не от такого типа.
— Ладно тебе, Вань, — улыбнулся Смирнов. — Коллегу нашу новую напугаешь.
Ваня тотчас же стал серьезным. Ерническое веселье покинуло его загорелую физиономию, он отдал Люде поклон и едва не свалился на пол — с трудом удержался на ногах, когда автобус с внезапным резким рывком отъехал от остановки.
— Меня Иваном зовут, — сказал он, протянув Люде длиннопалую руку с неровно обстриженными ногтями. На большом пальце красовалось серебряное кольцо с полустертыми рунами. — Библиотекарь. Работаем круглосуточно. Вы на русский язык, да?
Люда кивнула. Больше всего ей сейчас хотелось встать, потребовать, чтобы водитель остановил автобус, и отправиться домой пешком, забыв и про необходимость помощи родителям, и про большую зарплату, и про все обещанные бонусы.
— По русскому у нас электронные учебники, — сообщил он с такой гордостью, словно написал их сам. — Заходите в гости, перекину вам в ноут. Корпус 2-а, библиотека. Варенье клубничное любите?
— Люблю, — оторопело кивнула Люда.
— Тогда тем более заходите, — улыбнулся библиотекарь и сразу же уточнил: — А замужем?
Смирнов, которому болтавшийся в проходе библиотекарь стал надоедать, подтолкнул его в сторону кресел.
— Вань, не мотрошись, сядь уже.
Тот шмыгнул носом и, прежде чем направиться в конец салона, произнес:
— Короче, заходите, ага?
Потом Люда внезапно обнаружила, что в салоне, кроме них с водителем, едут еще две женщины, типичные учительницы средних лет, активно обсуждающие огурцы и засолку, а Смирнов рассказывает:
— Конечно, это городская легенда. Вернее, сельская. Мовсесяна забрала полиция, был суд… ну вы газеты читаете, в курсе. Легенда как таковая появилась уже после его расстрела. Дескать, Мовсесян не то не умер, не то вернулся с того света — одним словом, его частенько видят на окраинах Дербенево. Разумеется, все это бред и болботня. Сами понимаете, какой вакуум в этих медвежьих углах. Разговорами про маньяка его будут еще много лет заполнять.
Люда заерзала в кресле, огляделась. Она никак не могла взять в толк, откуда взялись в салоне эти две болтушки, если автобус не останавливался, и почему Смирнов вдруг завел речь о маньяке. Ощущение провала в памяти прокатило по всему телу, наполнив ноги вязкой слабостью. Видимо, собеседник правильно оценил состояние Люды, потому что полез в карман и, вынув пластинку лекарства, протянул ей.
— Валидол, — сказал он, отвечая на ее незаданный вопрос, а затем, обернувшись к болтливой парочке, жестко произнес: — Коллеги, вообще-то ваши фокусы с перемещениями запрещены.
Одна из женщин, рыжеволосая веселая толстушка, только отмахнулась:
— Эльдарушка, в первый и в последний раз, — и, глядя на Люду, добавила: — Людочка, простите Бога ради. Мы с ТатьянАндревной на автобус опоздали, пришлось через нору догонять.
Люда откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Валидол под языком, наполнявший рот мятной свежестью, казался единственной реальной вещью в нереальном мире. Смирнов усмехнулся.
— Сейчас пройдет. Так всегда бывает, если нору открывать рядом с неподготовленным человеком.
— Нору? — переспросила Люда.
— Червоточину в пространстве, — объяснил Смирнов. Дружески похлопал Люду по руке. — Вы не пугайтесь так, Людочка. Это магия и… И это нормально.
***
За три дня до этого Маргарита Львовна, резавшая лук на доске, отложила нож и смахнула слезы с лица. Она не знала в точности, почему плачет — то ли из-за лука, то ли из-за Тани, которая с утра снова ушла на остановку встречать того, кто никогда не вернется. Лук лежал на доске, ожидая отправки в порционные горшочки в компанию к моркови, картошке и полупрозрачным ломтикам мяса, Маргарита Львовна печально смотрела на православный календарь с ликом Николая Угодника и снова не могла сказать, о чем молится — то ли о том, чтобы Таня поправилась, то ли о том, чтобы дочь тихо умерла, не мучилась больше сама и не мучила детей и мать.
Детей было четверо. Не по возрасту задумчивые погодки сейчас возились на ковре в детской, играя в какие-то свои игры — Маргарита Львовна невольно радовалась тому, что, несмотря на возраст, ребята умеют организовать себя сами, и их не надо занимать. Сил у нее было мало, и рано взрослеющие мальчишки понимали, что бабушка бьется, как рыба об лед, чтобы вытянуть пятерых, а мама…
Мама сошла с ума, когда Костя, их отец, позорно сбежал из дому — сказал, что едет в Москву на заработки и был таков. Ищи ветра в поле! За два года от него не было ни вестей, ни денег. Маргарита Львовна собралась с духом и отправилась к свахе. Та в дом Лобановых носа не казала, внуками не интересовалась, но должна же она была знать о том, где сын! Костя обнаружился у мамочки под боком; заикаясь от неожиданности, он сообщил бывшей теще, что устал и должен пожить отдельно от семьи.
— Устал! — Маргарите Львовне хотелось кричать, хотелось разодрать этому маменькиному сынку физиономию, да и его преподобную маменьку расподдать так, чтоб мало не показалось, но она почему-то молча развернулась и пошла к лифту, не чувствуя ног, хотя все в душе вопило, срывая голос: — Устал он! Детей делать не уставал! На боку лежать не уставал! Господи, что же нам делать-то!
В тот момент она боялась только того, что ее парализует прямо в лифте. Обошлось.
Теперь Таня была тихой городской сумасшедшей. Никому не мешая, не приставая к встречным с разговорами, она стояла на остановке, оживляясь только тогда, когда из-за поворота показывался троллейбус номер восемь — на нем Костя всегда приезжал с работы. Троллейбус открывал двери, выпуская пассажиров, Таня с трепетом всматривалась в лица, надеясь, что Костя появится вот-вот, сейчас, но он не появлялся, и Таня сникала и отходила в сторону. Всегда в одном и том же брючном костюмчике, от старости и пыли уже утратившем первоначальный цвет, тихая, словно забытая хозяином собака, она стояла и ждала.
Однажды рядом остановилась машина, и какие-то пьяные уроды с хохотом принялись затаскивать Таню внутрь — тогда Самвел, хозяин овощной лавочки выскочил из-за прилавка и, вооруженный отломанной от ящика с огурцами доской, отбил убогую и отвел домой. Маргарита Львовна плакала, дети ревели в голос, Таня, как обычно, молчала, глядя в сторону жалким взглядом побитой дворняги, а Самвел ушел и вернулся с пакетом овощей и фруктов из лавочки, и почему-то смотрел так виновато, как смотрят порядочные люди, прекрасно зная, что на них нет никакой вины. У Самвела было двое сыновей, и в их вещах теперь ходили Танины мальчишки — Маргарита Львовна, которая раньше бы наотрез отказалась брать вещи «у этих чурок», теперь плакала и молилась, чтобы Самвел не закрыл лавочку и не уехал в другое место.
В дверь позвонили. Посмотрев на часы, Маргарита Львовна недоумевающе пожала плечами: обычно Таня возвращалась ближе к вечеру, а соседки давно избегали общения с ними, чувствуя какую-то стыдливую брезгливость. Должно быть, распространители какой-нибудь бросовой ерунды по цене люксового автомобиля — только их не хватало для полного счастья. Наскоро обтерев руки полотенцем, женщина прошла в коридор, открыла дверь и остолбенела, не понимая, что происходит. Ее Таня прошла в квартиру уверенным быстрым шагом, таким, каким двигалась раньше, в юности, и в ее лице сейчас не было ни капли робкого сумасшествия.
— Мам, — сказала Таня, на ходу сдирая с себя грязный изношенный пиджачок и стягивая через голову водолазку, — я в ванну. Это просто ужас какой-то, мам.
Маргарита Львовна ощутила, как на какую-то долю секунды сердце застыло, чтобы потом сорваться в пляс: она не слышала голоса дочери два года. Дети высыпали в коридор и замерли крошечными восковыми статуями, готовясь на всякий случай разреветься. Таня нырнула в ванную, и вскоре Маргарита Львовна услышала, как зашумела вода. А воды Таня боялась, и затащить ее под душ было настоящим подвигом Геракла.
— Господи… — прошептала Маргарита Львовна и перекрестилась: — Господи, что же это?
— Мам! — звонко крикнула Таня. — Я твое полотенце пока возьму?
— Бери… — промолвила Маргарита Львовна и добавила громче: — Бери, Танечка!
И только теперь она заметила, что Таня пришла не одна. Стоявший на пороге тощий блондин в непритязательной клетчатой рубашке и джинсах покачался с носков на пятки и спросил:
— Можно, я пройду?
…- Вы врач? — спросила Маргарита Львовна, когда Таня вымылась и, переодевшись в чистое, отправилась в детскую. Сейчас оттуда доносился звонкий смех — дети и мама обнимались и играли на ковре. Блондин, назвавшийся Эльдаром Сергеевичем, отпил минералки из стакана и ответил:
— Нет, я не врач. Видите ли, никакой доктор не помог бы вашей Тане. Смещения души дело очень серьезное.
Он был удивительно, невероятно странным, этот Эльдар, но Маргарита Львовна готова была стоять перед ним на коленях и целовать руки. Таня, которая утром побрела из дома бледной тенью себя прежней, сейчас рассказывала сыновьям сказку и собирала башни из кубиков, и женщина не могла поверить, что сумела дожить до этого дня.
— Ее Костя бросил, когда Вадику с Кирюшей три месяца было, — промолвила Маргарита Львовна. — Танечка… она всегда была тонкая, ранимая. Тургеневская девушка. И ведь о семье они вдвоем мечтали. О большой семье. Минимум пятеро детей… — она говорила, ловя себя на том, что мысли путаются, но не могла замолчать и собраться с духом. — А тут он говорит: поеду в Москву вахтовым методом, надо же семью кормить…
Маргарита Львовна всхлипнула и осела на табурет у стены. Эльдар допил минералку и опустился на стул напротив.
— Как вы это сделали? — спросила Маргарита Львовна. — Кто вы?
Эльдар усмехнулся.
— Я маг, — просто сказал он. — Верите?
Женщина вздохнула. Вслушалась в счастливый щебет внуков и ответила:
— Два года… всего этого. Господи, прости меня, я хотела, чтоб она умерла. Так мучиться, так ребят мучить… Эльдар, вы знаете, я сейчас во что угодно поверю.
Она осеклась, на мгновение до дрожи испугавшись, что все это ей приснилось. Эльдар ободряюще улыбнулся и произнес: