— Понимаешь, — Кир понижает голос до доверительного шепота. — Я очень за тобой соскучился, очень. Мне нужно было тебя увидеть, потому что думал — умру. Понимаешь?
— В каком это смысле? — спрашиваю и совершенно неожиданно начинаю смеяться. Это так абсурдно, что удержаться невозможно.
— В том смысле, что я тебя люблю, — шепчет Кир, а его глаза наполняются слезами. — Раньше не понимал этого. Господи, если бы я раньше это осознал, то не совершил самой большой ошибки в своей жизни — никогда бы тебя не упустил.
Нет, это уже ни в какие ворота не лезет. Что он там себе нафантазировал?
— Кир, Кирюша, милый, — накрываю его дрожащую руку ладонью. — Не выдумывай, пожалуйста. Это глупость какая-то, правда. Зачем ты веришь в то, чего нет — ты же не маленький. Какая, к черту, любовь? Одумайся.
Нет, я точно попала в какую-то параллельную вселенную, где мужчины, словно они трепетные барышни, а не сильная половина человечества, ноют о вечной любви нелюбящим их женщинам. Теперь бы еще знать, как его утихомирить, Дон Жуана недоделанного.
— Ты не понимаешь, — всхлипывает Кир и утирает нос рукавом. — Ты — первая девушка, которая так глубоко запала мне в душу. Красивая, умная, с тобой интересно. Ты друзьям моим нравишься.
Ну, допустим, последний комплимент весьма сомнителен. Это должно на меня как-то повлиять?
— Кир, послушай, — пытаюсь воззвать к голосу его разума. — Я не так прекрасна, как тебе малюет твоя фантазия. Я — самая обычная, с многочисленными заскоками и странными мыслями. Тебе нужна другая девушка! Как ты не можешь этого понять?
— Не нужна мне другая, — хмурится Кир, но к моему счастью, вроде бы немного успокаивается. Во всяком случае, уже не плачет. И на том спасибо.
— Но не я так точно, — сейчас даже согласна выпить с ним это вино, что так и стоит в центре стола, лишь бы он больше не трепал мне нервы. И зачем я только трубку взяла? Лучше бы дальше делала вид, что меня не существует.
— Агния, я все равно тебя добьюсь! — твердо говорит Кир и тянется к бутылке. — Вот сейчас мы выпьем, поговорим, и ты поймешь, что не стоит от меня отказываться. У нас еще может быть будущее, стоит тебе только захотеть.
— Да не хочу я пить, чего ты пристал? И будущего с тобой тоже не хочу!
— Давай хоть по чуть-чуть, — уговаривает Кир. — Где у тебя штопор?
— Нет у меня никакого штопора! — я злюсь на него, на его непрошибаемость и нежелание слушать то, что ему говорят. — Я же говорила, что не пью, а, значит, и нет в моем доме никаких штопоров! И вообще, тебе там на работу не пора? Мне кажется, что ты засиделся — Кость будет в бешенстве.
— Не беспокойся, милая, — хитро прищурившись, говорит Кир, возясь с бутылкой. По всему видно, что свое намерение выпить он не оставляет. — У меня сегодня выходной — я договорился.
— Да какая к чертям собачьим я тебе "милая"?! — уже почти кричу, потому что у меня в печенках сидит этот парень. — Слушай меня внимательно, потому что больше повторять не намерена. Я тебя не люблю, и ты мне даже не нравишься. Во-первых. Во-вторых, я не собираюсь с тобой пить. Ни сейчас, ни в обозримом будущем, ни даже в параллельной вселенной. Также я не собираюсь с тобой строить отношения, давать тебе второй шанс и пытаться что-то наладить. Еще я не жалею, что упустила такого завидного жениха и тебе не советую сожалеть о том, что у нас ничего не вышло. Ты меня понял? А, если понял, то попрошу покинуть мою квартиру — мне сейчас не до тебя. Хорошо?
Кир сидит некоторое время абсолютно молча, переваривая мои слова. Я тоже не нарушаю тишину, надеясь, что сейчас он все усвоит и уйдет. Он и правда оставляет в покое бутылку, ставит ее на стол и медленно поднимается.
— Знаешь, Агния, я тебя понял, — вздохнув, говорит он каким-то тихим, приглушенным голосом. — Но и ты меня пойми: я не собираюсь от тебя отказываться. Ты — моя судьба и иной мне не нужно. Просто сейчас ты не понимаешь, чего сама себя лишаешь. Но я докажу тебе, что нам суждено быть вместе.
— Кир, прошу тебя, проваливай.
— Да, сейчас я уйду, но запомни: своему байкеру ты не нужна. У него столько таких дурочек, как ты, что страшно. Выбрось его из головы и постарайся подумать о будущем. А в будущем тебя жду я — тот, кто любит больше всего на свете. Твой придурок на мопеде говорил тебе такие слова?
— Если ты сейчас не уйдешь, то я вызову полицию. Или Сержа, что, в принципе, в некоторой степени одно и то же.
— Ну, твой брат слишком хорошо ко мне относится, чтобы я его боялся, — ухмыляется Кир, и эта улыбка мне не нравится. Какая-то липкая она, холодная. Вообще вся эта ситуация с каждой секундой нравится мне все меньше — как будто я попала в дурную комедию или странный сон, из которого не могу выбраться. — Ладно, я пошел. Не провожай, сам дорогу найду. А ты тем временем посиди и хорошенько подумай, что лучше — синица в руке или журавль на горизонте. Или филин? Все равно, хрен не слаще редьки.
Кир уходит, и его неприятный, злой и холодный смех долго еще звучит в ушах.
21. Колыбельная для мамы
So just give it one more try to a lullaby
And turn this up on the radio.
If you can hear me now,
I'm reaching out
To let you know that you're not alone.
And if you can't tell, "I'm scared as hell
'Cause I can't get you on the telephone",
So just close your eyes,
Oh, honey, here comes a lullaby,
Your very own lullaby.*
Nickelback "Lullaby"
Еду на предельно возможной скорости к "Банке", изо всех сил надеясь, что ребята еще там и хоть немного, но трезвые. Сейчас мне так хреново, что нужно срочно выпить.
Вообще не могу разобраться, что сегодня такое произошло. Сам от себя не ожидал всей той фигни, что натворил и наговорил Птичке. Представляю, что она думает обо мне. Это же надо было — рядом находилась девушка, от одного взгляда на которую кровь стынет в жилах, но я вроде как порядочного включил. Джентльмен, вашу мать. И с каких пор я стал таким нерешительным, терпеливым?
В кармане вибрирует телефон, съезжаю с дороги, чтобы спокойно поговорить. Ухмыляюсь, вспоминая, как нервничала Птичка, когда узнала, что я звоню, проезжая по трассе. Рассердилась даже и просила больше так не делать. А что я? Мне захотелось ее послушаться. Впервые в жизни я слушаюсь девушку — смешно, ей Богу.
Незнакомый номер пугает — что может быть неприятнее ночных звонков с неизвестных номеров?
— Слушаю, — в трубке помехи, какой-то визг, крики.
— Филипп? — пьяный незнакомый голос на том конце невидимого провода не сулит ничего хорошего. Мой личный номер мало, кто знает.
— Да, а вы кто? — нехорошее предчувствие ледяной глыбой ложится на сердце.
— Друг, выручи, — голос звонящего срывается, то ли из-за помех на линии, то ли из-за того, что он уже изрядно накачался. — Иза обещала мне деньги вернуть, а как время подошло, не хочет отдавать. Я ее и так и эдак уговаривал, а она ни в какую. Может, ты сможешь на нее повлиять — сын все-таки.
— Что ты с ней сделал, упырь? — ярость вспыхивает внутри, сжигая здравый смысл. Никто не смеет трогать мою мать, какой бы стервой она ни была. — Где она?
— Да дома твоя мамаша, что с ней будет? — мужик противно хихикает в трубку. — Только денег у нее нет, сказала тебе позвонить. Выручишь, брат?
— Слышишь ты, утырок синеносый! Еще раз назовешь меня "братом", зубы выбью и в горло насыплю тонкой струйкой. Понял меня?
— Ты меня не пугай, — кричит алкаш. — Приезжай лучше, а то я-то мирный, а вот кореша мои не такие благообразные личности.
Резко отключаюсь и несколько минут просто сижу, стараясь успокоить дыхание. Сердце скачет в груди, как кавалерийский скакун, но мне все равно. Давно знал, что мать таскает в дом всяких пьяниц, много раз их выкидывал за порог, но, обычно, ее друзья — мирные и тихие, мухи не обидят. Но этот телефонный звонок ни на шутку встревожил — с кем она связалась на этот раз? Зачем занимает деньги? И почему мне не сказала, что кому-то должна?
Телефон снова звонит, а я даже не хочу знать, кто это, потому что помочь мне некому сейчас, а вести пустые разговоры не намерен. Но мелодия звонка подсказывает, что это Арчи.
— Фил, у тебя все нормально? — слышу встревоженный голос в трубке. Чертов экстрасенс, ничего от него не скроешь.
— У меня все отлично, — пытаюсь говорить бодро и уверенно, но, сто процентов, Арчи обмануть не выйдет, как не пытайся.
— Слушай, Филин, прекращай морочить мне голову, — шипит друг в трубку. — Выкладывай, что стряслось? Девушка отшила?
Мне смешно от этого предположения, потому что, знай Арчи правду, то не понял бы меня. Ведь это я, по сути, отшил ее, а мой друг, не пропускающий ни одной юбки, так бы не поступил.
— Ты сильно пьяный? — спрашиваю, потому что понимаю — одному мне не справиться.
— Такое себе, — отвечает друг. — Если я тебе нужен, приеду — только скажи.
— Да, нужен, — тихо вздыхаю, потому что мне сложно просить кого-то о помощи, если дело касается моей матери. Но Арчи знает мою ситуации, ему я могу открыться. — Подъезжай к моему дому, только будь осторожен.
— Само собой, — говорит друг и вешает трубку.
Перевожу дух и включаю в наушниках музыку — только она сейчас сможет помочь. Выбираю случайный трек и завожу мотор — не знаю, что там творится дома, но нужно как можно скорее об этом узнать. Звучат первые аккорды "Lullaby" Nickelback, словно даже музыка в моем плей листе насмехается надо мной. Потому что нет в моей жизни того, кто способен вывести из темноты. Разве, что Птичка, но для этого ей придется хлебнуть моего дерьма, а потом уже вести меня к свету. Надо ли ей это? Не уверен.
Дорога стелется лентой под колесами, но сегодня нет настроения любоваться красотой окружающего ландшафта. Нужно торопиться — сердце не на месте, и я не знаю, чем все в итоге закончится.
На подъезде к дому вижу, стоящие невдалеке, два мотоцикла: один Роджера, второй Брэйна. Арчи и эта парочка стоят рядом и о чем-то переговариваются, выпуская в небо сизый дым. На душе делается немного легче — они приехали, чтобы помочь, даже не спрашивая о причине. Да я, черт возьми, счастливчик.
Наконец, подъезжаю, глушу мотор и паркуюсь рядом.
— Что там у тебя дома за херня творится? — спрашивает Брэйн, потирая щеку с прилично отросшей щетиной. Он выглядит уставшим, как будто давно страдает бессонницей. Черная бандана скрывает тату на лысине.
— Самому хочется знать, — пожимаю плечами и прикрываю глаза. Кто бы только знал, как мне не хочется заходить в этот дом, но, делать нечего, проблемы сами собой не рассасываются.
— Расскажешь, что стряслось? Чтобы мы знали, к чему готовиться, — ухмыляется Роджер, поглаживая рыжую бороду.
— Как будто есть, что объяснять, — подает голос Арчи, сплевывая на землю. — Сами же знаете, что скрывает этот дом.
— Да мы-то поняли, — говорит Роджер, выбрасывая затухший окурок в уцелевшую под слоем снега тощую траву. — Что делать будем?
— Сейчас просто войдем и раскидаем этих мерзких утырков по углам, — хрипит лысый, съежившись на сидении мотоцикла, как мокрый попугай. — Чего с ними церемониться?
— Арчи прав, — говорит Брэйн, подняв голову к небу и что-то там рассматривая. — Навалять придуркам по самые уши. Чтобы дорогу к этому дому забыли.
— Тут есть один момент, о котором еще не успел рассказать, — говорю, чтобы они поняли и не наломали сгоряча дров. — Раскидать их по углам или выкинуть в окно и сам смог бы. Мне позвонил какой-то пьяный хрен и сказал, что моя мать должна им деньги.
— Такого же раньше еще не было, — удивляется Арчи. — Да и сколько она должна? Не думаю, что из-за мелочи тебе бы звонили.
— Вот и я о том же, — говорю, сглатывая ком. Мне так все осточертело, что выть хочется. — Поэтому давайте аккуратно, мало ли, что они удумали.
— А самое важное: кто эти "они", задумчиво говорит Роджер. — Ладно, братья, не ссым.
Достаю ключи, и мы, сохраняя молчание, идем к гаражу. Это самый быстрый и надежный способ попасть в дом, оставаясь какое-то время незамеченными.
— Тише идите, — шипит Брэйн. — Грохот, как от полковых жеребцов.
— Тоже нашелся тут Мальчик с пальчик, — шепчет Арчи. — Самый здоровый, а к другим претензии предъявляет.
— Отвали, лысый, — смеется Брэйн, легко ударяя кулаком в плечо нашего юмориста.
— Тоже мне волосатый, — тихо говорит Арчи, потирая ушибленное плечо.
— Заткнулись оба! — чуть повышает голос Роджер, и спорщики, понятное дело, тут же замолкают.
Пока они спорят, открываю гараж, и музыка, гремящая в доме, оглушает.
— Ну и вкус у этих товарищей, — удивляется Роджер. — Будто в маршрутку попали.
Песни о тюремной романтике, брошенных любимыми несчастных сидельцах, об этапируемых и этапирующих — вот те мелодии, что так любят новые друзья моей матери.
Мы по возможности тихо проходим, выстроившись цепочкой, пересекаем гараж и останавливаемся у двери, ведущей в дом.
— Так, сначала просто входим, ничего не говорим и не делаем, — даю последние наставления друзьям. — А дальше уже смотрим по обстоятельствам. Все поняли?
— Ну, уж не на секретную базу вламываемся, сориентируемся, — кивает Брэйн, и я открываю дверь.
— А еще нужно музыку эту дебильную выключить, — смеется Роджер.
Я давно понял, что моя мать мало имеет общего с нормальной женщиной. Столько раз отмывал ее блевоту, выкидывал пустые бутылки, убирал последствия многочисленных гулянок, но то, что вижу сейчас не лезет ни в какие ворота.
— Однако, — говорит Арчи и присвистывает.
— Знаешь, Фил, мы, конечно, свиньи еще те, но чтобы такое себе позволять… У меня нет слов, — Роджер замолкает и треплет меня за плечо.
Слова не нужны, и так всем всё понятно — мой дом, медленно, но уверенно, превратился в приют для бомжей и отбросов общества. В первой комнате вижу перевернутый стол — по всей видимости, именно здесь и начиналось торжество хрен поймешь по какому случаю. На полу валяются объедки, кто-то наблевал на ковер. Вокруг кучки пепла, бычков, чей фильтр окантован красной помадой. Какой-то мужик лежит, пьяный до потери сознания, но продолжает поносить на чем свет стоит партию и правительство. Он безобразный в своем скотстве до такой степени, что вызывает стойкое желание пнуть его носком сапога прямо по ребрам. Но я сдерживаюсь — кем бы ни был этот несчастный, от него не исходит никакой угрозы.
— Кажется, крики из кухни доносятся, — шепотом говорит Арчи и первым устремляется на встречу тем, кто там шумит.
Лысый резко распахивает дверь, и первое время не могу понять, что тут вообще происходит — так дымно и накурено, что хоть топор вешай.
— Фил, смотри, вон она, — восклицает Роджер и указывает рукой куда-то в угол.
Я же стою, как контуженный и не могу с места сдвинуться, но замешательство длится не дольше секунды. Срываюсь с места и несусь на всех парах туда, где в углу, скрученным маленьких комочком в разорванной одежде лежит та, что дала мне жизнь — моя мать. Ничего не вижу, кроме этого жалкого, несчастного создания, что никак не могу перестать любить и жалеть, хоть она и делает все для того, чтобы убить во мне все светлые чувства к себе. Своими поступками, словами, внешним видом, наконец.
— А вы еще к хренам собачьим кто такие? — жирный мужик в белой засаленной майке и трениках поднимается со стула.
— Боров, не пыли, — подает голос другой, стоящий, облокотившись на дверной косяк, мужик лет пятидесяти с прилизанными редкими волосам, облепившими блестящую лысину. У него маленькие поросячьи глазки, которых почти не видно — так опухло и покраснело его лицо. — Это, наверное, ее сынок приехал. Ну, друганов прихватил, что тут такого? Мы же все нормальные взрослые люди, сможем договориться без кровопролития.