Джесси то ли боковым зрением, то ли шестым чувством уловив этот внезапный интерес ее визави к Марион, и быстро распрощалась, решительно уводя своего спутника под руку.
Марион осталась в магазине, но у нее было четкое ощущение, что Ник словно хотел ей что-то сказать, или о чем-то спросить…
И вот несколько месяцев спустя на выставке современного искусства Марион неожиданно наткнулась на отсек с картинами Ника Селены.
Действительно, его картины производили очень странное впечатление, особенно собранные вместе. Казалось, ты попал в какой-то иной, нездешний мир, замаскированный под обычную, привычную реальность. Во вполне обычных его пейзажах проступало что-то нездешнее.
Вот обычный дворик на окраине небольшого городка. Развешанные вдоль дома самотканые половички, на которых вытканы узоры из орнамента древних майя. Приоткрытый полуразвалившийся сарай, из двери которого выглядывает диковинный, наверное, допотопный зверь, похожий то ли на ящера, то ли на дракона.
Еще там было много женских портретов. Причем, художнику позировали не профессиональные натурщицы, а самые обыкновенные женщины. В стандартных натурщицах есть что-то специфическое, и художник передает энергию тела, любуется линией, щеголяет красками, наслаждается формой, объемом. Но здесь были совсем другие женщины. Казалось, каждая имеет свою загадочную, неповторимую, почти трагическую судьбу, которую и старался передать художник, читая ее в их глазах, жестах, повороте головы. В общем, это были все очень непростые женщины.
По своей старой журналистской привычке подслушивать и подсматривать, Марион кое-что удалось подслушать в толпе посетителей, считавших себя знатоками искусств. Они шептались, а попросту говоря, сплетничали о художнике, щеголяя друг перед дружкой своей осведомленностью. «…Вот эта женщина — его старая любовь, теперь она — жена друга. …А вот с этой его связывало одно восхитительное летнее приключение. …Эта же — отвергла его еще в юности, и через всю жизнь он пронес к ней светлое, неомраченное чувство»…
Марион шла вдоль стены, вдыхая неповторимый запах свежей краски, свежей древесины, холста, пеньки, легких экзотических ароматов гостей, чуть слышного аромата коньяка, который на подносах разносили официанты.
И тут ее взгляд упал на очередной портрет. Отчего-то перехватило дыхание. Что за черт! Ее шок легко было понять. Ведь это было… ее собственное лицо.
Да, именно так. Из переплетения веток, листьев, из буйства, хаоса растений, проступало …ее лицо. Как будто в картину было вмонтировано зеркало, в котором она вдруг увидела собственное отражение. Даже мурашки пробежали по коже.
Марион украдкой оглянулась. Кто еще заметил это поразительное сходство? Но публика на выставке была занята созерцанием того, что висело на стене, и на Марион никто не обратил внимания.
Обойдя всю экспозицию, Марион нашла здесь еще одну картину, на которой был «ее» профиль (то есть, профиль ее двойника). Это была обложка какого-то общего сборника стихов, иеще — женский силуэт на небольшом офорте.
Причем, даты под этими работами стояли довольно старые, — задолго до того, как она встретила живого Ника Селену и Джесси на улице.
Она вышла с выставки ошарашенная. Конечно, поразили и сами картины Ника. Но больше всего ее занимал вопрос: кто та женщина, так похожая на нее? Марион могла бы поклясться, что нигде и никогда раньше не встречалась с Ником. «Надо будет расспросить о нем у Джесси».
Но с Джесси они больше как-то не встречались. О самом художнике Марион время от времени вспоминала, и даже купила пару-тройку книг, им оформленных.
«В конце концов, — решила она без ложной скромности, — не секрет, что у каждого художника существует какой-то идеал. Кто знает, может, каким-то чудесным образом, в его воображении появилась — пусть и не ошеломительная красавица, — но женщина все же не без внутреннего шарма, такая как она? Чего только на свете не бывает!»
И всякий раз, когда она вспоминала Ника, у нее не проходило ощущение, что их все же связывает что-то общее…».
Угрозы
Валентин откинулся на спинку кресла, окутавшись клубом ароматного дыма. Подумал: неплохая завязка. Можно далее раскрутить сюжет несколькими способами… интересно, какой выберет Иванка? Ему чаще всего этого не удавалось угадать.
Намечен герой — таинственный художник, его творчество содержит в себе какую-то загадку, которую, судя по всему, и должна будет разгадать героиня. Иванка пошла правильным путем. Ведь герои многих современных книг — крепкие молодые парни, выясняющие свои отношения с помощью крепких кулаков, — уже утомляют. Читателю хочется романтики, красоты отношений, тайны, которая где-то рядом.
Правда, этот иностранный антураж… Он уже давно вышел из моды. Издательства сейчас предпочитают не экзотику неведомых стран, а акварели, так сказать, родной стороны. Придется поработать с Иванкой. Простите, с Александрой. Возможно, придется даже сменить имя. Правда, читатель уже привык к ее старому… Да и сама Александра с таким трудом поддается влиянию с его стороны…
Каждый раз, когда он пытался предугадать ход мыслей Иванки и развитие ее сюжета, ему это редко удавалось. И это, собственно, Валентину в ней и нравилось. Иванка была непредсказуемой, как в жизни, так и в своих книгах.
…Погрузившись в размышления, Валентин почти совсем забыл о своей утренней гостье.
…Нежная ручка обняла его за шею. Преодолевая почтение к своему рыцарю, юная библиотекарша позволила себе эту прощальную ласковую фамильярность.
Но Валентин, честно говоря, уже мыслями и ощущениями был погружен в события совсем другого мира. На какой-то миг мысли его вернулись к очаровательному созданию, и он повернулся к ней:
— Пока, котенок, — сказал он, шлепнув (впрочем, без особого энтузиазма) по упругой, юной попке. И уже не слышал стука двери, закрывшейся за его очаровательной гостьей.
Да, в последнее время в их с Иванкой обыденную жизнь с завидным постоянством взрывали какие-то непрошенные, непонятно откуда сваливающиеся на их голову приключения… И, что самое интересное, каким-то образом, Иванка предугадывала их. Каждый новый ее роман начинался как предсказание того, что совсем скоро может приключиться и в ее собственной жизни. Причем, доставалось не только ей, — а и всем ее друзьям при этом тоже.
Он снова пробежал глазами написанное.
Слава Богу, пока здесь все развивается как обыкновенная мелодрама. Никаких покушений, похищений, нападений… Возможно, на этот раз нас ждет спокойное погружение в мир искусства?…
Но как сюда вписывается вчерашняя картина, которую притащил Гуруджи, и от которой у Валентина, честно говоря, с первого взгляда мурашки побежали по коже? Или то нападение на Иванку в ресторане…
Являются ли эти события звеньями одной цепи? Или уже это его, Валентина, предположения?
Он стал одеваться, чтобы отправиться в издательство, где их с Александрой уже третью неделю ждали с концовкой последнего романа, как вдруг раздался резкий телефонный звонок. Этот звук сразу чем-то не понравилось Валентину. Он показался ему каким-то… ну уж очень вызывающим.
…Он едва узнал в трубке голос Иванки. Она рыдала в трубку.
— Гуруджи убили!
У Валентина даже трубки выпала из рук. Сначала телефонная. А когда он полез за ней под стол, — упала и трубка с табаком, рассыпая по полу тлеющие угольки. Господи, ну кому понадобилась это травоядное? И за что его убивать? Уж кто-то, а этот охламон был весьма далек от мира великих шекспировских страстей.
— Где он? Убийцу поймали?
— Приезжай, — Иванка долго сморкалась в платок.
Пять минут спустя, привычно быстро натянув на себя свитер и джинсы, — безотказно срабатывала привычки кочевой жизни, — Валентин уже ловил такси на углу улицы.
Еще полчаса спустя он вместе с Иванкой мчался в машине в больнице, куда доставили Гуруджи.
— Я сама ничего не понимаю… — Иванка уже была похожа на бойца полка особого назначения, готового к рискованному спецзаданию: извлечь с нейтральной территории труп своего боевого товарища, дабы не оставлять его на поругание врагам. Брюки хаки и короткая камуфляжная куртка подчеркивали ее решимость и готовность добиться своего любой ценой.
— Давай с самого начала. От кого и как ты узнала, что случилось с Гуруджи?
— Мне позвонили из больницы…
— Тебе? — изумился Валентин. — Почему именно тебе? Почему не его родственникам?
— Представляешь, — голос Иванки подозрительно дрогнул, — у бедняги, оказывается, больше никого нет, кроме меня…
— Интересно, — отозвался Валентин, — а я и не знал, что вы — настолько кровная родня.
— Перестань, — оборвала его Иванка. — Живого человека убили ни за что, ни про что… Твоя ирония совсем неуместна.
— Все же, — не унимался Валентин, чей аналитический ум не дремал ни при каких обстоятельствах, — а как эти врачи догадались, что ты — его единственная родня?
— Так Гуруджи назвал им именно меня….
— Как назвал? — не успокаивался Валентин. — Для покойника он, пожалуй, слишком разговорчив, ты не находишь?
Иванка задумалась.
— Как тебе название твоего следующего романа: «И покойник заговорил!». А? — продолжал Валентин.
Молчание Иванки стало менее напряженным.
— По-моему, такое название уже где-то было, — наконец, отозвалась она, уже довольно спокойно.
Машина затормозила возле серого здания больницы.
— Мы по поводу Гуру… простите, Валдиса… — как его, — Валентин незаметно толкнул локтем Иванку, потому что ему до сих пор не удавалось запомнить фамилию этого «великого и самобытного, но пока еще не известного народу талантища».
— Дукатис, Валдис Дукатис… — поспешно добавила Иванка, почти всунув голову в справочное окошко. — Он доставлен к Вам сегодня утром… Как он? Еще жив?
— Простите, а вы ему кто?
— Как кто? — Иванка возмущенно пожала плечами. — Сестра, естественно … вот, с мужем, — не моргнув глазом, соврала она
«Плох тот писатель, который не умеет врать», — философски отметил про себя Валентин, попутно решив, что мысль эта достаточно глубока, и достойна быть занесенной в его Писательский Дневник, над которым он работает уже не один год.
Уж что-что, а врать Иванка могла так же искренне и естественно, как и улыбаться.
— Ему уже лучше, — ответила медсестра. — Милиция, наверно, уже заканчивает допрос. Они уйдут, вы и зайдете.
…Через каких-то полчаса они уже осторожно приоткрывали дверь палаты, опасаясь увидеть изувеченного и загипсованного Гуруджи в полубессознательном состоянии.
Валдис с забинтованной головой возлежал на белоснежной постели. Но его живые блестящие глазки вполне осмысленно сканировали окружающее пространство.
Завидев Валентина и Иванку, он радостно заулыбался.
— Ну, слава Богу, — Иванка подбежала к кровати и, как любящая мамаша, погладила Гуруджи по забинтованной голове. Тот преданно, как собака, смотрел на Иванку.
Валентину на какое-то мгновение стало его жаль, хотя до этого ему было больше всего жаль Иванку, искренне переживавшую за Валдиса.
— Рассказывай, что случилось.
Гуруджи и самому не терпелось поделиться с ними происшедшим.
— Да меня пытались ограбить…
— Тебя? — в один голос изумились Иванка и Валентин.
Воистину, злодей, покусившийся на Гуруджи, должен быть не в своем уме, если почему-то решил, что у Гуруджи можно хоть чем-то поживиться.
— И что же они у тебя отобрали?
— Сумку… Ну, ту, в которой я принес тебе вчера картину.
— И тебя чуть не убили из-за пустой сумки? — спросил Валентин.
— Ну… она не совсем была пустая… — потупив глаза, произнес Валдис.
— И что же там было такое сверхценное?
— Да… два старых журнала …я прихватил их у тебя в коридоре Они лежали на столике у двери. Ты же их уже прочитала, они совсем тебе не нужны. Поэтому я и взял их почитать, — кротко пояснил Валдис Иванке.
Действительно, у Гуруджи была очень интересная привычка — прихватывать у друзей то, «что было им совсем не нужно». В разряд этого «совсем-совсем не нужного» могли попасть как «плохо лежавшие» продукты питания, находившиеся без присмотра, так и вещи, которые «совсем никому не нужны» и лежали где-нибудь, как уверял Гуруджи, — «у двери, на выброс».
— И… что? Они напали на тебя из-за этих старых журналов? — выпытывала Иванка.
— Они вынули эти журналы, затем стали ужасно материться: «Чертов козел, долбанный кретин….»
— А если без лирических отступлений, — перебил его Валентин. — Еще бы им не материться, если у тебя кроме старых, и к тому же, чужих журналов и украсть-то нечего.
— Ну не скажите? — возмутился Валдис, — у меня в кармане был только что полученный гонорар за граффити.
— И что, деньги тоже забрали?
— Нет. Их интересовала только сумка. Я сначала не понял, чего они хотят. И только когда они спросили про картину, а потом дали мне по голове…
— …Для большей конкретности твоих ответов, — не мог не съязвить Валентин.
— …А потом я упал… В общем, я очнулся, когда мне в лицо плеснули водой. Открываю глаза, — а это Марина, моя соседка. Ну, такая очень интересная брюнетка. Тоже художница… Она…
— Давай вернемся к картине, — Валентин был неумолим.
Тут вмешалась Иванка:
— Подождите, речь идет о той картине, которую ты мне вчера подарил?
— Да, подхватил Гуруджи. — Я ведь тоже не сразу понял, о какой картине они спрашивают. А потом вспомнил, что как раз этим утром я подарил тебе картину, и она была именно в той сумке, в которой они рылись. …А потом я потерял сознание… и соседи помешали им меня убить… — грустно закончил он свой рассказ.
— Отсюда вопрос, — выпытывала Иванка, словно опытный следователь. — Где, когда и при каких обстоятельствах ты раздобыл: купил, стащил, выменял, подобрал как «совсем-совсем ненужную» — эту картину? Давай подробности. Все, что о ней знаешь. Важны все детали.
— Чует мое сердце, — она многозначительно посмотрела на Валентина, — продолжение этой истории следует. Черта с два милиция найдет этих хулиганов — ворами их назвать трудно, потому что ничего не украли.
— Вернемся к происхождению картины, — Валентин повернулся к Гуруджи.
Но тот, к их удивлению, уже спал совершенно невинным детским сном, отвернувшись к стене, посапывая и похрюкивая, как трехлетнее дитя. Видно, сказался пережитый им стресс и усталость от медицинских процедур и милицейских допросов.
Валентин с Иванкой только переглянулись. Очевидно, придется перенести разговор на завтра. Главное, что Валдис жив и теперь ему уже ничто не угрожает.
Когда они, стараясь не шуметь, выходили из палаты, вдруг раздался сонный голос Гуруджи, похожий на голос капризного ребенка:
— Мне и цитрусовые тоже не вредны, у меня нет на них аллергии…
Иванка с мимолетным укором глянула на Валентина. Ему тоже стало немного совестно. Действительно, прибежали сюда с пустыми руками… Но ведь мчались-то они сюда, уже почти не надеясь увидеть Гуруджи в живых.
— Извини, брат, — пробормотал пристыженный Валентин. — Мы так обрадовались, что ты живой, так спешили к тебе, что просто не успели купить гостинец. В следующий раз не забудем.
Валдис, не дослушав, повернулся к стене и заснул крепким сном праведника.
Кто похитил картину?
По дороге к Иванке, они заскочили в отделение милиции, где работал старый приятель Валентина Миша Кронин, уже не раз помогавший им в «нестандартных жизненных ситуациях».
— Нет, дело, конечно, будет расследоваться очень тщательно, — рассуждал Михаил, впрочем, без большого энтузиазма. По нему было видно, что это происшествие вряд ли будет отнесено к разряду преступлений, подлежащих немедленному раскрытию. — По правде говоря, в этом районе наркоманов или бандитов мы встречаем нечасто. Но район старый, многие квартиры здесь сдаются внаем, а это значит, много и приезжей, случайной, очень разномастной публики.
— Вот ваш приятель, — продолжал Миша, — могло ведь так случиться, — он что-то не поделил с сотоварищами? Или о чем-то поспорил. Художники — народ импульсивный. Сегодня могут подраться, поспорив, кто гениальнее, а завтра…
Михаил выразительно посмотрел на Иванку, которая хранила молчание, что для нее было нехарактерно. Хотя, возможно, она просто не верила в дедуктивные способности работника дубинки и пистолета в этом, несомненно, очень непростом деле.