Окружающая темнота внезапно, как-то в одночасье сгустилась, даже искры светлячков и мотыльков, проплывающие мимо, померкли, теряя яркость и задор, даже бледный диск луны принялся растворяться в чернильной глади неба, погасли звезды… Я не сразу осознала, что потемнело это у меня в глазах. Только когда влажный песок подпрыгнул и ударил в выставленные вперед ладони, а что-то холодное уперлось в щеку, поняла, что упала, но ни двинуться, ни подняться была не в силах.
Где-то вдалеке раздался протяжный волчий вой. В груди расправил леденящие щупальца ужас. Лес, серебряный диск луны, звуки, запахи, шорохи… Я бегу по нему, и потом воет волк… Богиня! Кажется, мои кошмары сбываются, только на этот раз не во сне, я наяву. Я снова попыталась пошевелиться — не вышло.
Сначала завыл один волк, потом к нему присоединились и другие голоса. Выли звучно, протяжно, без надрыва, словно пели. Последняя песнь над телом загнанной жертвы, подумалось мне, и все умолкло, последние ощущения окончательно размазались в пространстве.
Глава 11
— Вставай, Эя! — позвали меня, и зов такой тихий, спокойный, словно листва прошелестела на ветру.
Мое лицо тронуло теплое дыхание ветра, словно кто-то ласково погладил по щеке.
— Вставай, Эя! — раздалось снова. — Земля холодная, простудишься.
— Разве меня не исцелит первый же ваш целебный источник, которые у вас здесь на каждом шагу, — сонно пробормотала я, не желая открывать глаза.
Мне спалось так сладко, так нежно, я вытянулась в полный рост, сложила под щекой руки, и трава подо мной такая мягкая и душистая, а земля, вот не надо говорить, чего не знаете, теплая и какая-то живая… Словом, я хочу поспать еще немного, а вы все там себе как хотите…
— Эя, — мне показалось, что за этим «Эя» я слышу тихий смех. — Вставай же! Не притворяйся. Ты выспалась.
— Ничего и не выспалась, — ответил мой дух противоречия, а я открыла глаза.
Даже не успев как следует ничего разглядеть, я поняла, что что-то не так. Что-то изменилось, а что — не поймешь, пока не встанешь и самостоятельно все не осмотришь. Я вспомнила, как кралась мимо ночного леса, и все эти запахи и звуки, и рычание, и волчий вой, и как я драпанула, опасаясь погони, и как хотела обежать побыстрее озеро и вернуться к женщинам свободного народа…
Кажется, я упала без сил и уже не смогла встать, и выли волки… И я потеряла сознание…
Я встала, опираясь руками о землю.
Ночь, и луна по-прежнему высоко в небе, но светло почти как днем. И хоть свет этот совсем не такой, как солнечный, но и он отчетливо обрисовывает каждую травинку и как будто красит мир нежным полупрозрачным серебром. А само пространство почти белое, как будто кто-то разлил в воздухе молоко.
Видимо, пока я спала, сюда слетелись мотыльки и светлячки со всего леса. Они играют в свои странные игры и летают как-то задорно и радостно, словно танцуют, переворачиваются в воздухе.
Я заозиралась — тут и там, на ветках, кустах сидят мелкие лесные птахи и совы, без страха снуют туда-сюда суслики, бурундуки и мыши-полевки. Луна и свет ночных осветителей серебрят перья, шерсть, бусины глаз и клювы, выражение морд у всех, вплоть до самого маленького светляка, какое-то торжественное.
С запозданием я поняла, что говорила с кем-то, но, кажется, все-таки это было во сне.
Вдруг тот же самый голос спросил:
— Проснулась?
Я, ойкнув, подпрыгнула на добрых полметра и снова обрушила на землю.
Медленно, словно шея не гнется, я повернулась на звук голоса, готовая тут же заорать, сорваться с места и бежать, вопя от ужаса, и… захлопала ресницами.
Передо мной толстое, даже, пожалуй, круглое, ни в жизнь не обхватишь, дерево с могучими ветвями, что спускаются по бокам чуть не до самой земли, и густой кроной.
На круглом стволе, где ветви еще не растут, примерно в полтора роста мужчины свободного народа, моргают под веками из коры два глаза, над правым сучок, над левым — птичье гнездо с высунутыми наружу жадными желтыми клювами, чуть шевелится круглый, немного бугристый нос, шлепают покрытые корой губы.
Вокруг дерева в кроне носится наперегонки ночная крылатая мелочь, такое ощущение, что дерево беспрерывно меняет то ли прическу, то ли ленты в ней.
Я икнула и осталась на месте. От такого доброго и какого-то благодушного дерева вон даже лесная мелочь не улепетывает, мне-то чего…
Хоть я и поняла, что передо мной тот самый пресловутый Велес, ради встречи с которым и затевался этот поход, все же я решила спросить:
— Ты… Вы… дерево?
Непонятно, как обращаться к богам — на «ты» или на «вы», пожалуй, все же на «вы», это не дикие туземцы свободного народа, которые, стоит сказать им вы, оборачиваются.
Велес изогнул губы в насмешливой улыбке:
— Кем же еще мне быть с тобой, когда ты шарахаешься от каждого шороха. Уж не говорящим пиренейцем точно.
Я поежилась, кивнула, признавая мудрость лесного божества.
— Пиренейцем точно не надо. А они что же, говорят?
Дерево снова усмехнулось, на этот раз шире.
— Если мне надо, бывает, и говорят.
Я продолжила таращить на него глаза, разглядывая в деталях и птичье гнездо над глазом, и каждый сучок, и даже мощные корни, чуть вздымающиеся над землей прямо под шарообразным стволом. Велес терпеливо ждал, пока насмотрюсь.
Поняв, что мое любопытство утолено, хотя бы первое, он снова заговорил:
— Зачем ты пришла ко мне, Эя?
— Вы разве не знаете? — удивилась я. — Меня прислали ваши подданные, свободный народ, за каким-то посвящением. Если вы мне его дадите, у меня будет шанс выжить среди них, а если нет — убьют, — наябедничала я.
Мне показалось, при жалобе на то, что свободные грозятся убить меня, если не получу его посвящение, по покрытому корой лицу Велеса прошла тень, брови нахмурились, даже гнездо с птенцами чуть опустилось, а потом снова заняло прежнее положение. Велес ответил не сразу и ответил вопросом на вопрос:
— А самой не хотелось встретить живого бога?
— Меня учили верить в Богиню и святых праведниц, — уклончиво ответила я, стараясь подпустить в голос благочестивые нотки. Говоря это, я мысленно ругала себя последними словами. Ну почему мне не помолчать, когда надо? Или это близость божества так действует, что хочешь не хочешь, а говоришь только правду?
Стоило мне подумать так, как темные глаза Велеса лукаво блеснули.
— Я вижу, — подтвердило дерево. — Медальон с гордым профилем святой Иулии висит у тебя на груди рядом с магическим риолином. Это драгоценный камень, хотя бы в силу своей редкости. Но для твоего рода, Эя, он бесценен.
Мои пальцы непроизвольно коснулись камня, сжали его в ладони, а Велес тем временем продолжил:
— Этот риолин твой отец когда-то вручил своему лучшему другу.
Я открыла от удивления рот, сжала гладкий, твердый, как алмаз, камень в ладони, перевела взгляд вниз, разжала пальцы. В серебряном свете луны камень стал синим, сквозь него видны бороздки на моей ладони, и он теплый, словно живой.
— Это… Это камень моего отца? — пролепетала я, все еще не в силах поверить в услышанное.
— Теперь это твой камень, Эя. Магическая сила риолина, и конкретно этого риолина, настолько велика, что тебе еще предстоит познать и обуздать его мощь. Распорядись им правильно, не дай врагам выманить его у тебя, заполучить обманом, как это было раньше.
— С другом моего отца? Или с… отцом?
Дерево нахмурилось и ответило:
— С ними обоими.
Я помолчала, обдумывая его слова, а потом сказала таким тоном, словно сообщаю новость:
— Моего отца убил оборотень.
— Да, — ответил Велес, и дерево едва уловимо кивнуло. — Но не тот оборотень, что видимый, из свободного народа, а тот, что оборачивается другом, самым близким другом, проникая змеей в сердце. Так близко, что уже не опознать, где он и где ты, и затем наносит удар. Тебе повезло, что ты встретила свободных, Эя.
Я ошарашенно открывала и закрывала рот какое-то время, а потом заговорила. И говорила горько и зло:
— Мне повезло?! А, так вы же, кажется, на их стороне. Конечно! Вы их всемогущий покровитель! Так нечестно! Да вы знаете, эти ваши свободные оборотни убили моего жениха! И других людей, я видела, я сама видела, я там была! А мы просто ехали и никому-никому ничего не сделали плохого!
Я замолчала, смахнула злые слезы и принялась ожесточенно тереть глаза кулаками.
Велес ничего не сказал. Мне показалось, что по земле прошла дрожь, даже воды озера заволновались.
— Я ничего не отвечу на твои обвинения, Эя, — наконец сказал он. — Потому что они беспочвенны. Беспочвенны оттого, что ты многого не знаешь и не понимаешь, хоть все происходит на твоих глазах. И что хуже всего — не хочешь ни узнать, ни понять. Но тебе дан шанс составить обо всем свое собственное мнение, и, поверь, этот шанс драгоценен. Не знаю, переменишь ли ты вскоре свое мнение, и, хоть мне должно быть все равно, все же хотелось бы, чтобы ты была счастлива. Хоть ты пока и не поймешь всего… Главное, что тебе нужно понять сейчас, — мир не таков, каким кажется.
Я промолчала, разглядывая замершую у ног мышку-полевку.
Вспомнила, как разительно изменился мир от магии ундин, и… так и не нашлась что ответить.
— Как риолин твоего отца оказался у тебя, Эя?
Я пробормотала неуверенно:
— Вилла считает, что это вы прислали ундину с ним…
— А ты как думаешь? Я или нет? На чьей я стороне, Эя?
Я подняла голову, заглядывая в глубокие, черные, как ночное небо, глаза Велеса, и поняла, что из них на меня смотрит глубь веков, мудрость самой Вселенной.
— Я… Я не знаю… — пробормотала я.
— Когда ундина приходила к тебе, с тобой что-то произошло. Что-то новое, чего никогда раньше не случалось. Так, Эя? Ты что-то поняла тогда, сидя на берегу моего озера? Что ты поняла с помощью магии ундин?
Я захлопала ресницами, понимая, что не смогу ни смолчать, ни слукавить. Этот хитрый Велес вытянул на поверхность то, что было скрыто в глубинах моего сознания. Я сама не поняла, какое огромное значение для меня имела встреча с магией ундин, думала, это как действие вина, было и прошло, а оказывается, это странное ощущение стало моей жизненной позицией… пусть пока и неосознаваемой.
Мои губы раскрылись, и прежде, чем я успела подумать о чем-то другом, я произнесла то, что думаю и чувствую:
— Я поняла, — сказала я, — что ничто не имеет значения. Ничто на свете. Вообще.
Велес немного помолчал, продолжая смотреть на меня своими бездонными глазами, от которых я не могла отвести взгляда. Уставилась, как восторженный кролик на удава.
— Это хорошее понимание, — сказал, изгибая губы, Велес. — Особенно учитывая пережитое тобой. Все, что ты пока не можешь ни понять, ни объяснить, а потому терзающее твои мысли и чувства. После утраты близких… Это лучшее понимание, что могло случиться с тобой, Эя.
Велес немного помолчал и снова чуть уловимо кивнул, качнул ветками с трепещущими разноцветными лентами в них.
— Ты уверенно взошла на первую ступень мудрости, что хранит много веков твой доблестный род. Следующая ступень этой мудрости, на которую тебе предстоит взойти очень скоро, — значение имеет все.
Я заморгала, осмысливая услышанное. Как это — значение имеет все? Если мир, как показала мне ундина, всего лишь сон? Так не больно жить… Так не больно помнить… Просто сменяющие друг друга картинки. Калейдоскоп цветных песчинок, что складываются в самые неожиданные узоры, распадаются, чтобы больше никогда не встретиться, но образующие узоры совсем новые, может, и грустные, но не менее прекрасные… и если смотреть на все это так, сверху, — то не бывает грустных и веселых узоров. Все есть сон. Мир — есть не имеющий значения сон…
Велес взглянул на меня вопросительно, и я не смогла ослушаться этого взгляда, проговорила:
— Я не понимаю…
— Коловращение мира происходит не хаотично, как ты решила, наблюдая сверху за калейдоскопом, а по высшему закону Прави, подобно движению Солнца по небу — Посолони. Направляющей силой, что движет миром и всеми нами, является Великая Любовь, помогающая в испытаниях.
— Но как же, — пробормотала я. — Как это по закону… Это же противоречит… Я видела, это как узоры на песке, цветном песке, ничто не имеет значения… Ничто не имеет значения!
— Не спорь… — мягко остановил меня Велес, и я замолчала, хлопая ресницами.
— Свободный народ не похищал тебя, а защитил. Тебе грозила опасность, Лирей Анжу Альбето. Смертельная опасность. Но твоя миссия в нашем мире слишком значима, чтобы свободные могли позволить случиться непоправимому и потом снова тысячелетиями ждать, когда оживет пророчество.
— Пророчество… Какое еще пророчество? — заикаясь, пробормотала я. — При чем здесь я?
Дерево проговорило, почти нараспев:
Придет кровь от крови чародея с кровью свободной.
И вступит в союз с самым сильным из благородных волков.
Свободный народ же одержит победу над темными силами зла…
— Что? — пропищала я. — Какого еще чародея? Я не знаю никакого чародея. И никогда не знала. Я жила в замке! Чародейство запрещено. Магия запрещена! Церковью! Только Церковь имеет право на магию, потому что церковная магия благословлена Богиней, а вся остальная… от лукавого.
Я замолчала, продолжая часто моргать, глядя в бездонные глаза Велеса.
— Твой отец, Эя, был магом. Сильнейшим магом стихий. И одним из лучших моих учеников.
— Что? Папа? Магом? Но…
— Не слушай воспоминания, не слушай голос в своей голове, который говорит сейчас о той чуши, что написана в ваших святых писаниях, и забудь обо всем, что говорит ваша Церковь. Когда-то, до раскола рас, союз магов, властных над стихиями, и благородных волков — так в древности называли свободный народ, был самым мощным, самым нерушимым.
— Вам хорошо говорить, — немного обиделась я, — не слушай… а кого же мне слушать, когда все здесь чужое…
— Все всегда чужое, — сказало дерево. — Каждый новый миг уже чужой, потому и новый. Слушай свое сердце, что оно говорит тебе, слушай внимательно. Это ведь твое сердце, Лирей, оно не обманет. Прислушайся, его голос всегда с тобой, ближе, чем твое дыхание. Слушай.
Голос Велеса становился все более шепчущим, похожим на шелест листвы, а черные и глубокие, как вечность, глаза принялись расширяться, утягивая меня в плен. Но спокойствие, разлившееся где-то в районе груди, сказало: не страшно, и я расслабилась, не противясь этому новому чувству.
Глава 12
На залитой солнцем лужайке стоят двое мужчин. Один — просто огромный, широкоплечий, с белой кожей, черты его словно вырезаны из мраморной скалы, и они застыли, острые, твердые, хищные. Черные волосы убраны в хвост сзади. Одет он в черные брюки, торс голый. Кажется, я где-то видела его, но вспоминать некогда, потому что во втором… во втором мужчине я узнала отца!
Он уже в плечах и ниже ростом, но так прямо держит спину, и взгляд его круглых глаз такой прямой и выразительный, что он смотрится чуть не наравне с этим гигантом. Он… какой-то не такой, как я его помню, подумалось мне. Что-то в нем не так! Я вглядывалась, вглядывалась в родные забытые черты, в голубые, чуть навыкате, глаза под черными бровями, длинный, с горбинкой, нос, чуть раздвоенный подбородок, когда вдруг догадалась: да он же совсем молодой! Почти мальчишка! Он не намного старше меня нынешней… Таким я его и не помню, и не могу помнить!
Он одет в коричнево-зеленый камзол, узкие черные штаны, невысокие сапоги из плотной кожи, а на груди, под распахнутым воротом рубахи, неистовым зеленым светом горит риолин на этой же белого металла цепочке!
Отец по-мальчишески тряхнул челкой, отбросил непокорную каштановую прядь назад. Широко улыбнулся — и улыбку эту я узнала, и узнала бы из миллиона! Прямая, какая-то чистая и открытая.
Они стоят на вершине холма на окраине леса, взгляды их устремлены вниз, на низину. Местность кажется мне смутно знакомой, но отец занимает все внимание, и я не смотрю по сторонам.