Посетителей не было, и госпожа Блумсвиль не заглядывала, но я не запирала лавку, а продолжала сидеть, уставившись перед собой. Постепенно сгустились мягкие зимние сумерки, я слышала, как фонарщик прошел мимо, разговаривая с дворником, а потом зажегся фонарь – оранжевым приглушенным светом.
Вздохнув, я наконец-то встала со скамейки, чтобы зажечь лампу, и в это время дверной колокольчик звякнул.
В лавку ввалился Филипп, таща на закорках мешок.
- Принимай муку! – сказал он весело. – Твой хозяин не поскупился, взял целый мешок. Отличная мука, сам молол! Слушай, я ведь чуть не спятил, когда король велел тебя схватить! Это что было такое?! Он свихнулся?
- Поставь муку возле ларя, - сказала я, думая о своем. - Всего лишь недоразумение. Маленькое, досадное недоразумение.
Филипп поставил мешок, но не ушел, а старательно отряхивал от муки рукавицы.
- Мастер Лампрехт не заплатил на месте? – спросила я. – Ты деньги ждешь?
- Нет, он заплатил, - ответил Филипп, засовывая рукавицы за отворот рукава полушубка. – Я вот тут подумал, Мейери…
- И я тоже подумала, - перебила я его. – Завтра мы с хозяином должны предоставить в замок две сотни пирожных. И мне надо выспаться и все приготовить. Закрою-ка я лавку пораньше.
- Мейери! Почему ты меня никогда не слушаешь?!
Я и глазом не успела моргнуть, как Филипп оказался рядом и обхватил меня за талию, прижав к себе.
- Вот мы здесь одни, - сказал он тихо и хрипло, - и ты, и я… Может, теперь ты сможешь сказать прямо…
- Флипс, не занимайся ерундой, - рассердилась я напоказ, пытаясь разжать его руки. – Мы сто раз с тобой говорили! У меня катастрофическое неприятие свадеб! Я каждую неделю по десять штук их обслуживаю! Вот стану совладелицей «Пряничного домика»…
- Так долго ещё ждать, - Филипп притиснул меня к стене, прижав мои руки, чтобы не вырывалась. – Мейери, я ведь только о тебе и думаю…
- Сейчас как огрею противнем по голове – думать будем нечем, - пообещала я ему. – Не зли меня, очень прошу.
- Тогда хотя бы поцелуй, - зашептал он жарко и наклонился ко мне.
- Да ты с ума сошел! – я перепугалась уже по-настоящему. – Нас же с улицы увидят! Ты что делаешь-то!
- Один поцелуй!.. Тебе жалко, что ли?
- Хорошо, - я подставила щеку. – Целуй – и уходи. Ты пьяный, наверное. Проспись.
Он наклонился, чтобы поцеловать меня, попытался поймать губы, а я вырывалась и так отворачивалась от него, что чуть не свернула шею.
И в это время колокольчик снова зазвенел, а дверь стукнула, пропуская кого-то.
Филипп отпрянул от меня, я сделала шаг за прилавок, пытаясь пригладить растрепавшиеся волосы, потом подняла глаза на посетителя – и застыла, прижимая ладони к вискам.
В лавку «Пряничный домик» вошел его величество король Иоганнес Бармстейд, собственной персоной.
Только одет он был не так, как подобает королю - не в бархат и дорогие меха, а в волчий полушубок и шапку-треух, вроде тех, что носят дровосеки. Боюсь, даже принцесса Маргрет не признала бы братца в таком наряде.
Король смотрел то на меня, то на Филиппа, и взгляд становился всё мрачнее и мрачнее..
6.
Первым очнулся Филипп и сразу перешел в наступление.
- Что вы так глазеете, господин? – сказал он с вызовом, конечно же, не узнав короля. - Это моя невеста, к вашему сведению!
- Флипс!.. – ахнула я, но Филипп и не подумал остановиться.
- И не надо есть ее глазами, - заявил он, не давая мне слова вставить, - она вам не по зубам. Хотели что-то купить? Приходите завтра, лавка уже закрыта.
- Прекрати, - дернула я его за рукав. – Никакая я тебе…
- Невеста? – переспросил король, снимая рукавицы и бросая их на прилавок – в знак того, что уходить не собирается. – В самом деле?
- В самом деле! – передразнил его Филипп. – Забирайте ваше барахло, - он указал на брошенные рукавицы, - и уходите!
Но король недобро усмехнулся и пристально посмотрел на меня:
- А я уверен, что барышня с удовольствием меня обслужит. Ведь так?
Это прозвучало весьма двусмысленно, и я залилась краской, раздумывая, как бы половчее ответить, только Филипп не стал ждать и бросился драться.
Первый удар пришелся в пустоту – король увернулся без видимых усилий, и второй удар тоже не достиг цели, хотя Филипп метил королю в скулу. Я чуть не грохнулась в обморок, представив, что будет, если у его величества Иоганнеса появится хотя бы царапинка. Но терять сознание не было времени, потому что Филипп, промахнувшись кулаками, весьма недвусмысленно посмотрел на лавочку, на которой обметали сапоги посетители.
- Остановитесь немедленно! – воскликнула я, становясь между мужчинами. – Вы что устроили?!
- Я устроил? – изумился король. – Так и знал, что эта кондитерская – преотвратное место, если покупателей здесь встречают тумаками.
- Вас никто не ударил, не преувеличивайте, - осадила я его и повернулась к Филиппу: - А ты – угомонись. Иначе пожалеешь.
- Пожалею?! – завопил тот.
- Пожалеешь, что поднял руку на… - я начала и замолчала.
Король и Филипп уставились на меня – один выжидающе, другой мрачно.
- На кого? – не выдержал Филипп. – Ты его знаешь? Ты с ним знакома?
- Знакома, - сказала я медленно и перевела взгляд на короля. – Это… это – сын главного лесничего.
Губы его величества сжались в тонкую полоску, а глаза стали холоднее льдышек.
- Да пусть хоть сам главный лесничий! – хорохорился Филипп, но пыла для драки в нем явно поубавилось.
- Не надо ссор, - продолжала я. – Но лавка и в самом деле закрывается. Если господину угодно, я могу продать ему два оставшихся ромовых пирога. Если нет – то лучше вам прийти завтра. Или мы отправим заказ, куда скажете. В замок?
- В замок, - сказал король почти с ненавистью.
- Прекрасно, - заявила я, подталкивая их обоих к порогу. – А теперь – уходите. И имейте в виду, что если вы поубиваете друг друга за порогом моей лавки, мне будет все равно.
Я выставила их на крыльцо и заперла дверь, тут же погасив светильник, чтобы не отсвечивало в стекло, и все же не удержалась - посмотрела в окно, как мужчины уходили. У них хватило ума не сцепиться у порога кондитерской, и разошлись они в разные стороны, оглядываясь на каждом шагу. Наверное, хотели убедиться, что никто не вернется.
Когда оба скрылись в темноте, я со стоном опустилась на скамейку у входа. Принцесса обещала, что король уже и думать забыл обо всем. Но что-то мне подсказывало, что она очень ошибалась.
7.
Для всех в нашем городе эта история началась в день, когда в Арнем прибыл его величество Иоганнес Бармстейд, но для меня эта история началась гораздо раньше – лет десять назад.
В тот год мы с мамой поселились в глухой лесной деревушке миль за сто от Арнема. Я не понимала, зачем мы так спешно и ночью уехали из Диммербрю, где очень неплохо жили последние месяцев семь, но мама сказала, что нашла прекрасное место, где можно отыскать редкие травы, и где воздух подходит для ее слабых легких.
Воздух в деревне Брохль и в самом деле был чудесным, но мне отчаянно не хватало городской суеты и общения. Деревенские жители были людьми обстоятельными, консервативными, и хотя не обижали нас с мамой, но относились к нам настороженно, не понимая, как могут две женщины жить в лесной избушке, не сеять, не пахать, не ткать, а – страшно предположить! – торгуя в ближайший город сладостями.
Маме, конечно, это ничуть не мешало – она и не желала бы ни с кем общаться кроме как в пределах «продаю-купи», но мне было скучно.
Скучно, тоскливо, грустно.
Мне только что исполнилось семнадцать, и я тосковала по городскому шуму, мне хотелось окунуться с головой в стремительный бег жизни, видеть новых людей, узнавать новые рецепты, а не отвечать на замечание «чудесная погода сегодня, как раз, чтобы дергать репу». Но с мамой я не спорила, как не стала спорить, когда она засобиралась в город, чтобы купить еще сахара – уже созрел шиповник, и мы собирались варить целебное варенье, которое потом знающие хозяйки раскупали влёт и не торговались о цене.
Проводив маму, я взяла корзину, в которую вполне могла спрятаться сама, и отправилась в лес, собирать шиповенные ягоды.
Я вернулась домой, когда солнце почти скрылось за макушками деревьев. Поставила полную корзину у порога и сразу умылась, а потом, решив не утруждать себя приготовлением ужина, достала коробку с дынными цукатами. Грызя сладости, я сидела в плетеном кресле-качалке, давая отдых ногам и спине. Часок погоняю лодыря, а потом начну перебирать ягоды. Матушка приедет завтра или послезавтра, и у меня всё должно быть готово.
Птица стукнулась в стекло крохотного окошка, и я вздрогнула от неожиданности. Но птаха уже мелькнула белым комочком, вспорхнув с подоконника. Я встала, потягиваясь, и в этот момент дверь распахнулась.
Крючок вылетел из паза и улетел к печке, дверь ударилась о стену, повернувшись на петлях, и в дом ворвался мужчина, держа на руках женщину. Он не заметил и опрокинул корзину с шиповником, и красные блестящие бочоночки ягод рассыпались по полу.
- Помогите… она ранена… - хрипло выдохнул мужчина и прислонился плечом к косяку, тяжело дыша и тревожно вглядываясь в лицо женщине.
Впрочем, сначала они оба показались мне лесными чудовищами из сказок, какие любили рассказывать в Брохле – оба были перепачканы болотной грязью до ушей и… заляпаны кровью.
Кровь падала на выскобленный добела пол крупными каплями, и именно это привело меня в чувство.
- Кладите ее поскорее, - я указала на кровать в углу, и мужчина прошел к ней, оставляя грязные следы и нещадно давя ягоды, которые я собирала с таким усердием.
Мужчина уложил женщину осторожно, но она все равно застонала, не открывая глаз. Он погладил ее по щеке и взглянул на меня.
Ой, да можно ли было назвать его мужчиной?! Только тут я поняла, как ошиблась – меня обманули низкий голос и высокий рост. Нет, передо мной был вовсе не мужчина – парень, даже мальчишка, лет семнадцати или меньше. Слой грязи покрывал еще по юношески-округлые щеки, на которых только-только начал обозначаться пушок, но выражение глаз было совсем не детским.
Я посмотрела на них – и на меня плеснулось отчаянье, злость, надежда, гнев и плохо сдерживаемая ярость. Столько чувств не может отражаться в детских глазах…
А глаза у мальчишки были синие – как небо в ясный полдень. Даже ещё ярче, ещё пронзительнее. Синие глаза, черные ресницы, черные брови вразлет… Никогда раньше я не видела таких красивых глаз, и теперь помимо воли засмотрелась, позабыв о страдающей женщине. Это было непростительно с моей стороны, но за год житья в Брохле я встречала мало красивых людей, и ни одного – синеглазого.
Прошла секунда, и вторая, а я стояла столбом, утонув в синих глазах. Парень начал терять терпение, нахмурился и вдруг крикнул мне в лицо:
- Ты что застыла, деревенщина? Не видишь, что ей нужна помощь? Сейчас же беги за лекарем!
Я отшатнулась, словно он ударил меня. А он и в самом деле сжимал кулаки, как будто собираясь ударить. Он был выше меня на две головы, не слишком крепкий, но очень широк в плечах. И злился, очень злился!
- За лекарем! Немедленно! – повторил он, а потом очень невежливо развернул меня за плечо и подтолкнул к двери.
- А ну, руки убери! – сказала я зло, и восхищение синими глазами схлынуло так же стремительно, как накатило. – Я сама – лекарь. Что случилось с твоей женщиной?
- Ты – лекарь? – переспросил он с оскорбительным недоверием, но толкать меня перестал и объяснил, чуть сбавив тон: - В нее попала стрела. Я вытащил наконечник, но кровь не останавливается.
- Тогда тем более смешно бежать куда-то, - сказала я сердито и засучила рукава. – До ближайшей деревни пять миль. Отойди, ты мешаешь.
Я поставила рядом с кроватью табуретку, на нее – таз, ополоснула руки в рукомойнике и налила в таз воды. Из сундука я вытащила полотняных бинтов из маминых запасов, и, сев на край постели, распустила шнуровку на платье женщины.
Нет, лекарем я не была, но кое-что слышала от мамы, а пару раз даже перевязывала деревенских, если им случалось пораниться. В любом случае, несчастной требовалась помощь немедленно, и я собиралсь ее оказать. Хотя было страшно, очень страшно брать на себя ответственность за человеческую жизнь.
Синеглазый парень стоял за моей спиной и едва не дышал мне в шею. Это раздражало, и я отпихнула его локтем, когда он толкнул меня, пытаясь посмотреть, что я делаю.
- Ты мешаешь, - повторила я холодно.
Он недовольно засопел, но перешел в изголовье, оперевшись о спинку кровати.
Я задела плечо женщины, и она опять простонала. Она оказалась совсем молоденькой – девушка, только-только переступившая черту детства и юности. Платье на ней было из тонкого хорошего льна, и вышивка на вороте – серебром и бисером. Богатое платье. Что делает девушка в таком платье рядом с деревней Брохль, в лесу и возле болот?
Открыв рану, я смыла кровь и грязь. Плечо не было пробито, но кровь и в самом деле не останавливалась. Я промокнула рану сухим лоскутком, встала и решительно подошла к маминому заветному сундуку с пряностями. Хочешь запереть в ране кровь и не допустить заражения – посыпь рану корицей. Дорогое лекарство, но разве пряности стоят дороже человеческой жизни?
Когда я нашла нужную шкатулку, то обнаружила, что парень сидит на краю постели, держа девушку за руку.
- Гретель, - позвал он девушку очень ласково. – Очнись, Гретель. Ты меня слышишь?
- Отойди, - приказала я. - Встань в стороне, сделай одолжение.
Он оглянулся на меня почти злобно, окатив синевой глаз, но уступил место.
Я еще раз промокнула рану и высыпала на нее горсть молотой корицы. Запахло пряниками и праздником, и этот запах успокоил, словно кто-то шепнул на ухо: «Всё будет хорошо».
Но хорошо не стало, потому что парень бросился на меня, перехватывая мою руку, и заорал:
- Ты что наделала, ведьма?! Грязь попадет в кровь! Начнется гангрена! Она умрет! Ты хочешь, чтобы она умерла!
- Это корица… - возразила я сердито, но он не слушал и схватил меня за горло.
- Если ты навредишь ей, ведьма… - начал он с угрозой и чуть сжал пальцы – а они у него были будто железными.
Дело принимало серьезный оборот, но я не растерялась.
- Родниковая вода… - прохрипела я, пытаясь освободиться от его руки. – Скорей неси родниковую воду, она в ведре…
- Где?! – он отпустил меня и заметался в поисках воды.
- Сейчас все смоем, - заверила я, кашляя и потирая горло. – Только воды… быстрее воды… Вон там, в чулане…
Собственно, это был не чулан. Прежний хозяин дома охотничал и держал там пойманных живьем лесных зверей и птиц, чтобы потом продать за хорошую цену, а мы с мамой хотели устроить курятник на зиму. Чулан был достаточно большой, чтобы поместилась косуля средних размеров, а решетка была такой крепкой, что выдержала бы и медведя. Или буйного юнца. И замок был под стать решетке. Он, кстати, лежал на полу, с уже воткнутым ключиком.
- Сюда, - позвала я, - вон там ведро…
В чулане и в самом деле стояло ведро, но вовсе не с водой. Парень бросился внутрь, и прежде, чем он взялся за дужку ведра, я захлопнула клетку и навесила замок, повернув ключ.
- Тут не вода! – рявкнул юнец и резко обернулся, услышав клацанье замка. – Ты что это сделала, чумазая малявка? – спросил он внезапно осипшим голосом, подходя к решетке и пытаясь открыть дверцу, а потом заорал во всю силу легких: - А ну, выпусти меня! Немедленно!
- Когда успокоишься, - ответила я с ледяным спокойствием, бросила ключ на стол и вернулась к девушке.
8.
Вслед мне летели вопли и проклятья, но я перестала обращать на юнца внимание. Сейчас мне было совсем не до него. Девушка еле дышала, и губы у нее посинели. Я быстро растопила печь и щедро подкидывала хворост, пока пламя не загудело. Я вскипятила воду и заварила целебных корешков из материных запасов – он должен был взбодрить раненую, придать ей сил, наполнить жилы новой кровью.