Проводив его слезящимся взглядом и чихнув напоследок еще раз, ворожея взмахнула волосами, стряхивая с них осевшую сажу, и, приветливо улыбнувшись, согласно кивнула ожидавшему ее решения духу. В это мгновение ей почудилось, что где-то рядом, как будто у нее за спиной, удовлетворенно прорычал медведь. Испуганно обернувшись и не найдя взглядом никого, кто мог бы произвести такой звук, она облегченно вздохнула, дивясь своему разыгравшемуся воображению.
Словно не заметив ее испуга, меша вразвалочку подошел к ней и протянул обе ручонки, словно прося поднять его.
Догадавшись, чего он хочет, и рассмеявшись про себя, Ялика подхватила оказавшегося почти невесомым бесенка и усадила себе на плечо.
— Да не на правое же! — тут же скривился дух, ловко перебравшись на другую сторону. — Пойдем, все расскажу, покажу. Нам в сад надобно.
Против ожиданий, сад почти не пострадал от случившегося пожара. Лишь местами на невысокой каменной ограде, отделявшей его от остального имения, виднелись длинные языки подпалин, да вездесущий пепел покрыл листву произраставших здесь яблонь, груш и вишен, на которых, к удивлению Ялики, совсем не было не то, что плодов, даже следов маломальской завязи. Она порывалась было спросить об этом мешу, но, заметив, что тот, насупившись, молча думал о чем-то своем, решила погодить.
В самом же центре сада возвышалась одинокая яблоня, чьи ветви склонились почти к самой земле под тяжестью налившихся красным плодов.
— Эту яблоню муж Огнеяры собственными руками посадил, — пояснил бесенок, обратив внимание на застывший на лице ворожеи молчаливый вопрос. — Давно, когда они только поженились. С ее помощью-то и можно Кадука обмануть.
— Плоды его древа, — догадалась Ялика.
Обрадовавшийся ее сообразительности, меша удовлетворенно кивнул.
— Так поступить надобно, — доверительно начал он. — Кукол из сена сделай, яблоки заместо сердца положи, только капни на них по капле крови деток. Морок навести сможешь, чтобы куклы как живые были?
Внимательно слушавшая ворожея лишь коротко кивнула.
— Сделать это надлежит до того, как лойма вновь явится, — наставительно заметил меша. — В прошлый раз Огнеяра ей помешала завершить дело черное. Не смогла лойма души детей в единое целое с семенем Кадуковым сплести, что внутри них вызревало, своего часа ожидая. Не успела, поганка, к себе привязать.
— Она уже завершила начатое, — поникшим голосом отозвалась Ялика.
Бесенок уставился на нее округлившимися от ужаса глазами. В следующее мгновение, ловко спрыгнув с плеча, он в панике заметался между остолбеневшей Яликой и яблоней, заламывая в отчаянии ручонки.
— Ох, и угораздило же меня! — заголосил надрывно, задрав голову к небу и закатив глаза. — Надо ж было с такой дурехой связаться! И чего ты раньше молчала-то? Теперь-то точно меня Кадук живьем сожрет.
— По делу говори, — оборвала его причитания ворожея.
— Плохо дело! — заключил поникший бесенок и со злостью пнул копытцем некстати подвернувшийся паданец, отправив его по пологой дуге в глубину сада. — Коли все так, как ты говоришь, то за детьми сам Кадук уже явится. Его, как лойму, простым мороком не проведешь.
— Ну, а делать-то что? — обреченно вздохнула Ялика.
Плюнув под ноги, бесенок задумался, внимательно изучая землю перед собой и растерянно почесывая лохматый затылок. Придя к какому-то выводу, он еще раз отрывисто сплюнул и, упрямо мотнув головой, заявил:
— Тяжело будет. Но коли сдюжишь, то и детей спасешь и Кадука прочь в болота его, не солоно хлебавши, спровадишь.
Он помедлил, словно набираясь храбрости, и торопливо продолжил:
— Перво-наперво, тебе нужно разорвать связь лоймы и детей, а для того придется на изнанку мира отправится, в Навь, но не в царство Мары, а туда, где все духи, да нечисть обитает. Это будет самое легкое. Там найдешь лойму, у которой семя Кадуково припрятано, с детьми связанное. Одолеешь поганку, в Явь возвращайся. Опосля нужно будет добычу твою связать с мороком подменным, куклами соломенными, стало быть. А когда Кадук явится, то охранять их пуще жизни, чтобы он подвоха не почуял. Едва он куклы приберет, то колдовство вмиг и рассеется, и не будет власти его ни над детьми, ни над миром живых. Придется, проклятому, в болота убираться. Да силу злобную до следующего раза копить.
Договорив, бесенок обреченно плюхнулся на землю, поджав колени к груди и в отчаянии обхватив рогатую голову.
— Да только ты не сдюжишь, — пробубнил он, даже не повернувшись в сторону ворожеи. — Нутром чую, не сдюжишь…
— Будет тебе, — упрямо вскинув подбородок, прервала она его причитания. — Поживем — увидим.
Меша поднял голову, посмотрел на нее печальными глазами, на которых вот-вот готовы были навернуться слезы, и, раздраженно махнув рукой, пробормотал:
— Ступай, нечего лясы точить. Я тебя здесь подожду.
Бросив быстрый взгляд на солнце и прикинув, сколько времени осталось до заката, Ялика торопливо сорвала с яблони два приглянувшихся спелых плода и, спрятав их в котомку, поспешила уйти, оставив за спиной тоскливо всхлипывающего бесенка, одиноко сидящего под деревом.
Едва она переступила порог дома Веданы, как на нее с расспросами налетел Могута, незнамо где раздобывший кольчугу и надевший ее прямо поверх домотканой рубахи.
— Узнала что? — пробасил он, бросив полный надежды взгляд.
Ялика коротко кивнула, присаживаясь на лавку. После чего оглядела горницу, где во всех углах появились пучки сушеных трав, у порога и под окнами горсти рассыпанной соли и золы, а на стенах, где углем, где мелом, были выведены разнообразные защитные руны.
— Ладная работа, Ведана, — одобрительно заметила она и ободряюще кивнула.
— Ото ж! — грустно улыбнулась старушка. — Я дело свое знаю, только сердцем чую, не поможет это. Сказывай, что разузнать удалось.
Утаив лишь о сделке с бесенком, Ялика торопливо рассказала все то, что ей удалось вызнать. Выслушав сбивчивый рассказ, и без того мрачный Могута сделался еще более мрачным и насупившимся, а Ведана, старательно разгладив складки на сарафане и тяжело по-стариковски вздохнув, воинственно заявила:
— Значит, так тому и быть.
Бравый настрой травницы заставил Ялику слабо улыбнуться. Покопавшись в своей котомке, она протянула старушке плотно завязанный мешочек.
— Это одолень-трава, — пояснила она, заметив удивленный взгляд Веданы. — Будем зелье готовить, чтобы я на изнанку мира смогла отправиться, а отвар мое тело живым поддерживать будет, пока душа моя странствует.
Пока старушка кипятила воду и заваривала высушенные цветки, Ялика с помощью Могуты, притащившего со двора здоровенные охапки соломы, мастерила кукол, как и советовал меша.
Когда соломенные чучела были готовы, ворожея придирчиво осмотрела результаты своего труда и удовлетворенно кивнула.
— Душно как-то, — пробормотала Ведана, поставив кружку с дымящимся отваром одолень-травы на стол. — Видать, гроза будет.
— Может, и будет, — согласилась Ялика. — Сейчас другие заботы.
Достав из котомки принесенные с собой яблоки, она решительно отправилась в горницу близнецов. Дети лежали в точно таких же позах, в каких она их видела, уходя из дома с первыми петухами. В горнице стояла удушающая тишина, которую нарушало лишь тяжелое, отрывистое, еле слышимое дыхание пребывающих в забыть и детей. Даже пробивающиеся через небольшое окно лучи яркого солнца не могли разогнать сгустившийся полумрак, воцарившийся вокруг, скользя по стенам и полу жалкими и бессильными пятнами бледного света.
— Так и не просыпались, — встревоженно прошептала на ухо ворожее стоящая у нее за спиной Ведана.
Подойдя к безвольно разметавшемуся на кровати Святозару, лицом более походившему на труп, чем на живого, полного сил ребенка, Ялика аккуратно взяла его руку, оказавшуюся мертвенно ледяной, и аккуратно уколола заранее припасенной иглой указательный палец. На посеревшей, будто ставшей полупрозрачной коже тут же выступила ярко-рубиновая капля крови. Налившись, она сорвалась с кончика пальца и, сверкая и переливаясь всеми оттенками красного, тягуче упала на подставленное ворожеей яблоко, мгновенно растекаясь тонкой, слабо мерцающей пленкой по его поверхности. Затаив дыхание, Ялика завороженно наблюдала, как кровь медленно, словно нехотя, впитывается в кожуру яблока, из глубины которого стало пробиваться пульсирующее в такт сердцу ребенка алое, едва заметное сияние.
То же самое повторилось и с кровью Лады, обагрившей второй плод, после чего ворожея бережно убрала оба бьющиеся в унисон тусклым багровым светом яблока в карман сарафана.
— Пожалуйста, принеси отвар, — попросила она внимательно наблюдающую за ее действиями травницу.
С сомнением покачав головой и горестно вздохнув, та вышла из горницы, что-то тихо бормоча себе под нос. А когда вернулась, аккуратно сжимая в руках кружку с отваром, ворожея, прикрыв глаза, сидела на полу, обхватив руками поджатые к груди колени — точь-в-точь как неродившийся младенец в утробе матери. Дыхание ее сделалось почти неотличимым от дыхания лежащих на кроватях близнецов: такое же едва уловимое, размеренно шелестящее в густой тишине. Рядом с ней стояла открытая котомка и два стеклянных пузырька: в одном, почти пустом, на дне мутно поблескивала вязкая маслянистая жидкость, в другом, напротив, почти полном, искрилась, напоминая чистейший горный хрусталь, прозрачная вода, будто сотканная из света. Услышав осторожные шаги, Ялика заторможенно, словно отчаянно борясь со сном, подняла голову.
— Если до захода не проснусь, — апатично произнесла она, — дашь мне этим напиться. Это живая вода.
С этими словами ворожея передала травнице искрящийся пузырек, забрав из ее рук кружку. Та понятливо кивнула.
— Опасное ты дело, пресветлая, затеяла, — скорбно покачала головой старушка, крепко зажав в руке блестящую склянку. — Не дело это, с живой и мертвой водой играть.
Сумрачная Ялика, упрямо промолчав, отрывисто плеснула в кружку все содержимое второго пузырька. На секунду задумавшись и набрав полную грудь воздуха, будто собираясь нырнуть в бездонный омут, она одним глотком, как это делают запойные пьяницы, осушила кружку, запрокинув голову далеко назад и прикрыв глаза в ожидании.
Неведомая сила тут же стремительно потянула ее за спину, больно ударив об пол, а в следующую секунду, будто хорошо встряхнув, вытолкнула вперед. В ушах зашумело. Сердце, захлебываясь, сорвалось в безумный галоп, отдаваясь в голове болезненным гулом, который с каждым биением делался все тише и тиши, пока не смолк насовсем.
Ялика с трудом разлепила тяжелые, налившиеся свинцом веки. Привычный мир в одно мгновение преобразился. Вокруг клубился сырой промозглый туман, принимающий порой странные изломанные очертания и давящий на глаза серой холодной отчужденностью. Слух терзала звенящая тонко натянутой струной тишина. Всепроникающая, сокрушающая волю и разум, равнодушная и безжалостная тишина.
Не ощущая своего тела, Ялика медленно, увязая в густом тумане, поднялась на ноги. Рядом, прямо в воздухе, безвольно парили Святозар и Лада. Невесомые тела были будто сотканы из сгустившихся обрывков вездесущей хмари, казалось, составляющей основу всего окружающего. От дымчатых тел тянулись прочь две витиевато змеящиеся линии, светящиеся в царившем полумраке бледным зеленоватым светом, казавшимся нестерпимо ярким в окружающем сумраке.
Окостеневшая Ялика завороженно вглядывалась в извивы клубящегося тумана, чувствуя, как из нее по капле улетучивается воля и желание жить.
«Останься. Ни к чему бороться, — словно говорил извивающийся сумрак, мягко и заботливо обволакивая своими дымчатыми клубами, замершую ворожею. — Тебе не победить».
«И вправду, — отрешенно подумала Ялика, расслаблено опускаясь обратно на землю. — Как мне сладить с лоймой? Это ее мир, мои знания и умения здесь абсолютно ничего не значат».
«Останься. Здесь спокойно, — как будто обрадовано прошелестело из сумрака. — И тебя больше никто и никогда не потревожит».
Это холодное, насмехающееся «никогда» выдернуло Ялику из мертвенного оцепенения. Она резко вскочила, всколыхнув туман, испуганно отпрянувший под натиском ее разгорающейся воли, и стремительно пошла вдоль светящихся линий, неразрывно связывающих Святозара и Ладу с лоймой, пленившей их души.
Упрямо продираясь сквозь противившийся каждому шагу сумрак, Ялика совсем потеряла счет времени. Как вдруг извивающаяся хмарь, так и не прекратившая попыток уговорить ворожею остаться, поредела, а потом и вовсе, рассыпавшись на отдельные, уже безвредные, белесые хлопья, отступила, выпустив ее из своего промозглого чрева.
Изумленная ворожея очутилась среди частокола искореженных черных деревьев, голые, лишенные какой-либо листвы ветви которых напоминали гротескные лапы неведомых чудовищ, готовых в любой момент схватить, оплести и задушить в своих объятиях любого, кто по неосторожности оказался рядом. Всесокрушающей лавиной налетели звуки. То тут, то там раздавались тихие поскрипывания, приглушенные вскрики и неясные стенания, переходящие в отчаянный, искаженный мукой и страданием плач. Над какофонией звуков безраздельно царствовал низкий вибрирующий гул, неуловимо напоминающий завывания злого зимнего ветра в печной трубе. Перекатывающийся из стороны в сторону басовитый рокот пробирал до самого естества, заставляя сжиматься и без того будто омертвевшее сердце ворожеи в ледяных объятиях панического ужаса.
Но хуже всего оказалось небо. Мертвый безграничный океан пустоты с редкими вкраплениями злых и колючих немигающих звезд, застывших искрами холодного огня на полотне невообразимой бесконечности. Отчужденное и безучастное небо одновременно было и бездонной глубиной, и низко нависающей громадой, приготовившейся раздавить своей безмерной плотью все, оказавшееся под ним.
Что есть мочи стиснув зубы и моля Богов дать ей сил, Ялика медленно пробиралась в глубину этого странного потустороннего леса, стараясь не прислушиваться к кошмарным звукам, раздававшимся по сторонам.
Под ногами что-то протяжно хрустнуло, и она остановилась, испуганно опустила взгляд. Среди покрывавшего землю толстого слоя серого праха, невесомыми струйками змеившегося между ее ног, Ялика разглядела ослепительно-белый птичий череп с длинным изогнутым клювом, усеянным частоколом кривых острых зубов. В пустых, давно мертвых глазницах вдруг промелькнул слабый огонек, заставивший ее в испуге отшатнуться назад. С каждой секундой пламя разгоралось все ярче и ярче, и в следующие мгновения оно уже окутало весь череп гудящей завесой, стремительно поглощающей извивающиеся языки мертвого пепла. Из беснующегося вихря огня и праха с оглушающим воем выпорхнул объятый неистово ревущим пламенем птичий скелет, на лету обрастающий плотью и угольно-черными перьями.
Проследив за направлением полета ужасающего порождения изнанки мира, Ялика заметила промелькнувший среди переплетения сучковатых ветвей и рядов изломанных стволов знакомый, мерцающий гнилушным светом силуэт. Это, без сомнений, была лойма. Те же развевающиеся лохмотья истлевшего савана, те же, будто качающиеся на волнах волосы. Вот только лицо фантома разительно отличалось от того, каким оно запомнилось ворожее. Сильно удлинившиеся челюсти походили на звериные и из-за огромных саблевидных клыков не могли как следует сомкнуться и удержать в кошмарной пасти покрытый тягучей слюной и гноящимися язвами свесившийся вниз язык, который подрагивал и извивался подобно разъяренной змее.
Не касаясь земли, лойма неторопливо летала кругами среди кривых стволов, бережно баюкая у груди кокон, состоящий из тугого переплетения светящихся нитей. Тех самых, что привели сюда Ялику.
Лойма заметила ее, обмершую от страха, и на миг остановилась, а потом, выронив свою драгоценную ношу, упавшую на землю с глухим стуком, медленно поплыла ближе, вытянув вперед сухие суставчатые руки.
— Не мертвое! Вкус-с-но! — надрывно захрипела она.
«И на что я рассчитывала?» — с ужасом подумала Ялика, испуганно пятясь назад от надвигающейся угрозы, пока не уперлась спиной в шершавый ствол дерева.
В мире живых силу всегда можно было взять взаймы у окружающей природы, щедро делившейся своим могуществом с любым, кто мог призывать ее на помощь. Здесь же, на изнанке мира, все давно и необратимо умерло. Ни одного проблеска жизни. Ничего того, что обычно позволяло ей творить ворожбу. И даже собственное тело не могло прийти на помощь. Сейчас она сама была призраком, душой, лишенной тела, которое осталось лежать на полу дома травницы, почти бездыханное и лишенное проблеска жизни.