— Вы уникальная девушка, Эльза, — произнес Андреас. — Ведьма уровня Хиат, должно быть, единственная в мире. Что вам делать? То, что я попрошу. Забудьте про этот кусок мяса в институте мозга. Вам предстоят серьезные дела.
Эльза понимающе кивнула и только теперь заметила, как побелели ее пальцы, стиснувшие точеную ножку бокала.
— Разумеется, ваше величество, — послушно сказала она. — Что я должна сделать?
Андреас откинулся на спинку дивана и довольно прикрыл глаза.
— Умница, — сказал он. — Давай на ты и без «вашего величества».
Эльза снова кивнула, мысленно приготовившись ко всему.
— Хорошо, ваше величество… ох. То есть, Андреас. Так что я должна сделать?
— Для начала — перестать бояться, — за мягкостью голоса Андреаса впервые звякнули металлические нотки. — И перестать так нарочито радоваться казни своего мужа. Ты неплохая актриса, Эльза, да вот только я — очень придирчивый зритель.
Эльза опустила глаза к остаткам коньяка в бокале. Вот и все. Проиграла. Андреас усмехнулся и мягко похлопал ее по колену.
— Ну будет, будет. Я не кусаюсь. И я рад, что ты понимаешь свое положение и то, как себя нужно вести.
— Что я должна сделать? — спросила Эльза. Собственный голос казался каким-то чужим. Неживым.
— Какими магическими техниками ты владеешь? — осведомился Андреас. Эльза пожала плечами. То, что Мартин ее использовал как аккумулятор при захвате самолета, должно быть, не считается.
— Никакими. Я жила в глуши, там… Там мало знают о магических техниках.
Андреас понимающе вздохнул и, поднявшись с дивана, протянул Эльзе руку и приказал:
— Вставай.
Ладонь оказалась прохладной и сухой, пальцы — чуть шершавыми и очень сильными. Эльза представила, как эта рука ломала кости ведьмам в допросных, и по телу пробежала невольная дрожь. Андреас подвел ее к окну и, встав сзади, положил одну ладонь на плечо, а вторую — на живот. Эльзе хотелось зажмуриться. Огромный город лежал перед ней беззащитным и обнаженным, и на какое-то мгновение Эльзе показалось, что он становится ближе, словно Андреас толкнул ее, и она, разбив панорамное стекло своим телом, полетела вниз.
— Расслабься, — дыхание Андреаса горячо пощекотало кожу за ухом. — Дыши глубже. Вот так, правильно.
Чужая рука надавила на живот, заставив втянуть мышцы.
— Хорошо. Теперь открывай глаза.
Эльза подчинилась и тотчас же вскрикнула от ужаса. Не было больше ни квартиры Мартина, ни города за панорамным окном — она летела над штормовым морем, внизу бесновались волны, и ливень безжалостно хлестал по телу. В морских лапах болтался кораблик — то взмывал под самые тучи, то падал в раскрывшуюся пасть пучины.
Кажется, Эльза во все горло орала от страха. Она не слышала своего голоса: все заполнил собой рев идущего шторма.
— Умница, — прозвучал в голове голос Андреаса. — Моргни.
Эльза послушно моргнула, и штормовое море исчезло. Она, промокшая насквозь от пота, стояла у знакомого окна, и Андреас держал ее, не позволяя упасть. Тело болело так, словно Эльза весь день провела в работе на огороде.
— Что ты видела? — спросил Андреас. Осторожно доведя Эльзу до дивана, он усадил ее и, подхватив плед, набросил ей на колени.
— Море, — прошептала Эльза, обхватила руками плечи, словно пыталась сохранить остатки тепла. — Что это было?
Андреас усмехнулся.
— Море, — коротко ответил он. — Если точнее, то подстройка разумов ведущего и ведомого. Мы будем работать вместе, Эльза. Не слишком часто, но будем.
Эльза кивнула. Ей до сих пор казалось, что она летит над морем, и кораблик, который захлестывали волны, по-прежнему плясал перед глазами.
— Насчет всего остального не волнуйся, — Андреас довольно потянулся и поднялся: похоже, неформальная аудиенция подошла к концу. — Твой брак официально завершен, имущество мужа по закону отходит к тебе.
Эльза опустила руки и впервые за вечер отважилась посмотреть Андреасу в глаза. Но перед внутренним взглядом так и не появилось никакой картинки. Король был полностью закрыт.
— А Мартин? — спросила Эльза. — Если уж вы хотите, чтоб я была с вами честной, то… что с ним будет?
В ухмылке Андреаса проскользнула дальняя тень печали.
— Его больше нет, — ответил он. — Забудь о нем.
***
Как темно, подумал Мартин, как тут темно и холодно.
Место, в котором он находился, ничем не напоминало канонический ад, о котором столь красноречиво рассказывали церковники. Не было тут ни Дьявола, ни дьяволят, ни котлов с пылающей серой. Это место не было и тем адом, который представляли современные философы: Мартин не утратил разума и воли, он чувствовал и осознавал себя, он ничего не забыл.
Тьма была непроницаемой и бесконечной. Тьма, и больше ничего.
Мартин пошевелился и невольно обрадовался: оказывается, он может двигаться. Пусть чуть-чуть, пусть все тело пронизывает боль, но он по-прежнему им владеет. На всякий случай Мартин поморгал — но тьма не рассеялась.
— Доктор Зибен, пациент приходит в сознание.
Доктор Зибен? Анна-Мария тоже здесь?
— Хорошо, Келли. Можете идти, я закончу.
Мартин услышал шаги — должно быть, невидимая Келли покинула темноту. Другие шаги, что приближались к нему, были знакомыми. Он узнал Анну-Марию и испытал далекий отголосок радости. Если уж быть во мраке, то хотя бы не одному.
На запястье опустилась знакомая рука. Та самая, которая держала его во время казни. Мартин вздрогнул, и пальцы Анны-Марии сжались.
— Мартин, — окликнула она. — Мартин, ты меня слышишь?
Мартину казалось, что он не сумеет ответить. В конце концов, мертвые не говорят с живыми.
— Да, — произнес он. Слова царапнули горло и рот. — Да, слышу.
Пальцы Анны-Марии сильнее стиснули его руку. Почему-то Мартин подумал, что его бывший психотерапевт вздохнула с облегчением.
— Послушай, — негромко сказала Анна-Мария. — Они с самого начала хотели тебя казнить. Я вызвалась это сделать сама. Это был единственный шанс тебя спасти. Потому что иначе ты бы…
Мартин вспомнил, как Анна-Мария лежала на кушетке с дымящейся отмирающей рукой. Вспомнил, как загонял печати в почерневшую, потрескавшуюся кожу.
— Ты предала меня, чтобы спасти мне жизнь, — проговорил он. Рука разжалась, медленно погладила его по запястью.
— Да, — откликнулась Анна-Мария. — Я сделала вид, что всей душой тебя ненавижу. И мне поверили…
— Почему здесь так темно? — спросил Мартин. Пусть тюрьма, пусть больница, но свет-то тут должен быть. Анна-Мария коротко ахнула, и этот тихий возглас хлестнул Мартина жгучей многохвостой плеткой.
— Анна-Мария? — окликнул он.
— Здесь… здесь не темно, Мартин, — ответила Анна-Мария, и Мартин моментально представил себе больничную палату с белыми стенами, озаренную осенним солнцем. Представил как всегда идеально белый и безукоризненно отглаженный халат Анны-Марии, волосы, скрученные на затылке, изгиб красивых губ. Представил самого себя — униженного, опозоренного, выброшенного из жизни.
— Я тебя не вижу, — признался он и услышал в своем голосе какие-то бабские, истерические нотки. — Не вижу.
Снова послышались шаги — Анна-Мария отошла в сторону, и Мартин испугался, что она уйдет совсем, оставив его одного в этом непроницаемом мраке. Но она вернулась и прижала к виску Мартина что-то прохладное, пластиковое. Послышалось механическое чириканье — должно быть, так работал прибор — и Анна-Мария каким-то чужим голосом произнесла:
— Да… Да, ты не видишь. Похоже, блокировка метарола выключила зрительную зону твоего мозга.
Прибор отодвинулся от виска, и Мартин почувствовал, как гладкая поверхность под ним вздрогнула — должно быть, Анна-Мария опустилась на край кровати. Мартин услышал какой-то странный звук и не сразу понял, что он означает.
Анна-Мария плакала.
Так прошло несколько минут — никто из них не произнес ни слова — а потом Мартин услышал скрип открывающейся двери и вновь разобрал знакомые шаги, сопровождаемые стуком трости. Неужели дядя Эрих?
— Ох, мой мальчик… — действительно, дядя Эрих. Патер ду патти приехал к тому, что осталось от племянника. — Я и не предполагал, что все так закончится.
Анна-Мария всхлипнула и поднялась с кровати. Мартин вдруг почувствовал злость — острую, тяжелую, бьющую по невидящим глазам. Злость, от которой начало знобить.
— Да? А что ты предполагал, дядя Эрих? Что ты планировал?
Мартин рванулся было вперед и тотчас же ощутил, как натянулся протянутый поперек груди ремень, что удерживал его на кровати. Благоразумно. Не сбежит и не свалится.
Сухая старческая рука погладила его по щеке. Мартин не видел дяди Эриха, но чувствовал, что тот улыбается, и его улыбка полна печали и горечи.
— Я планировал новую династию, Мартин, — признался дядя. — Старая, видишь ли, полностью изжила себя. От нее было много вреда и никакой пользы. Принц Андреас казался мне идеальным вариантом. Твоя роль была в подписании нового законопроекта об ограничении ведьм в правах. Мина, чтоб рванула, но не уничтожила всех.
— Я, значит, был разменной монетой, — прошептал Мартин. Несколько мгновений назад ему казалось, что хуже и больнее, чем есть, уже не станет.
Стало.
— Ах, дитя мое, — вздохнул дядя Эрих, вроде бы совершенно искренне, но Мартин никак не мог поверить в то, что он сочувствует и признает свою вину. — Мне жаль, мне действительно очень жаль. Но ты жив, и это самое главное. Скоро мы поедем домой.
«Скоро мы поедем домой» — именно так сказал дядя Эрих много лет назад, когда вошел в больничную палату, где юный Мартин, раздавленный своим горем, сидел на койке и смотрел в окно — там шел первый снег, и мир, в отличие от его души, был чистым и белым.
Все возвращается. Все всегда возвращается.
— Анна-Мария, — позвал Мартин и услышал быстрые легкие шаги: Анна-Мария подошла к нему и сказала:
— Да, Мартин, я тут. Я с тобой.
Щеки вдруг стали влажными, и Мартин понял, что плачет. Своими слепыми бесполезными глазами — плачет.
— Лучше бы ты убила меня, — произнес он. — Лучше бы ты убила.
Глава 9
На то, чтобы заново освоиться в доме дяди Эриха, у Мартина ушло две недели. Патер ду патти и его многочисленные слуги сделали все, чтобы он чувствовал себя комфортно и уютно — конечно, с определенными поправками.
Мартин занял свою прежнюю комнату на втором этаже. Дядя предлагал первый, но получил категорический отказ. Утром Мартин медленно спускался по лестнице, проходил через холл и выбирался в закрытую оранжерею. Это было просто. Двадцать широких ступеней, сто сорок пять шагов по чуть поскрипывающему паркету к предусмотрительно открытой двери — и появлялся запах травы, воды, цветов, звук щелкающих ножниц садовника и гравий под ногами. Еще пятьдесят два шага — и Мартин выходил к своей скамье. Рядом с ней стоял стол: Мартин определял его по запаху свежезаваренного чая и темного шоколада в вазочке.
Он садился на скамью, протягивал руку и брал чашку. В первый раз, когда Мартин нащупал тонкую фарфоровую ручку, пальцы вдруг затряслись, и он расплескал чай на скатерть. Тотчас же появились шаги, легкий холодный шелест убираемой скатерти и звон посуды, а затем голос домоправителя почтительно произнес:
— Все готово, господин Хольцбрунн.
Мартин протянул руку и взял чашку. На этот раз у него получилось донести ее до рта и не расплескать.
В первые дни после возвращения Мартин почти все время пребывал в тихой истерике. Боли не было — была лишь тьма. Приглашенные дядей Эрихом врачи делали уколы, щелкали сканерами, и Мартин засыпал: ему снились яркие сны, и в несколько мгновений после пробуждения Мартин наивно верил, что все еще зряч. Но потом тьма наваливалась на него горячим сухим брюхом, и Мартин понимал, что теперь так будет всегда.
Его не убили. Его сделали калекой, и это было хуже смерти. Мартин прошел через несколько скрупулезных осмотров и проверок, и вердикт докторов был однозначен: потеря зрения необратима.
— Дитя мое, король Андреас жаждал твоей казни, — признался дядя Эрих однажды. — И требовал, чтобы тебя отключили от аппаратов, пока ты был в коме. Но мы с ним договорились.
— У вас ведь есть способы влияния, — произнес Мартин без выражения. До него донеслась тихая усмешка дяди Эриха.
— Да, — просто ответил он. — Даже на короля.
Однажды Мартин на ощупь добрался до балкона и перевалился через перильца вниз, надеясь, что свернет себе шею, и все это закончится. Не свернул, ничего не сломал, отделался легким испугом — слуги, бывшие всегда на подхвате, подняли Мартина с газона и унесли в дом, потом приехал врач, и Мартин вдруг ощутил, как гнойник боли, вызревавший в нем все эти темные дни, лопнул, и страдание вытекло прочь.
Он смирился.
Дядя Эрих принес Мартину сборник аудиокниг, и теперь на фоне журчания воды и шелеста листьев звучала классическая литература в изложении лучших актеров страны. Мартин слушал, изредка придвигая к себе чашку, в которой всякий раз было ровно столько чая, чтобы он мог спокойно донести ее до губ и не разлить. Незримый слуга всегда появлялся вовремя, чтобы наполнить чашку, а с пультом аудиосистемы Мартин управлялся сам.
Иногда ему хотелось посмотреть новости. Желание, впрочем, пропадало почти сразу. Мартин и без телевизора знал, что сейчас происходит в стране. Функции инквизиции переложены на полицию, и глава департамента охраны внутреннего порядка хватается за голову от такого привалившего счастья. Потому что ведьма без печати, которая не скрывается — это форменный кошмар. Контролировать себя ведьма, конечно, не станет — значит, полиция получит в подарок, допустим, массовые убийства детей, которые орут под окнами и мешают ведьме спать.
— Вспомните еще инквизицию, — негромко произнес Мартин. — Вспомните…
— Простите, господин Хольцбрунн? — тотчас же подал голос слуга, решивший, что его позвали.
Мартин не ответил.
Во всей этой откровенно дерьмовой ситуации Мартина радовало только то, что Эльза выжила, и с ней не случилось ничего плохого. Разумеется, она не появлялась в его жизни, не приезжала, не звонила и не писала писем. От дяди Мартин узнал, что Эльза перевелась на заочное отделение, работала главой департамента дискриминации — занималась расследованием ущемлений прав ведьм и ведьмаков. Наверняка ее жизнь была интересной и приятной, наверняка она вздохнула с облегчением, избавившись от навязанного мужа.
«Передайте моей жене, что я любил ее…» Интересно, смотрела ли Эльза прямую трансляцию его казни?
Мартин не удивлялся такому стремительному продвижению бывшей жены по карьерной лестнице. Ведьма уровня Хиат, уникум и сокровище — наверняка, его величество Андреас приберегает это чудо для собственных нужд. Если бывший куратор Франк рассчитывал, что ему что-то светит с Эльзой, то наверняка его разочаровали: не для него яблочко зрело. Думая об этом, Мартин испытывал легкую тень ревности и тотчас же понимал, что не имеет права на эту ревность.
И он невероятно удивился, когда в первый день зимы, по обыкновению сидя в оранжерее, вдруг услышал робкий знакомый голос:
— Привет…
***
Эльза вылетела из столицы ранним утром: у госпожи директора департамента дискриминации была назначена официальная встреча с кураторами Восточного округа. В аэропорту она попросила встречающих немного подождать ее и завернула на пару минут в туалет, откуда не появилась ни через полчаса, ни через час.
— Шо топчетесь? — рявкнула уборщица: официальные лица, стоявшие под дверью, топали грязными лапами по помытому, а никакого пиетета перед властью свободная теперь ведьма не испытывала. — Нету там никого!
— Как «нету»? — растерялся один из кураторов. — А госпожа директор?
— Господа усе у столице, — сообщила уборщица и, открыв дверь, продемонстрировала отхожее место: все двери кабинок были распахнуты настежь, посетителей в них не наблюдалось.
А Эльза, накинувшая на себя заклинание с простеньким названием Вуалетка, в это время садилась в электричку, одну из многих на пути в Симах. Паспорта при покупке билета не требовалось, и Эльза вздохнула с облегчением: теперь ее не найдут. Вернее, конечно, Андреас вычислит, куда она могла направиться — но у нее все равно есть время.