Старик, сохраняя на лице подчеркнутое недовольство, ушел. Очевидно, он все-таки не верил объяснением Олеся.
Все еще улыбаясь, Олесь обратился к Анне:
— Вы Мистера Питерса не видели?
— Нет, — ответила она, — он все время сидит у себя в лаборатории. Меня просил прийти в третьем часу — что-то показать хочет. А кстати, сколько сейчас?
— Так вы уже опоздали. Потому что уже четверть пятого.
— Ой! — почти вскрикнула Анна. — Он будет ругаться… Побегу!
Она даже изобразила на своем красивом лице испуг, хоть глаза ее смеялись. Словно спеша, она кивнула Олесю головой и быстро пошла прочь. Олесь посмотрел ей вслед.
— Так он и осмелится ругать тебя, — подумал он иронично, — еще увидим, кто из вас кого будет ругать, в конце концов… Ой, кажется мне, засыпался на этот раз наш уважаемый связист… Это все равно, как я с Раей, насколько я разбираюсь в медицине.
Он качнул головой и вернулся к делам: за состоянием коров надо было внимательно следить, потому что и вправду какая-нибудь ошибка с кормлением могла плохо отразиться на скоте. Однако, увидев Рому, обессиленного вконец заботами, он обратился к нему:
— Как ты думаешь, Рома, с крысами покончено?
— Не понимаю…
— Ну, вот, всех мы уничтожили, или могут еще появиться?
Рома подумал:
— Мне кажется, всех. Ты подсчитай сам. Три крысы тогда сбежали из крольчатника на чердак, помнишь?
— Три.
— Ты убил двух, когда мы прибежали в лабораторию на помощь Рае?
— Собственно, не двух, а одну. Потому что первую без моего участия загрызла кошка. И заплатила за это своей жизнью. Рая скучает — просто ужас. Говорит, меня кошка спасла, а сама потом от ран умерла…
— Ну, ладно. Значит, убили двух из трех. А вчера сторож возле склепа застрелил еще одну. Вот и все. А более мы зерна не рассыпали… я, по крайней мере, — насмешливо добавил он, намекая, что история с крысами возникла из-за халатности Олеся.
— Ну, ладно, ладно. Иди уже, разноцветный, — парировал Олесь, имея в виду разный цвет лица Ромы: — И когда уже ты до конца облучишься?..
— И тебя не спрошу, — гордо ответил Рома.
— Иди, иди… там тебе Татьяна Гавриловна сметанки приготовила, — услышал Рома последний укол от Олеся.
Но на это он не счел нужным отвечать.
Между прочим, вовсе не следует думать, что такой обмен приветливыми фразами означает ссору или что-то подобное ей. Отнюдь. Это был просто товарищеский обмен шутками, своего рода веселая разговорная гимнастика. И все. И Олесь, и Рома расстались теми, кем и были — лучшими приятелями.
Вот если бы на месте кого-то из них был Мистер Питерс, — о, дело могло бы повернуться иначе. Потому вспыльчивый электротехник, он же и бригадир нашей бригады, — частенько забывал пределы шуток и взрывался, как вулкан. Однако, Мистера Питерса здесь не было. Он сидел в лаборатории и старательно собирал, монтировал какой-то сложный прибор. Новый генератор? — уже думает читатель. Нет, нет: достаточно и старого. Еще никто, ни мы с вами, ни целая бригада молодых исследователей, ни директор Даниил Яковлевич, ни даже сам старый мудрый Андрей Антонович — не знали всех свойств этого генератора. Следовательно, это не новый генератор, а нечто другое.
Большой новый аппарат стоял в углу лаборатории — как раз там, где светлым пятном были заметны следы заштукатуренного отверстия, проделанного гигантскими крысами.
Большой новый аппарат стоял в углу лаборатории…
Аппарат стоял на особой треноге. С него на комнату смотрел широкий стеклянный глаз, словно это был сложный фотографический прибор. Но не было здесь ни затвора, ни чего-то другого, что характеризовало бы этот прибор, как фотоаппарат. Наоборот, большие электронные лампы, какие-то медные дуги, ручки, странной формы стеклянные баллоны, которые напоминали причудливые груши, — все это говорило о том, что новый аппарат, безусловно, имел определенное отношение к радиотехнике.
Видимо, этот сложный аппарат был уже совсем готов. Соединен толстыми проводами с генератором, соединенный медными проводами с газотронными лампами, — он не привлекал внимания Мистера Питерса, он даже не посматривал в его сторону. Бригадир склонился над столом, где стояло что-то другое. Мистер Питерс уже закончил основное монтирования и теперь с измерительными приборами в руках последний раз проверял все соединения между отдельными деталями аппарата. Даже не глядя на его радостное лицо, а только услышав его тихое мурлыкание, увидев вьющиеся кольца дыма, которые он выпускал в воздух после каждого хорошо сделанного этапа работы, — можно было точно понять, что бригадир уже довел дело до победного конца.
Так оно и было в действительности. Несколько дней напряженного труда дали результаты. Собственно — разве можно говорить о каких-то «несколько днях»?.. Далеко не так. Идею этих аппаратов Мистер Питерс носил в своем сердце уже достаточно давно. Но чтобы осуществить эту идею, ему не хватало самого генератора, который теперь стал уже знакомой и опробованной — правда, совсем еще не до конца — машиной. Только чудесный генератор позволил осуществиться давним смелым мечтам. Однако, что же это были за аппараты?
Мистер Питерс поднялся. С наслаждением он расправил усталую спину, потянулся. Положил на стол недокуренную сигарету: из нее еще поднималась вверх тоненькая синяя струйка пахучего дыма. Мистер Питерс посмотрел на часы: было уже четверть четвертого. Он посмотрел в окно, перевел взгляд на дверь, недовольно поджал губы. Казалось, он кого-то ждал. Но кого?
Не будем нескромными, забудем на минуту разговор, который велся между Олесем и черноокою Анной. Сделаем вид, будто мы ничего не знаем. Тем более, что Мистер Питерс, этот вдохновенный изобретатель и конструктор, создатель чудесного генератора и новых еще неизвестных аппаратов, — этот надменный Мистер Питерс уже сел у стола в позе человека, которому что-то очень неприятно. Глаза его наполнились грустью, пальцы нервно крутили какой-то винтик, забытая сигарета додымливала на столе. Что поделаешь — даже великие, гениальные люди подвержены общечеловеческим чувствам. И мы уверены — когда подруга железного Цезаря опаздывала, задерживаясь где-то, и появлялась на четверть часа позже назначенного срока, великий Цезарь, гроза человечества, так же сидел у окна с грустным выражением глаз и считал долгие, тягучие минуты. А если он не смотрел при этом на стрелки часов, то это, может, потому, что в его времена еще не было часов со стрелками. У Мистера Питерса часы были; следовательно, он использовал их по стандартной программе поведения влюбленного мужчины — смотрел на циферблат и удивлялся, как медленно ползет по ним стрелка…
Как и должно быть в таких случаях, дверь в лабораторию открылась именно тогда, когда Мистер Питерс уже перестал ждать, решив уже, что она не придет. Но «она» пришла. Она вбежала в лабораторию, запыхавшись; она раскраснелась, она смотрела на него с виноватым видом. Мистер Питерс имел все основания сердиться; он мог встретить ее суровым взглядом, укоризненно. Однако… почему-то он не способен был сделать такое. Он просто порывисто поднялся; на лице его сияла радостная улыбка. Он забормотал:
— Ну… вот… вот я хочу вам показать… вот…
— Чуть не опоздала, — не совсем последовательно ответила ему Анна, — спешила, спешила…
— Да нет, совсем не опоздали, нет, — сдал свои последние позиции Мистер Питерс. — Я вот только что закончил работу. Только успел закурить — и вы уже здесь.
Удивительно, между прочим, идет разговор между двумя людьми, которым многое надо сказать друг другу!.. Вот — встретились, в конце концов, каждый готовился, обдумывал, взвешивал: так надо будет сказать, и так, рассказать то, спросить об этом и это. И стоят друг против друга, с растерянными мыслями, говоря совсем не о том, а о каких-то второ- и третьестепенных вещах. И, сказав несколько слов, вновь смолкают, ища, о чем бы поговорить.
А все возможные темы разговора забыты, а вспомнить о них некому, а разговор хромает, останавливаясь каждую минуту… Потому что — о чем говорить, когда напротив тебя сияют ласковые глаза, тебе улыбается очаровательное лицо, тебе цветут алые лепестки губ?..
И кто знает, сколько бы еще тянулась эта странная и захватывающая беседа, если бы случайно Анна не обратила внимания на аппараты, что стояли на столе:
— А это что? — спросила она.
Мистер Питерс почувствовал твердую почву под ногами.
— Это — моя новая конструкция. Это, Аннушка, чрезвычайная вещь. Я уверен, что вы такого еще не видели.
Анна усмехнулась:
— Опять что-то облучать?.. Знайте, Даниил Яковлевич ругается. Все о молоке.
— Да ничего, все станет на свое место, — рассеянно отмахнулся Мистер Питерс. — Нет, Аннушка, это совсем не то. Здесь мы никого и ничего облучать не будем. С помощью этих приборов мы будем видеть на расстоянии. Вот что.
Анна посмотрела на него удивленно:
— А разве я сейчас не вижу вас на расстоянии?..
— Нет, нет, не то. Вот, мы пойдем куда-нибудь, взяв с собой этот небольшой ящичек, — указал Мистер Питерс на прибор, стоявший на столе. — А этот, — указал он на большой аппарат, который стоял в углу лаборатории, — включим, уходя. И тогда вот на этом экране ящика, который мы взяли с собой, мы увидим все, что происходит здесь, в лаборатории. Андерстенд-ю, понимаете?
Очевидно, разговор про новые аппараты окончательно направил Мистера Питерса на его обычные рельсы, что он даже употребил английское выражение. Однако, Анне это не помогло. Она посмотрела на него широко открытыми глазами и ответила чистосердечно:
— Нет, не понимаю…
— Так это же очень просто. Ну, вот этот большой прибор в углу, что смотрит прямо в комнату своим объективом, будет пересылать изображения. Те картинки, которые попадают в его, так сказать, глаза. А этот аппарат будет принимать их. Будет проектировать на экран. И все. Понимаете теперь, Анечка?
— Нет, — вздохнула она. — Мне очень неприятно, что я такая бестолочь, но… но я ничего не понимаю…
Лицо Анны было такое печальное, что Мистер Питерс не выдержал:
— Не так, не так. Не вы бестолочь, а я. Вот дурак, не умею как следует объяснять! Что бы такое сделать?
Глаза его перебегали с одного предмета в лаборатории к другому, словно ища помощи. Наконец, он решился.
— Слушайте, Аннушка, давайте мы пойдем куда-нибудь, взяв с собой этот телевизор.
— Как?
— Телевизор, прибор, который принимает изображение. Будем смотреть, что он будет показывать нам. А, тем временем, я вам все объясню. Оно на практике лучше получится… Сейчас, сейчас!
Мистер Питерс включил генератор, повернул какие-то ручки на приборе, что стоял в углу. Анна с интересом следила за его движениями. Большие лампы на приборе засияли ровным оранжевым светом. В одной из причудливых стеклянных груш что-то переливалось — словно разреженное голубое пламя. Оно играло, оно плескалось в тонких стеклянных стенках, омывая их изнутри. Это походило на красивый фокус. Тем временем, Мистер Питерс регулировал прибор, поворачивая его ручки, реостаты, катушки:
— Сейчас, сейчас, — бормотал он, — одну минутку…
Пламя в груше переливалось. Оно плескалось вверх, оно медленно меняло свой цвет на более светлый, оно становилось почти белым с едва заметным голубоватым оттенком. Наконец, пламя успокоилось. Оно выбросило в сторону тоненький огненный язычок, который, вибрируя, застыл на широком боку груши. Он то стоял спокойно, то молниеносно пробегал по стеклу, рисуя на нем сложный, тонкий и красивый узор.
Мистер Питерс повернулся к Анне:
— Готово! Пошли.
Он взял второй прибор, и они вышли из лаборатории. Уже в коридоре Анна остановилась и спросила неуверенно:
— А дверь вы не будете запирать? Ведь кто-то может войти и помешать?..
— Так это же мне и нужно, чтобы кто-то вошел. Мы с вами все увидим — и кто войдет, и что он будет делать в лаборатории, — весело ответил Мистер Питерс. — Однако, куда бы нам пойти?.. Чтобы недалеко и никто не мешал?.. А, пойдем в клуб. Там сейчас никого нет. Правда?
— Правда, — согласилась Анна.
Однако, дойти до клуба без помех им не повезло. У дверей клуба их встретил грозный Даниил Яковлевич. Фуражка его была глубоко надвинута, выражение лица было подчеркнуто строгое. С ним был Олесь, — мрачный и усталый. Даниил Яковлевич что-то говорил Олесю, но, увидев Мистера Питерса, обратился к нему:
— Ага, и ты, голубчик мой, здесь. Так вот, слушайте вместе мои выводы.
А так как Мистер Питерс на него удивленно посмотрел, мол, выводы? — Даниил Яковлевич добавил:
— Вы, друзья мои, слишком запальчивые. Вам подавай, если опыт, так сразу — в огромном масштабе! Как облучать, — так все подряд. Нет, чтобы все как следует испытать, проверить! Достаточно! Вон, коровы достаточно попробовали вашу систему, до сих пор никак не успокаиваются, льют молоко, как угорелые. Мы обсудили все это, и решили окончательно; никаких экспериментов без моего разрешения на каждый раз. Я так без скота останусь, вот что. Понятно?
Олесь виновато опустил голову. Спорить было нельзя. Это почувствовал и Мистер Питерс: действительно, увлеклись… Он честно ответил:
— Понятно. Так и будет, Даниил Яковлевич. Только…
— Что?
— Только со временем вы увидите, что все будет, как следует…
— В этом я и без тебя уверен. Эка, Америку открыл. Нет, ты мне сделай все, как следует — и без всяких там недоразумений, ошибок, или как там ты, Олесь, говорил?.. Без непредвиденных последствий? Так, так. Ну, идите. А это что? — обратил он внимание на телевизор.
— Так, один прибор — неохотно ответил Мистер Питерс.
— Облучать что-то? — подозрительно спросил Даниил Яковлевич.
Брови его угрожающе сдвинулись.
— Нет, нет, — успокоил его Мистер Питерс, — это для связи.
— Ну, так-то, смотри мне. А Ивану Петровичу я сегодня же письмо напишу обо всем, — пригрозил Даниил Яковлевич.
Однако, Мистер Питерс уже будто не слышал ничего: он спешил в клуб, осторожно неся телевизор.
12. ТЕЛЕВИДЕНИЕ И ДИАЛЕКТИКА
Андрей Антонович согласился. Он долго слушал своего собеседника — старика Потапыча, сторожа совхоза. Того самого Потапыча, который уже не раз с завистью поглядывал на восхитительные волосы Андрея Антоновича, не один раз внимательно слушал авторитетные объяснения владельца кудрявой шевелюры по этому поводу — и не один раз горько качал головой, не понимая ничего. О чем именно просил Потапыч Андрея Антоновича, — мы не знаем. Известно лишь, что Андрей Антонович отказывался уже не раз и не два. Однако, Потапыч настойчиво продолжал упрашивать. Состоялся такой разговор:
— Пойди, попроси кого-нибудь из них, — серьезно посоветовал Андрей Антонович.
— Ишь, стыдно мне, — возразил Потапыч, смущенно поглаживая лысину.
— Но они хорошие ребята…
— Не с руки оно мне, просить их, — вел свое Потапыч.
— Нет, и не мое это дело.
Потапыч хитро прищурил левый глаз:
— А моя старая такие вареники готовит, то-то-то… И ждет тебя, ей-право…
— Нет… черт побери.
Однако, Потапыч заметил определенное изменение интонации.
— Она, слышь, Антонович, говорит, и водки немного припасла…
Андрей Антонович мечтательно прикрыл глаза; м-да, дело серьезное, ничего не скажешь. Рюмочка водки под вареники — это такое обстоятельство, которое многое может перевесить…
Беседа продолжалась, поэтому, не очень долго. Андрей Антонович, все еще не соглашаясь и изображая стойкую непреклонность, заметил:
— Не знаю, что с тобой и делать… Разве что, пойдем, посмотрим. Там увидим…
Вот, вследствие чего, ровно в пять часов этого дня Андрей Антонович и сторож Потапыч шли рядышком, о чем-то таинственно шепчась. Они шли к лаборатории. Именно тогда увидел их Рома, который спешил куда-то по своим делам. Рукав его пиджака был залит молоком, глаза уставшие.