— Должно быть, неприятно постоянно находиться под наблюдением.
— Вы правы, — согласился Генрих и, уступив дорогу симпатичной фрау в огромной шляпе с пышными перьями, увлек баронессу в сторону. — Я знаю место, где можно поговорить без посторонних глаз и ушей. Смотрите!
Баронесса вскинула голову, щурясь на чисто-синее небо. В нем, расцветая алыми соцветиями, покачивались вагончики колеса обозрения.
Генрих ускорил шаг, аллея раскрылась и ввела к низкому заборчику, за которым медленно вращался гигантский обод.
— Один круг! — Генрих бросил карусельщику двадцать гульденов. — остальное оставь себе! В честь его высочества и во славу его!
И, приоткрыв баронессе дверцу кабинки, осторожно подсадил ее и вспрыгнул следом.
4.4
Под ногами плавно качнулась опора, заскрипел обод, подбрасывая кабинку вверх. Генрих ухватился за витую спинку стула и подвинул его баронессе:
— Присядьте.
Она боком опустилась на самый краешек, придержав турнюр и поправив оборки. Генрих опустился напротив и с удовольствием отметил аккуратную сервировку, обложенный льдом графин с плещущейся рубиновой жидкостью на дне и полное отсутствие посетителей за двумя другими столиками.
— Желаете вина, баронесса? — предложил он, с удовольствием встряхивая графин и наблюдая, как земля за стеклом постепенно уплывает вниз вместе с крикливыми зазывалами, шумными толпами и назойливыми преследователями, отчего в желудке поднималась щемяще-приятная волна, отдаленно напоминающая эффект от укола морфием. И так же, как после укола, отступала тревога, сменяясь ощущением расслабленности и полета.
— Я предпочла бы кофе, ваше высочество, — тем временем ответила баронесса.
— Сожалею, — без сожаления ответил Генрих и плеснул вино в бокалы. — Но сегодня весь Авьен празднует мою грядущую помолвку и желает счастья. Вы ведь желаете мне счастья, не так ли?
— Конечно, — она сжала бокал. — Пусть ваша семейная жизнь будет безоблачной, ваше высочество!
— Amen, — ответил Генрих и сделал глоток.
Вино приятно охлаждало, играло терпкостью на языке, что отчасти гасило его внутренний пожар. Генриху захотелось набрать полные горсти льда и растирать их в пальцах до тех пор, пока по запястьям не потекут щекочущие ручейки.
— Отсюда открывается прекрасный вид, — заметила баронесса. С ее лица пропала прежняя настороженность, в глазах блуждали огоньки.
— Вы здесь впервые?
— О, да.
— Тогда наберитесь терпения. Скоро мы поднимемся над деревьями, и вам откроется поистине захватывающее зрелище.
— Я вижу! — легко отозвалась она, жадно выхватывая убегающую вниз зелень, яркие пятна палаток меж ними и вспыхивающий над крышами шпиль кафедрального собора Святого Петера. — Авьен очень красив!
— Думаете? — спросил Генрих, в свою очередь любуясь мягко очерченным профилем баронессы, задорно вздернутым носиком и живым румянцем щек.
— Со стороны он куда красивее, чем изнутри. Отсюда город похож на игрушку в музыкальной шкатулке. Стоит потянуть ручку, как запускается механизм: городок крутится, в окнах вспыхивают огоньки, а на площадке перед ратушей даже двигаются крохотные фигурки.
— Совсем как эти, не правда ли? — Генрих указал вниз. Шляпки и зонтики — бисерная россыпь в густой зелени аллей. Голоса не слышны, вместо них — задорно летящая музыка. И весь этот город — нагромождение черепичных крыш и дворцовых куполов, эклектики и барокко, соборных шпилей и фабричных труб, — как заводная игрушка на ладони. Наскучит — и остановишь движение жизни одним нажатием пальца.
— Вам не очень-то нравится Авьен? — голос баронессы вытряхнул Генриха из задумчивости.
— А вам? — машинально спросил он.
— Нет, — быстро ответила баронесса. — Не всегда.
— Отчего же?
— Он пытается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Только поглядите на всю эту позолоту! — ее спина натянулась струной, глаза вспыхнули лихорадкой. — Он ведь пытается обмануть нас! Как нищий, обокравший дворянина и нацепивший его одежды! Он же кричит всем: смотрите! Какой я богатый и знатный! Какая древняя у меня история! Как я велик! А стоит соскоблить позолоту, и под ней окажутся язвенные струпья…
— Vivum fluidum, — пробормотал Генрих. — Как же вы правы…
— Впрочем, — услышал смущенный голос баронессы, — с высоты Авьен и правда впечатляет. И я, конечно, не должна говорить такие вещи о ваших владениях, ваше высочество.
— Не моих, — ответил Генрих, покручивая в пальцах почти опустевший бокал. — В моих руках нет власти, только огонь… и я не знаю, можно ли спасти тех, кто много веков гниет изнутри. Или одним ударом покончить…
Еще глоток. В голове снова разрастался шум — не то отголосок звучащего вдалеке рондо, не то призрак подружки-мигрени.
— Вы говорите, как бедный принц Иеронимо, — заметила баронесса, тоже отпивая из бокала.
— Я бы хотел стать кем-то большим, чем Иеронимо. Кем-то большим, чем очередной Спаситель, Генрих Четвертый, или Пятый, или Шестой… Сколько их еще будет, не знаете? — он поймал внимательный взгляд баронессы, дернул в усмешке угол рта. — Конечно, откуда вам. Неисповедимы пути Господа. Вот только мне неинтересно идти по кем-то проторенной дороге. Вы понимаете?
— Понимаю, — к его удивлению отозвалась баронесса. — Отец говорил мне, что каждый человек волен самостоятельно выковать свое счастье.
— Разве он был кузнецом?
— Нет, дворянином.
— Что ж, он ошибался. В этом мире ни у кого нет права на выбор, баронесса.
Он замолчал, отвернувшись к окну: кабинка медленно ползла к наивысшей точке, и полуденное солнце било в стекло, преломляясь в нем, как в линзе, и рассыпаясь по полу мозаикой.
— Позвольте заметить, ваше высочество? Вы грустны?
— Возможно, — рассеянно согласился Генрих, отставляя бокал. — Вы снова правы, баронесса, но ведь скоро моя свадьба. Их императорские величества счастливы! Все авьенцы счастливы! Вся Священная Империя! И я вместе с ними… скажите, баронесса, имею я право быть счастливым?
— Безусловно, ваше высочество. Вот только, мне кажется, вы пытаетесь казаться счастливее, чем есть на самом деле.
— Вы удивительно прозорливы.
— Это моя работа, ваше высочество.
— Теперь я понимаю, почему люди вверяют свои тайны баронессе фон Штейгер. Вы видите их насквозь, как бы они не скрывали язвы позолотой. Но вы ведь не сильно отличаетесь от них.
— Я? — брови баронессы выгнулись.
— Вы, — повторил Генрих, пристально глядя в ее побледневшее лицо. — Вы скрыли от меня свое знакомство с епископом Дьюлой.
Румянец на щеках баронессы выцвел до меловой белизны, глаза вспыхнули и погасли.
— Да, да, — продолжил Генрих, жадно считывая с ее лица предательское волнение. — Мало того, что вы пришли ко мне по его протекции. Мало того, что ваш покойный муж был знаком с его преосвященством. Так еще его преосвященство посетил вас намедни.
— Откуда вы…
— Не только у Дьюлы есть шпионы, — оборвал Генрих. — Пусть у меня мало власти, зато немало денег. Но что с вами? — осведомился он, наблюдая, как мелкая дрожь сотрясает баронессу, словно бабочку, пришпиленную булавкой. — Вы как будто боитесь? А я полагал, баронессу фон Штейгер ничто не может испугать.
Она молчала, тяжело дыша и глядя на Генриха, как попавшийся в западню зверь. Прекрасно понимая, что она заперта тут, на высоте, вместе с авьенским чудовищем, и что в его власти помиловать ее или спалить дотла.
Генрих потер зудящие стигматы и, сцепив ладони, спросил:
— Он угрожал вам?
— Да, — бесцветно отозвалась баронесса. — Он дал понять, что знает о моей попытке встретиться с вами в Бургтеатре…
— Точнее, о вашей попытке покушения, — поправил Генрих. — Что вы сказали ему?
Молчание.
Показалось, колесо на миг застыло, и весь Авьен — от преддверия гор до самого Данара, — отпечатался в зрачках баронессы, словно дагерротип.
— Что вы сказали? — с нажимом повторил Генрих. — Вы столь вдохновленно вскрываете язвы авьенской аристократии, а сами предпочитаете прятаться за ложью?
— Нет…
— Разве я не просил об откровенности?
— Ваше высочество…
— Разве я не позаботился о вашем брате, баронесса? Разве не заслужил за это хоть немного уважения?
— Я сказала ему…
— Продолжайте! — он наклонился над столом.
— Что вы заинтересовались мной, как женщиной, — выдохнула баронесса.
Обод скрипнул. Солнце в окне качнулось и поползло за спину: кабинка начала медленный путь вниз.
— Очаровательно, — сказал Генрих, откидываясь на спинку стула и расцепляя ладони. — В самом деле, очаровательно! — Давящая тяжесть отпустила, и он заулыбался, с прищуром глядя на запунцовевшую баронессу. — Вы не только проницательная женщина, но и искусная лгунья.
Она в возмущении вскинула голову.
— Я говорю правду, ваше высочество! Клянусь, я не сказала ничего, что могло бы навредить вам!
— Да, славой развратника мою репутацию уже не испортить. Но Дьюла прожженный игрок. Чем он запугал вас? Угрозами оставить брата за решеткой до конца его жизни?
— И долгами покойного мужа, — удрученно ответила баронесса.
Генрих присвистнул.
— Дело принимает интересный оборот. Он пытался завербовать вас?
— Он дал мне время подумать…
— Соглашайтесь.
Взгляд баронессы скользнул по его лицу, в нем снова отразился испуг.
— Вы смеетесь над несчастной женщиной, ваше высочество?
— Вовсе нет, — ответил он. — Я хочу, чтобы вы согласились. Вернее, сделали вид, что соглашаетесь. Видите ли, баронесса, — Генрих позволил себе снисходительную — сверху вниз, — улыбку. — Как вы уже заметили, Авьен похож на огромный искусственный механизм, в котором все подчинено определенным правилам. Шестеренки вращаются, солнце каждый раз поднимается на востоке, богачи богатеют, бедняки становятся еще беднее, и каждое столетие то тут, тот там разгораются эпидемии, которые уносят тысячи жизней. Вы сказали, будто я не люблю Авьен. И правы в том, что я не люблю его в нынешнем виде — игрушка в руках Господа, его величества кайзера и ложи «Рубедо» в лице его преосвященства. Я бы хотел остановить руку, вращающую механизм. Остановить… и после запустить снова, но уже обновленным.
Глаза баронессы — две льдисто-прозрачные пуговицы, — настороженно глядели на Генриха, в них плавало отраженное солнце.
— Вы не понимаете, — сказал он, пряча улыбку. — Но это пока и не нужно. Знайте лишь, что, сколько бы Дьюла ни предложил вам, я дам много больше. Вы сможете не только выплатить долги, но и откупиться от обвинения, а после даже уехать из Авьена. Пожалуй, это будет наилучшим выходом… в ближайшие семь лет здесь будет все жарче, — пожал плечами и продолжил: — В любом случае, ваши способности помогут пролить немного света на ложу «Рубедо».
— Рубедо? — эхом повторила баронесса, и непонимание в ее взгляде сменилось осмысленностью.
— Да, — твердо сказал Генрих. — Все, что вы сможете узнать о «Рубедо». Все, что услышите, чему будете свидетелем, что покажется вам значимым и не очень. «Рубедо» — мозаика, которая мучает меня уже долгое время. Мне хотелось бы собрать все детали до того, как…
«…умру».
Пальцы кольнуло искрами. Он запнулся и длинно выдохнул, до боли впиваясь в опасно зудящие стигмы.
— Я могу попробовать, ваше высочество, — робко ответила баронесса. — Если вы доверяете мне…
— Иногда приходится рисковать, — медленно выговорил Генрих, поглаживая руки. — Но я склонен доверять тем, кто видел меня без штанов… то есть, я хотел сказать, без позолоты.
Баронесса рассмеялась.
— И много ли было таких счастливиц, ваше высочество?
— Немало, если верить сплетням, — ответно заулыбался Генрих.
Колесо меж тем завершало оборот: небо снова стало неизмеримо выше, а земля ближе, окно мягко огладили ветви, мелькнул черно-желтый, похожий на пчелу, конус шатра.
— Возьмите вот это, — продолжил Генрих, вынимая из нагрудного кармана плетеную косичку и кладя ее перед собою на скатерть. — Кто бы ни пришел к вам от моего имени, не начинайте разговор, пока не убедитесь, что у него имеется такой же знак.
— Я поняла, ваше высочество, — баронесса спрятала плетенку в корсаж. — И попытаюсь сделать все, как вы просите.
— Надеюсь… — Генрих не договорил.
С аллеи донесся гам, шум, чей-то мужской голос запел, и слова подхватили десятки глоток:
— Никаких забот не зная,
открестившись от проблем,
трон Ротбурга занимает
старый кайзер Эттинген!
Жар растекся под сорочкой. Генрих застыл на месте, не веря собственным ушам, а баронесса подскочила и приникла к окну: под клены, распугивая почтенную публику, выкатилась толпа голодранцев — замелькали серые пиджаки и кепки, пахнуло дешевым табаком и кислой капустой.
— Эй, а ну-ка, громче! — сдирижировал взъерошенный господин с неопрятными бакенбардами. И, присвистнув, загорланил первым:
— Только издает указы так, как Дьюла говорит!
Кабинка заскрипела, заелозила брюхом по платформе. Очнувшись, Генрих сорвался с места, схватил баронессу за рукав, почти не ощущая, как накалились его перчатки, но услышав, как вскрикнула баронесса.
— Бежим! Живее! — задыхаясь, выдавил он.
Воздух взрезали трели полицейских свистков.
Генрих спрыгнул первым, придерживая дверь и в нетерпении ожидая, пока следом выберется баронесса. К нему подскочил щербатый мальчишка и, кривляясь, протянул грязную ладонь:
— Герр Начищенные Туфли, Толстый Кошелек! Дай сотню гульденов за здравие его высочества, не то отнять придется!
— А ну, попробуй! — звонко гаркнула баронесса и, отпихнув Генриха, зашептала в ухо: — Идемте, идемте! Мало вам шпиков? Так тут сейчас вся полиция будет!
— Эх, подхватывай! — продолжил горланить заводила. — В жилах старого Авьена революция кипит! Скоро грянут перемены!
— Даешь перемены! — подхватили его. — Земельную реформу!
— Налоги с толстосумов!
— Рабочий день сократить!
— Больницы не закрывать! Народ от чахотки мрет, как мухи!
— Да где же Спаситель, когда он так нужен?!
Пихнув одного локтем, другого корпусом, Генрих рванул по аллее. Баронесса, вцепившись в его локоть, трусила рядом.
— Туда! — указала она на узкий проулок. — Выбежим на Хоймаркт к концертхаусу, а там возьмем экипаж и…
Нырнули под арку, оставляя за спиной зелень Пратера, топот бегущих ног, крики и свистки полицейских. Сердце отчаянно колотилось, по артериям тек жидкий огонь — сорвешься и вспыхнешь, как головешка!
— Вы неплохо… знаете потайные ходы Авьена, — заметил Генрих, отдуваясь от быстрого шага.
— А вы… неплохо бегаете… для кронпринца, — парировала баронесса.
Голоса все тише, музыка и вовсе не слышна. Квадратный дворик встретил сыростью лестниц и тенистым сумраком.
— Арест — неважный подарок для будущей супруги, — Генрих остановился, подрагивая от напряжения, близкой опасности и — чего таить? — прижавшейся к нему баронессы. — Что им, чертям, надо? Матушка и без того приказала открыть бесплатные кухни для всех желающих бедняков.
— Вы слышали, — откликнулась баронесса, приваливаясь плечом к каменной кладке. Раскрасневшаяся, в съехавшей на бок шляпке она была возбуждающе притягательна. — Проклятая песенка! С нее-то все и началось! Какой идиот ее придумал?
— Вы правда хотите знать? — он повернул к баронессе взмокшее лицо. Та ответила вызывающим взглядом — колким, как ее стилет. Интересно, он по-прежнему скрывается в рукаве? Маленькое ядовитое жало…
— Правда.
— Я сочинил, — ответил Генрих.
Признание далось на удивление легко. Он замер, выжидая и с интересом считывая изменения мимики: вот на лицо баронессы набежало облачко, вот полыхнули и без того алеющие щеки, вот вспыхнули глаза — две шаровые молнии.
— Вы, — повторила она. Ее грудь, подчеркнутая корсетом, приподнялась и опала. — Вы!
Она задохнулась, в горле закаменели слова.
— Да? Продолжайте, пожалуйста, — Генрих придвинулся ближе, нависая над баронессой и жадно ощупывая взглядом ее мягкие черты, плотно сомкнутые губы, подрагивающие крылья носа.