— Вы понимаете, с чем шутите? — наконец, проговорила баронесса, и зачастила, распаляясь с каждым словом: — Игрушка, говорите? Заводной механизм? Вы сами заводите его, подогреваете изнутри ложной надеждой! А сами кто?! — она тряхнула волосами, шляпка накренилась, выпустив острые ложноножки шпилек. — Сами вы настоящей жизни не знаете! Вы просто бездельник, которому пришла блажь поиграть в революционера! — Генрих застыл, впитывая наотмашь бьющие слова. — Поиграть чужими жизнями! Всех тех, кто верит вам! Моею! Жизнью моего Родиона! Вы! — их взгляды пересеклись, и теперь дрожали оба: Генрих от возбуждения, баронесса — от злости. Так близко друг к другу, что Генрих чувствовал жесткий каркас корсета и ощущал легкий винный аромат. — Вы знаете, кто вы, ваше высочество? — выдохнула баронесса. — Вы не Спаситель! Нет! Вы манипулятор, высокомерный, заносчивый и…
И Генрих поймал ее губы — мягкие, пряные, сладкие от вина.
Голова закружилась, по венам потекло жидкое пламя, и Генрих не осознал, когда его попытались оттолкнуть, а когда покорились с коротким и тихим стоном. Ее дыхание — обрывистое и жаркое, — выжигало его гортань, ее ответные поцелуи были отчаянными, болезненно-жалящими, как удары стилета. Она плавилась в его руках, обращаясь в податливую глину, и Генрих истекал огнем и кровью, желая выжечь ее своим порывом до обнаженных мышц, желая большего…
— Нет…
Не то стон, не то выдох.
Шею оцарапало что-то холодное, острое, злое.
Генрих нехотя отстранился, ловя затравленный взгляд. Между ее приоткрытых губ хищно блестели зубы.
— Нет, ваше высочество… не нужно… я не хочу.
— Вы лжете, — хрипло ответил он. — Зачем?
— Ведь это ни к чему не приведет, — ее голос дрожал и ломался, в груди бродило не высвобожденное пламя. — Вы — Спаситель, и скоро обвенчаетесь с равийской принцессой. Зачем вам я, несчастная баронесса с сомнительным прошлым?
— Сейчас тут нет ни Спасителя, ни баронессы, — возразил Генрих, едва удерживаясь, чтобы не коснуться ее пылающего лица. — А только мужчина и женщина, которые желают друг друга.
— Но, поддавшись порыву, совершат непоправимую ошибку, — с горечью произнесла она и скользнула в сторону, высвобождаясь из его объятий и увеличивая расстояние на длину стилета. — У таких, как мы с вами, нет права на выбор, ваше высочество. Простите меня. И пожалуйста… пожалуйста, не вынуждайте! — в ее глазах задрожала ртутная влага. — И не преследуйте меня.
— Маргарита, — он впервые назвал ее имя и повторил на турульский манер: — Маргит…
— Прошу, — жалобно повторила она. — Если вы хотя бы немного… жалеете меня…
Генрих остановился. Стилет, описав дугу, скрылся в рукаве прогулочного платья. Она отступила еще на пару шагов.
— Послезавтра, — сказал тогда он, глотая оставленный на губах пряный вкус ее поцелуя. — Венчание состоится в соборе Святого Петера. Вы будете единственной, кто искренне пожелает мне счастья…
Ее лицо исказилось, точно от боли. Ничего не ответив, баронесса порхнула в тень, и Генрих мучительно-остро слышал эхо удаляющихся шагов.
Он выполнил обещание и не преследовал ее.
Глава 5. Два процента счастья
Особняк фон Штейгер, затем Петерсплатц, площадь у кафедрального собора
На двадцать первое августа Фрида выпросила выходной.
— На венчание пойдешь глазеть? — осведомилась Марго, делая вид, что поглощена модной трагедией, в которой дьявол как раз входил в погребок «Ауэрбаха». На деле же ее мысли блуждали далеко от книжного сюжета, бесконечно кружа по отрезку Бундесштрассе — Пратер, а взгляд нет-нет, да и обращался на корзину с дюжиной ярко-алых роз, скромно примостившуюся в уголке кабинета.
— Да, фрау, — потупилась Фрида. — Весь город празднует, вот я и подумала…
— Иди, — меланхолично ответила Марго.
Пусть хоть кто-то пожелает его высочеству счастья…
Сама же сказалась больной, и, прислушиваясь к суетливым сборам Фриды, туда-сюда перелистывала страницу, где чернокнижник Иоганн скакал верхом на винном бочонке.
Ей и самой неприлично хотелось чего покрепче.
Бумажный квадратик, найденный в цветочной корзине и теперь служащий закладкой, перечеркивали аккуратные фразы: «Прошу простить мою дерзость. Рассчитываю на выполнение обещанного. Ваш друг».
Красивый каллиграфический почерк, какой ставится годами.
Полное отсутствие инициалов.
И плотная белая бумага: на подобной были отпечатаны проклятые стихи.
Марго сжала пальцами переносицу. Мысли, шалые и жалящие, сновали в разгоряченном мозгу.
Теперь все окончательно встало на места: и авторство прокламаций, и глупое упрямство Родиона, и даже ожог на его рубашке и на платье Марго, когда его высочество — да, в это было сложно поверить! — коснулся ее руки.
Ладонь благословляющая и карающая, захочет — согреет теплом, захочет — обратит в пепел.
Марго знобило, точно она была причастна интимной тайне, и от осознания, что она была близка — волнующе, до ужаса близка! — к самому Спасителю, мышцы обволакивало слабостью, и карточка выпархивала из ослабевших пальцев, закрывая слова книжной песенки:
Жил-был король когда-то,
Имел блоху-дружка,
Берег блоху, как злато,
Лелеял, как сынка.
К ее удивлению, злости не было, лишь в подреберье бродило неясное смятение.
«Понравилось целоваться в подворотне, маленькая свинка? — спрашивал с портрета барон, кривя губы в однобокой ухмылке. — Готова отдаться распутнику, в постели которого побывала половина города?»
— Вот и хорошо, что побывала, — огрызнулась Марго. — Видать, с его мужской силой все в порядке, в отличие от тебя, старый козел!
Хлопнула дверь: это ушла Фрида. Марго вздрогнула и уронила взгляд на окончание песенки:
Никто не смей чесаться,
Хоть жалит всех наглец!
А мы — посмей кусаться, –
Прищёлкнем — и конец!
Как сказал его преосвященство?
«Вы блоха, моя дорогая. Паразит на теле Авьена».
И она допрыгалась, попав в ловушку, расставленную более опытными игроками. С одной стороны — Спаситель, с другой — епископ Священной империи.
Красная фигура.
Черная фигура.
А между ними — крохотная бесцветная пешка, Марго. И у нее было доказательство причастности кронпринца к революционным прокламациям а, может — если верить епископу, — и дворцовому перевороту.
Так, может, завершить все прямо сейчас?
Бутоны роз алели сгустками крови. С противоположной стены, качая на ладонях пламя, внимательно наблюдал Спаситель.
«Я бы хотел остановить руку, вращающую механизм. А после запустить снова, но уже обновленным…»
Она с силой захлопнула книгу.
— Нет, — сказала в досаде. — Еще покусаемся.
И, бросив томик в кресло, направилась к выходу.
В старый город не пробиться: улицы запружены толпами. Воздух плотен, душен — глотать такой опасно. Вон, юная фройлен, алебастрово-белая до нездоровой прозрачности, со вздохом опустилась на руки подоспевшему господину. Другие дамы, пряча носы в надушенные платки и распространяя цветочный аромат «Розовой мечты», опасливо пробирались вслед за мужьями и кавалерами. Какая-то девица, прижавшись к фонарному столбу, всхлипывала и повторяла:
— О, Хайнрих! Милый Хайнрих! Все кончено, все…
Экипажи остались в стороне: кони тянули ноздрями воздух, прядали ушами, затянутыми войлочной тканью. Мимо, таща кишку брандспойта, промаршировал взвод пожарников.
Вспомнился разговор с Фридой:
«…— А правду говорят, будто Спаситель огонь высекает?
— А вы не знаете? Он ведь посланник Божий…»
Марго неосознанно потерла плечо, где некогда лежала ладонь его высочества.
Прячась от толпы, но все равно оставаясь частью ее раздутого гусеничного тела, баронесса свернула на Богнергассе, затем на Грабен и вынырнула к Чумной колонне, почти не различимой за фигурками святых и мраморными облаками. Золоченый крест вверху опоясывали языки пламени, и Марго нервно опустила взгляд. Так, мелкими шажками, лавируя то между небрежно одетыми работягами, то между зажиточными горожанами, вырывая подол из рук оборванцев — «Фрау! Подайте во имя Спасителя, фрау! Да будет счастлив его высочество и супруга его!» — она продвигалась к Петерсплатцу.
— Маргарита!
Оклик заставил ее обернуться.
Отделившись от оцепления, к ней спешил инспектор Вебер. Его вечную сдержанность смягчала полуулыбка, к груди он прижимал розу.
— Маргарита, — повторил, поравнявшись с баронессой и, подхватив ее расслабленную руку, коснулся губами. — Я ждал вас и рад, что вы пришли!
— Я обещала, — в замешательстве ответила Марго и тут же подумала, что обещала не ему. — Как вы меня нашли в такой толпе, Отто?
— Загадка, — серьезно ответил Вебер. — На самом деле, вас наблюдали от самого дома.
— Конечно, — Марго поджала губы и, сощурившись глянула поверх плеча инспектора: за его спиной, увязая в безветрии, виднелись черно-золотые штандарты, а над ними — шпиль кафедрального собора. — Шпики тайной полиции назойливы, но безвредны, верно?
Точно в подтверждении слов ее нечаянно пихнули локтем.
— Простите, фрау, — человек среднего роста двумя пальцами коснулся козырька потрепанной кепки и сейчас же ловко ввинтился в толпу. Но прилипчивая память Марго запечатлела его лицо — встревоженное, подергивающееся, как у невротика. И пустые рыбьи глаза.
— Всего лишь временная необходимость, — поклонился инспектор, возвращая Марго в реальность. Солнце без устали полировало пуговицы его парадного кителя. Прижатый к груди бутон, некогда свежий и нежно-розовый, чах на глазах.
— Бедная роза, — Марго дотронулась до сморщенных лепестков. — Зачем вы ее таскаете по жаре?
Инспектор смутился и, покрутив стебель, протянул ей.
— Это вам, Маргарита. Должно быть, я упросил срезать ее слишком рано?
— Все хорошо, — улыбнулась Марго, принимая цветок, и вздрогнула, уколовшись о шип. — Это очень мило с вашей стороны, Отто. Вы делаете для меня слишком много.
— Я делаю то, что велит сердце. Идемте же!
Он подхватил Марго под локоть.
— Куда?
— Туда, где мы без лишней суеты увидим всю церемонию.
Оцепление разошлось, пропуская инспектора в образовавшуюся брешь. Марго еще не была уверена, что хочет увидеть церемонию вблизи, но сзади напирали любопытствующие. Резкие голоса взрезали плотный воздух:
— Куда прешь? Тут я стоял!
— Докажи! Место не подписано!
— Уже начали разливать шнапс?
— Держи карман шире! Господа прежде тебя, дурака, все выпили!
— Ребята! — встревоженно взвыл кто-то. — Слышали? Шнапса не осталось почти! Айда!
Толпа загудела, уплотнилась, поперла вперед.
— Наза-ад! — гвардейцы ощетинились штыками. Зычно взрычал командир: — Назад, кому говорю! Всем хватит!
Марго нырнула за оцепление. И без того потрепанная роза роняла лепестки на подол. Оторванная от корней, она доживала последние часы и, наверное, была потерянной не меньше самой Марго.
Что делает она здесь, в сердце Авьена, среди вспотевших и возбужденных горожан, среди гвардейцев с красными лицами, пожарных в горячих медных касках, под небом, испещренным флагами? Он все равно не увидит ее — одну из тысячи — с высоты каменных ступеней собора, а ей нет нужды глазеть на чужое венчание и вспоминать собственное — скромное, поспешное, после которого была страшная и полная боли ночь… Зачем терзаться воспоминаниями?
— Зачем? — вслух спросила Марго.
— Вы что-то сказали? — отозвался Вебер.
— Я хотела спросить, как мой Родион?
Они остановились справа от ступеней, позади пожарных. Забавно: гвардейцы защищали Спасителя от его народа, а пожарные — народ от самого Спасителя.
…Его поцелуй был жарким. Действительно, жарким, таким, что перехватывало дыхание, и сердце едва не обращалось в золу. Каким может быть его прикосновение, если даже сквозь перчатки он способен обуглить ткань?..
«Тебе бы следовало завести любовника, ненасытная женушка», — возник в голове скрипучий голос барона.
Марго ущипнула себя за запястье, и голос тотчас пропал.
— Герр Нойманн советовал схитрить, — тем временем, говорил Вебер. — Присяжные окажутся более лояльными, если герр Зорев прикинется больным. Предлагаем перевести его в госпиталь, нужно лишь ваше разрешение. О, не волнуйтесь! — воскликнул инспектор, перехватив задумчивый взгляд Марго. — Это лучший госпиталь в столице. За вашим братом будет установлен круглосуточный надзор, — при слове «надзор» Марго поежилась, — и он будет в полной безопасности. К тому же, белье там чище, а пища сытнее, чем в тюрьме.
— Если вы полагаете, что так будет лучше…
Марго выдохнула и задержала дыхание, когда ее ладони Вебер взял в свои. Его глаза — внимательные, серые, — блуждали по ее лицу.
— Доверьтесь мне, Маргарита, — тихо произнес инспектор, поглаживая ее пальцы, крепко сжимающие розу. — Ведь вы знаете меня не первый год.
— Три года, — машинально ответила она, не пытаясь вырваться.
— Три, — повторил Вебер. — Еще когда был жив ваш муж. Еще тогда я хотел сказать вам…
Он стушевался и умолк. Марго молчала тоже, заглядывая в его лицо — прежде всегда выдержанное, а теперь побелевшее от внутреннего волнения.
— Наверное, сегодня не лучший день, — пробормотал инспектор, дернув в улыбке ртом. — Но раз уж вся империя смеется от счастья, я подумал, что и мне… и нам…
Снова не нашел слов, выдохнул. Кадык прыгнул над тугим воротником, между крепко сведенными бровями блеснула влага.
— Продолжайте, инспектор, — подбодрила Марго, а сама напряженной спиной ловила жадные взгляды тех, кто остался за оцеплением, их сбивчивые голоса и выкрики, ругань и смех, хаотичные движенья тех, кто пришел пожелать счастья его высочеству.
Должна пожелать и она.
За этим ведь и пришла, глупая! По детской привычке исполнять обещания…
— Я хотел предложить, — начал Вебер, заглядывая в ее лицо, точно ища ответа на еще невысказанный вопрос. — Маргарита, вы, может, согласитесь…
Окончание фразы поглотили колокола.
Зародившись где-то под башней собора, густой звон поплыл над головами. Марго обернулась и увидела, как в чисто синее небо порхнула стая белых голубей.
— Вива! — закричали где-то за оцеплением.
И тысячи ртов повторили:
— Вива! Императору вива! Спасителю вива! Славься, Авьен!
Запестрели подброшенные вверх котелки и шляпы. Кто-то из дам ахнул и повалился в обморок, кто-то зарыдал, повторяя надрывное:
— Как вы могли, Генрих! Я ведь так любила вас!
— И я! И я! — со стоном вторила экзальтированная фройлен, заводя к небу блестящие от белладонны глаза.
Марго окатила волной стыда.
Словно она была причастна к этой фанатичной и глупой любви. Словно и ее неудачливое нападение, и последующая встреча — лишь ничего не значащие случайности на пути огромного механизма, движимого любовью.
И, устыдившись, Марго вскинула руки в ребяческом жесте: не слышать, не видеть, не проронить и вздоха.
Роза выпала и покатилась под ноги, но Марго не видела ничего, кроме массивных ступеней собора, убегающих куда-то вверх, к небесам, где, будто в отражении кривого зеркала, она разглядела кронпринца — его белоснежный силуэт дрожал и рассыпался мозаикой, потом собирался снова, и рядом — сотканная из белых кружев и драгоценностей, — стояла принцесса равийская. Высокая, вровень с супругом, она цеплялась за его локоть, и некрасивое лицо выражало испуг.
«Вы будете единственной, кто искренне пожелает мне счастья», — сказал тогда Спаситель.
Марго обещала. И не могла.
Следом за новобрачными выступила императорская чета. Колокольный трезвон сменился гимном. Толпа пружинила, напирала на оцепление, гремела во всю мощь:
— Вива!
И кто-то в просторных белых одеждах — его преосвященство? дворцовый церемониймейстер? — обеими руками протянул Спасителю чашу.
— Неугасимый огонь, — послышался над ухом приглушенный голос инспектора Вебера. — Он будет гореть, пока не родится новый Спаситель.
Марго не заметила, когда его высочество стянул перчатку и коснулся чаши. Но увидела, как по ее ободку побежали искры, как промасленный фитиль вспыхнул и занялся пламенем, на миг выжелтившим лицо Спасителя — неподвижное и точно неживое.