Она заломила руки и с мольбой глянула на Марго — испуганная, пусть привлекательная, но уже немолодая и нервическая женщина. Ее тайна — невысказанная, грязная, запертая под ключ, — хранилась у баронессы на сердце. Покойный старик был прав: после его смерти Марго превратилась в подобие выгребной ямы для многих авьенских аристократов, вот только сливали в нее отходы души, не тела. Стыдясь бесчестия, не смея довериться духовнику, к ней приходили под покровом ночи, и баронесса фон Штейгер охотно раздавала индульгенции за приемлемую плату. Преимущественно, женщинам.
Графине фон Остхофф было, что скрывать: тайная беременность, не менее тайные роды, больной сын, которого Марго устроила в тот самый славийский приют, из которого когда-то ее выкупил барон, и откуда она сама впоследствии забрала Родиона. Раз в полгода Амалия высылала приюту чеки, с них малый процент ложился на банковский счет баронессы, но сейчас Марго волновали не деньги.
— Обеспечьте мне аудиенцию у его высочества, — повторила она. — Завтра утром. И будем квиты.
Амалия сжала пальцами виски, словно усмиряя разыгравшуюся мигрень.
— Завтра? — простонала она. — Невозможно! Дайте мне время!
— Его нет, — отрезала Марго. — От вас зависит моя судьба и судьба дорогого мне человека.
— Вы режете меня на куски! — глаза Амалии закатились, и отблеск свечей выжелтил кожу, обозначив мелкие морщинки возле век. Как ни молодись, как ни ухаживай за телом, но бег времени скоротечен: сегодня добавляешь себе пару лет, а завтра, стыдясь, пудришь старческие пятна. Впрочем, для авьенцев увядание наступало довольно поздно и никогда не служило препятствием для безумств и разврата. Вспомнить хотя бы фон Штейгера, вот уж кто был настоящим живчиком в свои семьдесят три.
За те невероятно долгие, отвратительно скотские ночи, когда барон по-звериному насыщался ею, Марго успела и удивиться выносливости авьенцев, и понять ее причину.
— Рубедо, — произнесла она вслух.
Слово выплеснулось, как жидкий огонь. Амалия отшатнулась и быстро перекрестилась на витраж, с которого взирал Спаситель — губы улыбчивы, но глаза невыносимо серьезны.
— Ваш муж, граф фон Остхофф, — продолжила Марго, не сводя взгляда с витража и вся подрагивая от внутреннего напряжения. — Он вхож в ложу «Рубедо», не так ли?
— Да, — слабо откликнулась Амалия, нервно выкручивая подол. — Как и барон фон Штейгер, земля ему пухом. Как герцог Бадени, граф Вимпфен и его преосвященство…
Она замолчала, в глубине зрачков плясали искры, а за спиной Спасителя полыхал огонь — очищающее пламя, когда-то уничтожившее одного человека, чтобы спасти тысячи.
Он умер за твои грехи и воскрес для твоего оправдания…
У себя на родине Марго лишь слышала о великом акте самопожертвования, который совершил император Авьенского престола. В те давние времена чума едва коснулась Славии гниющем ногтем, но уже пожрала Турулу, Равию и Костальерское королевство. Великий Авьен — соединение торговых путей и очаг заражения — агонизировал и распадался. Люди молили Бога об избавлении, но он оставался глух к мольбам. Тогда-то Генрих Первый Эттингенский взошел на костер.
И сам стал Богом.
— О-о! — протянула Амалия, прижимая ладони к груди. — Дорогая, я поняла, куда вы клоните!
Пламя свечей отражалось в стеклянных глазах Спасителя.
Однажды его привязали к кресту и обложили хворостом. Принесли в жертву, чтобы остановить эпидемию. Сожгли заживо на глазах у измученных людей.
Огонь — место, где была разрушена власть болезни.
Огонь — место, где была разрушена власть греха.
Огонь — это расплата за долги.
— Конечно, мой муж хорошо знаком с его преосвященством, — продолжала ворковать Амалия. — Недавно он получил степень Мастера из рук самого епископа! Маргарита, я достану вам лучшую протекцию! Сегодня же!
Барон фон Штейгер любезно рассказал, что случилось потом.
«Они взяли его прах, Маргарита, — слышался его безмятежный голос. — Смешали с кислым виноградным спиртом и выпарили на песчаной бане. Когда тени покрыли реторту своим тусклым покрывалом, эликсир возгорелся и, приняв лимонный цвет, воспроизвел зеленого льва. Они сделали так, чтобы лев пожрал свой хвост, а потом дистиллировали продукт. И вскоре увидели появление горючей воды и Божественной крови.[1] Кто ее вкусит — обретет бессмертие…»
Барон назвал этот ритуал «Рубедо».
— Уже утром вы увидите Спасителя! — возбужденно закончила Амалия. — Разве это не прекрасно?
Ее круглые глаза восторженно блестели.
Марго увидела в них незамутненную, искреннюю любовь: с такой шагают в огонь, с ней идут на войну. Во имя такой любви ревностно хранят традиции под покровительством ложи «Рубедо» и каждое столетие поклоняются новому Спасителю, чтобы потом принести его в жертву, замолить грехи и предупредить эпидемии.
За эту слепую любовь погибнет и Родион…
Марго стряхнула оцепенение. Тени скользнули по витражу, вычернив глазницы Спасителя.
«Не человек, — напомнила себе Марго. — Только орудие Господа».
А еще единственная надежда для Родиона.
— Благодарю, графиня, — ответила она, быстро приседая в поклоне. — Сегодня вы спасли одну невинную жизнь.
[1] Цитата из «Книги двенадцати врат» английского алхимика Джордж Рипли (XV век)
2.3
Ротбург, зимняя резиденция кайзера
Ночь прошла в тревожном ожидании. За это время Марго выпила не менее пяти чашек кофе, и теперь ее сердце колотилось, как оголтелое. Она прижимала ладонь к груди, через шелка и кружево чувствуя, как похрустывает сложенное вчетверо письмо от графа фон Остхоффа с убористой закорючкой-подписью епископа Дьюлы и резолюцией: «Прошу принять к рассмотрению».
В этот момент Марго могла бы гордиться собой, но думала только о Родионе — маленьком Родионе, проведшем ночь в тюремной камере, где пахнет гнилью и табаком, где из соседних камер доносится пьяное мычание бездомных и рассвет едва-едва просачивается сквозь узкую щель под потолком. Место, куда более отвратительное, чем славийский приют.
«На что ты пойдешь, чтобы вызволить брата? — вкрадчиво спрашивал покойный барон. — Ляжешь под очередного престарелого аристократа? Под самого Спасителя, или, может, кайзера? А, маленькая шлюшка?»
Марго больно и зло ущипнула себя за мочку уха. Призрачный голос пропал, оставив на языке кисловатый привкус желчи.
Авьен просыпался: по-собачьи порыкивал фабричными гудками, выдыхал керосин и копоть, распахивал тусклые ото сна глаза-окна. Мальчишки-газетчики, позевывая и подтягивая почтовые сумки, тащились через перекрестки. Один за другим гасли фонари, отступая перед напором августовского солнца, вползающего на шпиль кафедрального собора Святого Иеронима.
Накатывала тошнота: не то от тревоги, не то от выпитого кофе, не то от бессонной ночи. В глаза будто насыпали толченого стекла, и Марго болезненно щурилась на позолоченный герб, где огненная Холь-птица разворачивала алые с черной изнанкой крылья, чтобы сгореть дотла и снова восстать из пепла.
Адъютант принял ее письмо, пробежал глазами и повел за собой через анфиладу комнат, отделанных белыми с позолотой резными панелями. Тяжелые люстры на медных цепях отбрасывали на паркет причудливые тени. Страха почти не было, как и понимания, что говорить Спасителю. Марго раз за разом мысленно проигрывала грядущую встречу, но слова путались, и образ кронпринца — трогательный и возвышенный, тот, что традиционно изображали на витражах, — смазывался под натиском воспоминаний о полицейском участке, где воздух насыщался стойкими алкогольными парами и визгливым смехом проституток.
В приемной не оказалось свободных мест: посетители расположились в креслах, пролистывая свежие газеты или просто переговариваясь друг с другом. Иные бродили вдоль полок из красного дерева, глазея на книги в сафьяновых переплетах, но за прошедшую ночь Марго порядком утомили суета и многолюдность, поэтому она облокотилась о стену и прикрыла глаза, но все равно слышала монотонный гул голосов — так майские жуки кружатся у фонарей, и жужжат, жужжат…
…слышали о помолвке герцога Н.?
.. а из какого рода невеста?
…не советую ходить в мясную лавку на Хольцгассе, мясник дерет втридорога…говорят, война будет.
…дурак, кто так говорит! Спаситель на что?
…вчера на Шмерценгассе обыск был.
…от войны не спасешься.
…мне рассказывала бабуля — царствие ей небесное! — что прошлый Спаситель до ритуала еще целых десять лет на троне просидел.
…так прошлое императорское величество — небесного царствия и ему! — преставился рано, а нынешнее здравствует, дай Бог ему здоровья!
…говорят, его высочество выдвинул закон, чтобы и наши детки, простых работяг и бедняков, могли в школы ходить и в университеты поступать.
…чепуха! А работать кто будет?
…фон Штейгер, прошу пройти. Фрау?..
Марго встрепенулась, точно ее выдернули из вязкой и убаюкивающей трясины. Голоса еще отдавались эхом под черепной коробкой, комната расплывалась разноцветными кругами, которые наплывали друг на друга и разламывались, обнажая черноту дверного проема.
Боже, она едва не заснула в приемной его высочества! Марго в тревоге оглядела собравшихся — нет ли среди просителей общих знакомых? Не то, чтобы ее слишком заботили вопросы репутации, но лучше не давать лишних поводов для сплетен, тем более, когда твой брат находится в тюрьме по обвинению в государственной измене.
— Баронесса?
— Это я! — поспешно ответила она, отлипая от стены и взволнованно одергивая перчатки. — Я баронесса фон Штейгер. Прошу меня простить.
— Его высочество ожидает, — голос адъютанта ровный, но во взгляде неодобрение. Марго снова ущипнула себя за мочку, вздохнула и быстро пересекла приемную, провожаемая завистливыми взглядами тех, кому предстояло прождать дольше. У самого порога замедлила шаг: волнение зародилось в животе, потом взмокли и задрожали руки.
«Не обманывайся, — шепнул в голове барон. — Мальчишка закончит виселицей, и никакой Спаситель не поможет!»
«Идите к черту!» — мысленно ответила Марго и, окончательно стряхнув оцепенение, пересекла порог кабинета.
И тут же встретилась со взглядом императрицы Марии Стефании Эттингенской.
Она взирала с огромного — от пола до потолка, — портрета и улыбалась блуждающей улыбкой Джоконды. Свет серебрил рассыпанные по пышному кринолину звезды, само же лицо находилось в тающей дымке. Видимо, художник вдохновлялся образом Пресвятой Девы Марии, потому изобразил императрицу возвышенно-неземной.
Более никаких портретов или икон, ни одного изображения Спасителя.
Марго остановилась в замешательстве.
Комната снова распалась на цветовые пятна — алые, как обитые штофом стены, и белые, как сводчатый потолок. Потом моргнула и разглядела самого Спасителя: тот сидел за круглым письменным столом спиной к портрету, в рыжих волосах гуляло августовское солнце.
— Ваше высочество, — Марго присела в реверансе, опуская взгляд и приглушая ресницами агрессивную сочность огня и белизны. — Я счастлива…
Слова увязли во рту, по шее сползла щекочущая капля. Боже, как тут жарко! Неужто сейчас, на изломе лета, во дворце уже затопили камины и печи? Снять хотя бы перчатки, вот только и его высочество был в них — темно-красных, обтягивающих пальцы, как вторая кожа. Медленно, будто нерешительно кронпринц взял с подноса бокал, куда слуга — пожилой, но все еще представительный и статный, — выжал добрую половину лимона, и осведомился:
— Воды, баронесса? Или, может, кофе?
У Спасителя оказался приятный и немного усталый голос. Слуга подал поднос, и Марго машинально стиснула холодный хрусталь бокала. Кофе на сегодня достаточно.
— Благодарю, ваше высочество.
Вот сейчас предложит присесть.
Не предложил. Отпил воды и поднял на просительницу нездорово поблескивающие глаза — не такие пронзительно-янтарные, как на портретах, но все же отливающие в ржавчину. Или в том виновато освещение?
— Переходите к делу, баронесса.
— Конечно, ваше высочество, — голос сорвался. Как сухо и душно здесь! Казалось, сам воздух потрескивает, насыщенный грозовым электричеством. Марго хотелось воды, но рука, сжимающая стакан, одеревенела. — Мой муж, барон фон Штейгер…
— имя далось с трудом, но с чего начинать разговор, как не с перечисления мужниных заслуг? — Он всю жизнь верно служил во благо Авьенской империи. Дважды награжден Железным Крестом первого класса, из рук самого кайзера.
— Похвально, — заметил кронпринц, отпив из бокала снова. Похоже, его высочество тоже маялся от жары: лоб поблескивал от пота, пальцы то и дело касались жесткого воротника. И что за отметина темнеет на шее? Не след ли засоса? Какая прелесть! — Уверен, — продолжил Спаситель, — ваш муж верный подданный Империи и прекрасный человек.
— Он умер, ваше высочество.
— Мои соболезнования, баронесса.
Ответил машинально, не потрудившись вложить в сказанное и тени сожаления. Не то, чтобы это покоробило Марго, но от Спасителя ожидалось большей чуткости. Она вздохнула и попробовала снова:
— Я пришла, чтобы просить вашей помощи…
Кронпринц отставил бокал. Уголки рта дернулись, над переносицей обозначилась вертикальная складка.
— Мои возможности сильно преувеличены, баронесса, — заговорил он, ощупывая Марго внимательным взглядом, словно одну за другой втыкал в ее лицо раскаленные булавки. — Я Спаситель, но не Христос, и вы должны четко понимать разницу, — а дальше продолжил, как по писаному: — Он — Бог-сын, зачатый непорочно, погибший на распятии и воскресший. Я же смертен и рожден от смертной женщины, только орудие для исполнения воли Господа. И я не умею превращать воду в вино, — тут он снова поморщился, покрутив в пальцах бокал, — ни тем более воскрешать мертвых.
— О, нет, нет! — Марго, наконец, поняла, к чему клонит кронпринц. — Я пришла просить вовсе не о воскрешении! Ваше высочество, — она собралась с духом, подыскивая слова, чтобы перейти к непосредственному делу, — у меня так же есть младший брат. Его имя Родион Зорев, очень умный, богобоязненный и воспитанный мальчик, — Марго говорила все быстрее, боясь, что ее перебьют или остановят. — Студент. Никогда не был замечен ни в чем противозаконном. И, клянусь, он никогда бы… никогда! Не подумал бы выступить против монархии, его императорского величества и вас! Однако, — Марго вздохнула и быстро облизала губы, бокал в ее пальцах сидел, как влитой, — во время вчерашнего обыска публичного дома на Шмерценгассе его арестовали по обвинению в государственной измене.
Сказала и замерла, переводя дух. Кровь горячо билась в висках, сердце грохотало в корсетном панцире, но внешне — Марго осмеливалась надеяться — она оставалась спокойной. Взгляд кронпринца скользнул мимо, и Марго тоже глянула вбок — там висели большие часы, секундная стрелка ползла по циферблату, отщелкивая черные деления — одно за другим.
— Мой брат невиновен, — сказала Марго, почти чувствуя, как нагревается в ее руке бокал. — У него нашли скандальные статейки, но я совершенно уверена, что он не писал их.
— Почему? — в голосе Спасителя ощущалась скука. Взгляд, прикованный к часам, скользил вслед за секундной стрелкой.
— У него не хватило бы ни смелости, ни таланта, — сказала Марго. — К тому же, бумага, на которой эти статьи напечатаны, слишком дорогая, чтобы мы могли позволить ее купить. Ваше высочество, мой брат такой доверчивый! Пылкий! Уверена, настоящему злоумышленнику не стоило труда обвести его вокруг пальца!
— Как, говорите, его имя?
Кронпринц отставил руку с уже опустевшим бокалом, и слуга поспешно, заученным и натренированным движением, наполнил его снова.
— Родион Зорев, — повторила Марго.
— Славийское? — кронпринц отпил из бокала и, вздохнув с явным облегчением, пожал плечами. — Никогда не слышал.
— Возможно, вы вспомните его визуально, ваше высочество. Худощавый, темные волосы, курносый нос, и еще…
— Каким образом я должен вспомнить его, баронесса, — перебил Спаситель, — если ни разу не встречался ни с вами, ни с ним?
Теперь он снова глядел на Марго, и она подметила покрасневшие веки и темные круги под глазами — от стресса? Недосыпа? Ночных гуляний?