Тем не менее, мистер Диккенс считал себя неплохим врачевателем — для не-мага. Потому-то после нескольких недель наблюдения за пациенткой из Бэдлама он пришёл к неутешительному выводу: случай безнадёжный. Скорее всего, её душа ушла или уснула навеки. И вдруг — такой поворот событий!..
А ежели всё-таки он прав и имеет дело не с раздвоением сознания, а с реальным подселением новой души… это, конечно, будет весьма интересный случай, мечта врача-исследователя. Однако нельзя забывать, что душе, чудесным образом притянутой из чужого мира, предстоит нелёгкий путь осознания себя, понимания, что возврата в свою реальность нет, возможно — факта своей гибели в прежнем теле. И если подобное притягивает подобное — девушке-подселенке, наверняка юной, неопытной, доверчивой… придётся нелегко. Поэтому интерес исследователя не должен заглушать голосов сострадания и милосердия.
Очнувшись от размышлений, профессор уставился на переминавшегося с ноги на ногу Захарию Эрдмана. Вот прыткий молодой человек, однако, Быстро обернулся!
Придерживаясь за поясницу, встал.
Пора заводить трость. Хватит молодиться.
— Послушайте, профессор, — нерешительно начал практикант. — А почему в качестве консультанта вы хотите пригласить именно менталиста? У них в Ордене какие-то особые приёмы?
Его куратор вздохнул.
Что ж, придётся приобщать молодёжь к тайнам мира сего. И попросить того же специалиста из Ордена, пусть возьмёт с юноши клятву о неразглашении. А пока…
Тронул его за локоть.
— Пойдёмте, голубчик. Мне нужно многое вам рассказать. Подумаем вместе, что нам со всем этим делать.
* * *
…А буквально через несколько часов в том же самом больничном саду, на любимой скамейке профессора Диккенса восседал сухопарый щёголь в модном по нынешним временам фраке — травянисто-припылённого цвета, и, хоть пошитом недавно, но имеющим вид слегка поношенного (также дань причудливой моде). Зелёной полосатой жилетке щёголя позавидовал бы, пожалуй сам Джордж Браммел, знаменитый денди, друг принца-регента, автор первой в своём роде книги «Мужской и женский костюмы». А завязанный особо хитрым узлом шейный платок заставил бы «Красавчика Браммела» самого позеленеть от ревности к чужому изяществу.
Навскидку пришельцу можно было дать лет так около тридцати; но холодные глаза, колюче посматривающие из-за очков в тончайшей оправе, заставляли в том усомниться: очень уж пронизывающим был этот взгляд, каковой встречается у мудрецов, прошедших в своей жизни все круги Ада и Рая, не убоявшихся первого, оставшихся равнодушными к благам второго. Тем не менее, на девушку, игравшую неподалёку под деревом с щенком йоркширского терьера, он поглядывал снисходительно, как бы машинально поигрывая при этом поводком, оставшимся в руках.
Перчатки джентльмена, пошитые из мягчайшей светло-бежевой кожи, лежали рядом, на скамейке, и, откровенно говоря, в обособленном от рук виде изрядно диссонировали с безукоризненным видом щёголя. Во всяком случае, окажись здесь сэр Браммел, он немедленно поморщил бы точёный носик и разразился целой сентенцией на тему того, что истинный джентльмен снимает перчатки только если курит или ложится в постель с дамой; если же последней не планируется — всего лишь меняет перчатки дневные на ночные, пропитанные особой питательной эссенцией. Но сидящему в саду пришельцу плевать было на мнение «Красавчика». Он одевался не в угоду моде, а удовлетворяя свои эстетические потребности. А перчатки снял исключительно из практических соображений. Чтобы между пальцами и полоской поводка не оставалось изолирующего слоя, мешавшего восприятию целого шквала эмоций, разлетающегося от фамильяра. Вкупе с наблюдением за объектом и сканированием внешних носителей информации (ауры) и внутренних (сознательного и бессознательного) это давало наиболее полную характеристику изучаемой личности.
Фамильяр был счастлив безусловно и безоговорочно, на второй минуте общения со Светлой девушкой позабыв, что, несмотря на юный возраст, несёт ответственную службу, которую доверят не каждому взрослому псу: состоит личным помощником Мастера-Менталиста при Ордене Полуночи, первом и единственном. Сейчас он превратился в крошку-йорка, обожавшего играть с подружкой, сестрицей, старшей наставницей — Светлая девушка заслонила ему всех. Весь большой мир. Он готов был служить ей до последнего удара своего маленького сердечка…
Если только Хозяин не будет против.
Но почему-то маленький йорк твёрдо знал: Светлая никогда не переступит запретную черту и не подтолкнёт его к нарушению Долга. Ибо забыть клятву верности для фамильяра — стыд и позор. А Светлая творит только добро.
Чего-то в этом роде щёголь и ожидал, проскользнув в сад и едва бросив первый любопытный взгляд на гулявшую в сопровождении пожилой монахини девушку. Ярко выраженная — да что там, ярчайшая! — аура Светлой. Жаль, пока невозможно выяснить кому из двоих она принадлежит: опустевшему телу или подселившейся душе… Впрочем, шансы есть. Он сам организует расследование.
Но пока что…
Мастер поморщился. Ничего нового. За четверть часа наблюдений — чистый восторг от общения с милым щеночком, бездна умилительных эпитетов, ласковых слов… Впрочем, «бездна» — это хорошо, ведь постоянное пополнение словарного запаса означает одно: тайники памяти не закрыты наглухо, сквозь их щели постоянно просачиваются новые сведения, слова… Пока — лишь по мере надобности. Это и к лучшему: бесконтрольная лавина сорвавшихся воспоминаний, буде такая нахлынет, может раскатать неподготовленный мозг в лепёшку. Пусть всё остаётся как есть. Пока.
И опять недовольно поморщился. Очень уж ему мешал этот юный гений, этот бывший Wunderkind[2], от которого так и фонило возмущением… Впрочем, гость увидел и считал всё, что хотел. На сегодня хватит.
Он демонстративно взглянул на часы. Захлопнул крышечку. На сухой звук щелчка отреагировала лишь монахиня, до этого с умильной улыбкой наблюдавшая за весёлыми играми девушки и щенка с мячиком.
— Бетти… Ох, мисс Лика, дорогая, мне кажется, этому джентльмену пора уходить. Он и так оказался без меры добр, позволив вам…
— Не преувеличивайте, сестра, — сухо отозвался гость. — Подарить немного радости больному ребёнку — это самая малость, которую я могу для неё сделать. К сожалению, у меня назначена встреча, на которую я не могу опоздать. Надеюсь, сестра…
Он почтительно склонил голову. Щёлкнул пальцами. Замерший было щенок огорчённо засопел, но потрусил к его ногам в ношенных в меру (в соответствии с модой) ботфортах.
— Надеюсь, мисс…
Отвесил в сторону девушки лёгкий поклон. Подхватил фамильяра на руки, прищёлкнул поводок к ошейнику, украшенному сверкающими камушками.
— …мы ещё увидимся. Я рассчитываю, что наша встреча с профессором Диккенсом будет не единственной.
И, не торопясь, удалился по дорожке, ведущей к главному корпусу больницы.
Лика огорчённо смотрела ему вслед. Ей казалось, что крошечный лохматый комок, поскуливающий на сгибе локтя незнакомца, уже скучает без неё, уже тоскует. Вздохнув, она строго приказала себе выкинуть из головы эту блажь. Это — чужая собачка. Сожалеть по-настоящему стоит лишь о том, что она не успела поблагодарить доброго джентльмена за его снисходительность и терпение. Надо непременно исправить эту ошибку, если он появится здесь вновь.
— Ох, а перчатки-то! — вскрикнула сестра Эмилия. — Он забыл перчатки!
Бросилась было вслед, но оглянулась на свою подопечную.
Нет-нет, нельзя оставлять эту крошку одну. Но… что скажет этот джентльмен, гость самого профессора? Не обвинит ли он их обеих, упаси Боже, в утаивании чужого имущества или даже… в краже? А неприятности им ни к чему. Возможно, она возводит напраслину на молодого человека, но… лучше всего вернуть забытую вещь сразу.
— Ты посидишь здесь немного одна, милая? — спросила ласково. — Пойду-ка, отнесу этому господину его пропажу. Я быстро обернусь, ты и заскучать не успеешь. Хорошо?
Лика с готовностью кивнула. Посидеть ещё немного в тени цветущей яблоньки, полюбоваться садом, подышать полной грудью, оттягивая, насколько можно, возвращение в тесную комнатушку — разумеется, это хорошо!
— Конечно, идите, сестра. Не волнуйтесь за меня. Я уже большая девочка.
И вздрогнула. Фраза была правильная, к месту, но… не её. Будто взятая взаймы у кого-то ещё.
* * *
Но «обернуться быстро» не получилось. Человек, как известно, предполагает, а Господь располагает — эту известную истину сестра Эмилия повторила про себя трижды, чтобы успокоиться, пока стояла у запертой двери в приёмную профессора; а потом направилась в детскую палату, навестить своих любимцев, а заодно и разузнать у дежурного медбрата, надолго ли отлучился мистер Диккенс. Ведь всем известно, что персонал, вроде бы безотлучно несущий вахту, всё знает. Ожидания её оправдались. Пожилой Чарли Томпсон и впрямь не покидал поста, приглядывая за выздоравливающими мальчиками в игровой комнате, зато он отлично с ними ладил, и, перехватив юного тёзку, Чарли, бегущего из уборной и на ходу показательно трясущего помытыми чистыми ручонками, без труда выпытал, что, когда малыш бежал «по надобности», то чуть не налетел в коридоре на высокого красивого джентльмена, который о чём-то говорил с профессором. Чарли не прислушивался, просто извинился и побежал по своим делишкам; но вот слова «Хаслам» и «изолятор» уловил, о чём и выпалил сейчас с готовностью. За что был обласкан сестрой Эмилией, угощён лакричным леденцом и тотчас забыл о произошедшем, убежав к друзьям.
Значит, гость и был тем самым магом-консультантом, о котором предупреждал профессор. Ловко! И не подумаешь! Что ж, оно и к лучшему, такое ненавязчивое наблюдение: девочка спокойно играла с собачкой, не беспокоясь, что скажет что-то лишнее, неверно затем истолкованное… Значит, профессор решил показать менталисту ещё и злодея, едва не убившего малютку Бет… Лику! Или сам маг настоял на исследовании… Впрочем, не так это важно, с чьей подачи; главное — узнать, по чьему наущению негодяй Хаслам преступил свой служебный долг и едва не свершил один из страшнейших смертных грехов — убийство.
Монахиня поспешно перекрестилась и направилась в сад, сочтя бессмысленным гоняться за профессорским гостем по пятам. Неизвестно, сколько тот проведёт в изоляторе, куда преступника поместили тотчас после сигнала тревоги, поступившего от мистера Эрдмана. К счастью или к сожалению, но карцера в госпитале не водилось, поэтому Джона Хаслама запеленали в специальное одеяние, называемое «смирительной рубашкой», и заперли в карантинном отделении.
На памяти сестры Эмилии, посещавшей госпиталь не первый год, смирительная рубашка никогда ещё не использовалась в этих стенах по назначению. Профессор Диккенс предпочитал лечить немногочисленных душевнобольных пациентов успокоительными средствами, доверительными беседами, выявляющими и исцеляющими их тайные страхи и фобии. Не удивительно, что в своё время он стал во главе медиков, потребовавших расследования некоторых «случайных смертей» пациентов Бэдлама. И вот теперь старается залечить раны немногих уцелевших жертв.
Не видя ничего вокруг, лишь машинально отмечая нужные коридоры и повороты, сестра Эмилия ускорила шаг. Боже милосердный! Неужели в этом вертепе, в этом рассаднике зла и хаоса, сгоревшем вряд ли по воле Господней, но, скорее, по наущению бесовских прислужников, надумавших скрыть в пламени следы своих злодеяний… Неужели там все особи мужского пола были под стать Хасламу? Страшно представить, что они могли творить с беззащитными женщинами и невинными девушками, а таковых в Бэдламе, говорят, было немало, и что главное — никаких раздельных по половому признаку палат или корпусов, больные содержались всем скопом… Ужас, ужас! Через какой ад могла пройти эта девочка, так похожая на покойную младшую сестру Эмилии! Крошка Бетти погибла от чахотки, но, по крайней мере, её короткая жизнь была полна любви и покоя; а бедная Лика брошена на произвол судьбы… Кем брошена? Кем обречена на гибель? Самыми близкими? Теми, кто должен был заботиться о ней и оберегать? Не-ет, такая семья девочке ни к чему, она так и заявит профессору Диккенсу. Лучше уж в послушницы к ним в монастырь святой Гертруды. Послушница — не монахиня; обживётся, окрепнет — и сама выберет жизненную дорогу. А до этого будет спрятана за крепкими монастырскими стенами.
А что, если на бедняжку уже идёт охота? И пока Эмилия рыщет по госпитальным коридорам — в больничный сад прокрался очередной убийца?
Она выбежала на знакомую лужайку и с облегчением перевела дух. Хвала Господу, никаких злодеев с топорами и удавками, никаких злобных Бэдламовских санитаров… Хрупкая девушка в смешной шляпке, которую монахине с большим трудом удалось добыть в лавке неподалёку от госпиталя — шляпок там отродясь не водилось, попала по случаю, знакомая мастерица просила срочно продать — смирно поджидала её на скамейке. Да ещё и пыталась читать Катехизис, сунутый ей в карман перед самой прогулкой. Сестра Эмилия, откровенно говоря, постеснялась спросить, грамотна ли вообще её подопечная, да и побоялась: вдруг этим самым вызовет ненужные воспоминания или огорчит, или обидит? Постаралась положить книжечку украдкой. Найдёт, посмотрит, заинтересуется — хорошо, а на нет и суда нет.
Теперь Лика с неподдельным интересом изучала сборник вопросов и ответов для впервые причащающихся. С облегчением монахиня отметила, что девушка перевернула страницу, да не первую; что читает, осмысленно читает! Правда, медленно, шевеля губами и морща лоб от усердия, но вполне сознательно: кивает, недоумённо поднимает брови, с облегчением вздыхает, получив понятное разъяснение…
Она читала.
Хвала Господу!
При детской палате наверняка найдётся несколько поучительных книг с картинками, которые помогут девочке немного узнать о мире, простирающемся за больничными стенами. А дальше уж пусть думают профессор Диккенс и мистер Эрдман, они — специалисты, они лучше знают, чем, как и в каких дозах нагружать проснувшийся мозг.
— Всё хорошо, милая? Тебя никто не беспокоил? — уточнила на всякий случай, подсаживаясь рядом.
Улыбнувшись, Лика покачала головой.
— Да кому тут беспокоить! Здесь ни души!
Огорчённо заметила, кивнув на перчатки, так и оставшиеся в руках монахини:
— Не застали?
— Ничего страшного, дитя моё. Не в этот раз, так в следующий непременно вернём. Ты же слышала: джентльмен сам сказал, что ещё появится… Мы вот что сделаем: когда профессор придёт сюда сам, на утренний приём — ему-то эти перчатки и передадим. Так оно вернее будет. Не каждый раз его гости через сад ходят…
Перед сном Лика ещё раз проверила, на месте ли перчатки. Она отвела им уголок на крошечном подоконнике: чтобы оставались на виду, но ненавязчиво… Уже, нырнув под тонкое больничное одеяло, вспомнила о них, подбежала к окну. Робея, взяла в руки. И… приложила к щеке.
От мягкой кожи исходил таинственный аромат бергамота и неизвестных благовоний. Вдохнув его несколько раз, Лика смущённо улыбнулась, торопливо вернула перчатки на место и побежала к своей узкой кровати. Бежала легко, на цыпочках, как танцовщица; и вдруг закружилась в порыве непонятного восторга, заплясала, запела что-то беззвучно… Как хорошо жить! Просто жить!
… За несколько кварталов от госпиталя святого Фомы владелец перчаток вздрогнул и прервал на полуслове начатую фразу. Выдержал паузу, прислушиваясь к своим ощущениям. Обвёл взглядом присутствующих.
— … Впрочем, господа, вопрос о новом наборе в Орден достоин более тщательного обсуждения; а время уже к полуночи. Я и без того вас нагрузил сверх меры. Приношу извинения и долее не задерживаю. До завтра, господа!
Дождался, когда последний из Младших магистров, самый пожилой и медлительный, несмотря на звание Младшего, покинет кабинет. Отхлебнул от забытой чашки холодного чая с бергамотом. Задумчиво покосился на курительницу, чуть тлеющую, но особо подобранным составом помогавшую выдохшимся к концу трудного дня магам освежать силы и приводить в порядок мысли.
Светлая…
Удивительная девушка. С незаурядными задатками менталиста. Вот только чьими?