Словно жертвоприношение. Проливание крови в честь злобного языческого божества.
Кровь.
Самосожжение.
Дань из крови, плоти и сожжённых внутренностей.
Искупление.
Расплата.
Некоторые боги требовали подобное, они…
Хайрам начал хныкать. Слёзы смешивались с потом.
«Глаза, что не закроются, не умрут, не перестанут смотреть».
Хайрам доковылял до скамейки с инструментами и нашёл небольшой ломик.
Став над гробом, он поднял глаза вверх, но увидел лишь цветные плитки на потолке. А возможно, он так надеялся на божье вмешательство… На вмешательство Господа нашего Иисуса Христа. Хотя Хайрам никогда и не верил ни в него, ни в кого-либо другого.
Но всё же что-то удерживало Хайрама; его мысли напоминали гудящий рой пчёл, и мужчина никак не мог с ними совладать.
Хайрам широко распахнутыми глазами, не мигая, смотрел перед собой, и вместе со слезами из него утекал рассудок. Губы шевелились, но из приоткрытого рта не вылетало ни звука.
Кровавое жертвоприношение.
«За мной наблюдают».
Он начал лихорадочно вытаскивать из гроба гвозди, разрывая в труху дешёвые доски. Один за другим, пока не сбилось дыхание; пока сердце не начало выскакивать из груди; пока кровь не начала стучать в висках.
Он сорвал последний медный засов, и он с грохотом свалился на пол вместе с ломиком.
«Глаза, что наблюдают за мной».
Он сорвал крышку с гроба, и она тоже упала на пол. Хайрам заглянул внутрь и увидел… Он сам не понял, что увидел.
Тело в чёрном похоронном костюме. Да. Но неправильное, неправильное…
Слишком много теней шевелилось, сплеталось, ползло от него. А может и не тени, а само тело…
Сердце Хайрама глухо колотилось о рёбра, дыхание спёрло.
Что-то внутри него разлетелось на тысячу осколков, когда он увидел глаз. Зелёный, широко распахнутый, уставившийся прямо на Хайрама. Как серебряная монета, он светился и блестел, отражая горящий свет.
Затем в руке Хайрама оказался скальпель, и мужчина вскинул левую кисть.
Кровавое жертвоприношение.
Искупление.
Хайрам резанул себя по запястью, и тёмная венозная кровь спиралями и завитками полилась в гроб.
Внутри ящика что-то зашевелилось.
— Господи, помоги мне…
Голос Хайрама эхом отразился от стен.
Из сгустка копошащихся теней внутри гроба высунулась костлявая, почти бесплотная рука и схватила мужчину за горло.
Словно длань Господня…
— 5-
Следующим утром на рассвете Калеб Каллистер нашёл тело своего брата. Оно лежало в гробу. Бледное, обескровленное и высохшее.
Калеб не стал кричать и плакать на публику. Он спокойно вызвал коронера, ибо привык к смерти в любых её, даже самых неприглядных проявлениях.
Коронер пришёл и вынес вердикт: самоубийство.
Довольно странное самоубийство. По непонятным причинам Хайрам сперва перерезал себе левое запястье, а затем правое. Затем залез в гроб. Всё ещё сжимая скальпель.
В гроб с телом Джеймса Ли Кобба.
Но куда после этого делось тело, никто понять не мог.
Что ж, самоубийство так самоубийство.
Единственное, что насторожило коронера — это синяки на шее и сломанная трахея.
Но Калеб не был заинтересован в тщательном расследовании причин смерти брата, и коронер решил не акцентировать внимание на деталях, которые не мог объяснить.
«Пусть мёртвые покоятся с миром», — сказал ему Калеб.
Во веки веков.
Аминь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРЯМИКОМ В АД
— 1-
Семь месяцев спустя…
Тёмные небеса разверзлись, проливая на землю ледяной дождь. Порывистый сильный ветер подхватывал потоки воды, с рёвом несущиеся по окрестностям, сметая и ломая всё на своём пути.
Пыльная, потрескавшаяся на солнце земля превратилась в грязь.
Грязь стала болотом.
А из болота вытекли ручьи и реки, которые вышли из берегов и затопили весь мир.
Через два часа после захода солнца вода начала замерзать, дождь превратился в снег, и горы Сан-Франциско оказались закованными в лёд.
В вихре показался одинокий, пробирающийся сквозь грязь, снег и воду всадник.
Его звали Тайлер Кейб, и был он охотником за головами.
Кейб ехал в Уиспер-лейк. Жёлтый плащ-дождевик прилип к нему, как вторая кожа.
Сквозь стену снега, превратившуюся в проливной дождь, а затем вновь в снег, Кейб плохо различал город, но в такую погоду он был рад оказаться, где угодно. Главное, чтобы там были камин и горячая еда.
Он пустил свою чалую лошадь галопом и остановился у первой же конюшни. Снял седельные сумки и оружие. А затем перешёл дорогу с жидкой, чавкающей грязью и оказался в салуне под названием «Оазис».
Пол внутри был покрыт древесными опилками.
В салуне имелась барная стойка и несколько столов из соснового дерева с пододвинутыми скамейками.
Из дровяной печки в углу тянулся сизый дым, который смешивался с запахом табака, дешёвого одеколона и немытых тел.
Десяток уставших, сгорбившихся мужчин потягивали пиво и виски.
Одинокий игрок раскладывал в углу пасьянс.
Кейб знал, что Уиспер-лейк был городом, где всё принадлежало одной компании. Все эти люди и их окружение существовало благодаря позволению руководства.
Кейб стряхнул со своей широкополой шляпы с полоской змеиной кожи капли дождя, стянул дождевик и повесил одежду на крючок возле печки.
Оставшись в полосатых штанах, сапогах с высоким голенищем и чёрном сюртуке, мужчина отыскал себе место у барной стойки и принялся рассматривать висевшую на стене, написанную маслом картину, на которой некая пышная распутница демонстрировала свои прелести.
Краем глаза Кейб заметил себя в зеркале: тянущиеся через худое лицо шрамы, пронзительно-зелёные проницательные глаза…
— Выпьешь, друг?
Кейб взглянул на бармена — грузного мужчину с толстой, как старый тополиный пень, шеей. Нос его был сломан и приплюснут, и мужчина хмуро смотрел исподлобья. Весь его вид говорил об одном: перед Кейбом стоял кулачный боец.
— Да, — кивнул Кейб. — Ещё как, мать его, выпью!
— Пиво? Виски? Есть даже остатки хлебной водки, если хочешь.
Кейб покачал головой.
— Не, не то. Мне бы согреться. А то я даже не уверен, что у меня сейчас между ног висит: член или сосулька!
Бармен захохотал.
— Фрэнк Карни, — произнёс он.
Кейб тоже представился.
— Дерёшься? — поинтересовался он.
— Один раз, — покачал головой Карни. — Давным-давно.
— И как прошло?
— За себя постоять смог. Левым глазом больше ничего не вижу — слишком много ударов на лицо пришлось. Но с тех пор… Мудрый человек не использует свою голову в качестве боксёрской груши.
Кейб кивнул: в словах бармена был смысл.
Один из шахтёров у барной стойки засмеялся.
— Ты откуда?
— Из Невады, — ответил Кейб. — Ехал весь день. Думал, уже никогда не доберусь.
— Да, хреновый день для поездок, — кивнул шахтёр и повернулся к бармену. — Приготовь ему что-нибудь особенное, Фрэнк.
Карни ухмыльнулся.
— Пробовал когда-нибудь «Бригама Янга»?
Кейб непонимающе уставился на бармена.
— Кого?
— «Бригама Янга», — повторил шахтёр. — После такого ты станешь убеждённым многожёнцем[1].
Кейб улыбнулся.
— Или «Дикий Билл Хикок[1]»? Два глотка — и вот ты уже смелый меткий стрелок, тыкающий во всех стволом.
Кейб откровенно захохотал.
Бармен покачал головой.
— Не-а. Думаю, нашему другу нужен «Неистовый Конь[1]». Выпьешь один — и тебя можно принимать в ряды Седьмого кавалерийского.
Карни начал смешивать ингредиенты, и от запаха алкоголя у Кейба волоски на затылке стали дыбом.
Бармен поставил перед ним стакан.
Кейб даже не стал спрашивать, что входит в напиток. Он поднёс стакан к губам, сделал вдох и почувствовал, как пары спирта врываются через ноздри прямиком в его мозг. Кейб залпом осушил стакан.
Господь милосердный!
Напиток осел в желудке смесью расплавленного металла, тающего льда и подпаленного трута, выжигая внутренности.
Кейб подавился, закашлялся, начал чихать и одно короткое мгновение ему показалось, что он видит лицо Иисуса…
А затем его с головой накрыло тепло, плавя места, которые Кейб и не подозревал, что могут гореть.
— Чёрт, — пробормотал он. — Чёрт возьми!
Несколько шахтёров засмеялись.
Карни улыбался.
Кейб снова уселся на своё место и заказал ещё порцию. Скрутил сигарету и закурил.
Всё в нём сейчас ярко пылало, и, если честно, в тот момент Кейбу было плевать на окружающий мир.
Он уже шесть недель выслеживал одного человека — убийцу — но прямо сейчас он бы с удовольствием выпил с ним виски.
«Неистовый Конь» был чертовски хорошим напитком.
Кейб осторожно отхлебнул из второго стакана.
— Похоже, господа, моя задница так основательно не горела со времён войны.
Карни кивнул, протирая стакан.
— На чьей стороне воевал?
— Конфедерации, — ответил Кейб, не вдаваясь в подробности.
Не прошло ни дня, чтобы он не думал о войне, но вслух о ней не говорил. Пока не встречал такого же ветерана войны, как и он сам.
Некоторые события лучше оставить в прошлом.
— А ты?
Карни покачал головой.
— Я — нет. А вот мой брат погиб в сражении при Шайло со стороны Соединённых Штатов. Восьмой Иллинойский.
— Мне жаль, — искренне произнёс Кейб. — Правда, жаль. С обеих сторон на этой войне пало множество прекрасных парней. И чем старше я становлюсь, тем чаще задаюсь вопросом, а за что мы вообще воевали.
— Аминь, — кивнул шахтёр.
Кто-то закашлялся, затем подавился и начал что-то бормотать.
В дальнем конце бара голову поднял мужчина в грязном тулупе. Он опрокинул стакан, выливая оставшийся в нём виски в рот, а затем сплюнул его на пол.
У мужчины была косматая чёрная борода и налитые кровью глаза.
— Война, говорите? — попытался он выговорить; из уголка его рта грязной лентой свисала слюна. Он стёр её немытой ладонью.
— Война между Штатами. Нет… Война северной агрессии. Да, сэр. Я воевал. Ещё как воевал! Чёртовы «синие мундиры», чёртовы янки. Сукины дети!
Шахтёр вздрогнул, когда заметил, что бородатый мужчина начал шататься. Может, он распознал неприятности издалека, а может, отшатнулся из-за неприятного запаха от мужчины, потому что вонял тот, как куча прогнивших шкур.
Кейб поднял на него глаза, и увиденное ему не понравилось.
Длинные спутанные волосы и такая же неряшливая борода, которой он явно вытирал рот после еды.
Он смотрел перед собой воспалёнными, слезящимися глазами, но за этой дымкой алкоголя Кейб видел пустые, как могилы, дыры.
Очередной пьяный невежа.
Карни прекратил протирать стойку.
— Сядь на хрен обратно, Орв! Просто сядь на место. И получишь ещё стакан виски за счёт заведения. В противном случае можешь выметаться отсюда к чертям!
— Да пошёл ты! — огрызнулся мужчина, почёсывая колтуны.
От него безумно воняло мочой. Пятна на брюках в области промежности говорили о том, что мочился он прямо в штаны не в первый раз.
— Чёртова война. Да, сэр, я был на войне! Был! И потерял в этих грёбаных сражениях двух братьев.
Он посмотрел на Кейба, и тот ему точно не понравился.
— Янки, да?
Кейб вздохнул.
— Нет, конфедерат. Второй Арканзасский. Первая битва при Уилсонс-Крике, а при Пи Ридж я потерял свою душу.
Мужчина, казалось, даже не слышал его. Или не хотел.
— Ты был на нашей стороне? Можно подумать! Наверно, был каким-нибудь грёбаным партизаном, убивающим детей и грабящим фермеров. Ошивался с Кровавым Биллом, да? И с его трусливыми дружками — убийцами и насильниками? Ты не такой, как я! Нет, сэр, не такой! Не настоящий солдат.
Шахтёр покрутил пальцем у виска, давая Кейбу понять, что этот мужчина был безумнее, чем стая напившихся валерьянки кошек.
Но Кейб и сам уже всё понял. Для этого не нужно было быть семи пядей во лбу.
— Послушай, Орв, — начал Карни. Он говорил тихо и спокойно, словно с любимым биглем, нагадившим на ковёр. — Этот парень зашёл выпить. Ему не нужны неприятности. Он не янки, как я или Боб. Он истинный южанин, как и ты, и настоящий солдат. Поэтому оставь его в покое, пусть спокойно выпьет.
Мужчина плюнул Карни на сапог.
— Да хрен вас знает, сукины вы дети.
Кейб подумал, что старик Орв совершает ошибку. Судя по внешнему виду Карни, он мог голыми руками подковы гнуть. Даже не хотелось думать, сколько лиц он изуродовал и сколько черепов пробил своими кулаками.
Не стоило задевать такого парня. Это было чертовски опасно.
Такие мысли проносились у Кейба в голове… пока из-под распахнутого кожуха у мужчины не выглянул внушительный флотский кольт 1851 года калибра.44.
Кейб в один момент перестал думать о расквашенном лице Орва, и все его мысли заняла лишь картинка крови, вытекающей из его собственного, развороченного сорок четвёртым калибром живота.
И течь она явно будет быстро.
Кейб облизал пересохшим, как в пустыне, языком губы, и его рука небрежно поползла вниз к рукояти револьвера «Старр» двoйнoгo действия кaлибрa.44.
Его револьвер был поменьше, чем у Орва.
Кейб ни минуты не сомневался, что сможет выхватить своё оружие быстрее, чем Орв… Только убийства — последнее, чего он хотел сейчас.
Он сюда приехал не за этим.
Мужчина по-прежнему шёл вперёд, но не спешил, как бешеный пёс, прикидывающий, куда ему вонзить свои зубы.
— Позволь я угощу тебя выпивкой, друг мой, — произнёс Кейб. -
Выпьем за Конфедеративные Штаты и отличных парней, которых мы все потеряли. Что скажешь?
Рука Орва скользнула к ремню, зацепила рукоять ожидающего своего часа в кобуре револьвера… опустилась ниже и начала почёсывать промежность.
Кейб слегка расслабился.
Несколько шахтёров вылезли из-за столов, тихонько извинились и выскользнули в темноту ночи. А те, кто остался в салуне, постарались держаться от разбирающихся на расстоянии.
Кейбу всё происходящее страшно не нравилось.
Если завсегдатаи начали сбегать из бара, значит, перед ним не простой пьяный безумец.
Перед ним пьяный безумец, любящий убивать.
Карни потянулся за чем-то за барной стойкой, и в этот момент мужчина, возможно, не настолько пьяный, как хотел показать, развернулся к бармену и плавным, отточенным движением выхватил свой кольт.
Но и Кейб уже вскочил на ноги, сжимая револьвер.
Наступила мучительная, напряжённая тишина; настолько густая, что её можно было резать ножом.
Мужчина рассмеялся, но в глазах его стояли слёзы.
— Да у тебя «Старр», парень? Повидал я их на войне. Капсюльный с замкнутым корпусом, да?
— Переделанный.
Кейб и сам поражался абсурдности ситуации: двое мужчин, готовых застрелить друг друга, обсуждают оружие.
— Патрон с металлической гильзой. Так удобнее.
Его противник загоготал. Из уголков дрожащих губ побежала слюна.
— А мне нравится мой 1851 года. Да, сэр! Отличный револьвер, правда? Сколько янки я убил с его помощью при Форт-Донельсон, да! «Синие мундиры» умоляли пощадить им жизнь, но я разнёс их мозги по земле!
Он начал хихикать, как безумный, и револьвер затрясся в его руке, жаждая крови.
— Десятый Теннессийский, да, сэр. «Кровавый Десятый», как нас называли. И знаешь почему? Потому что оставляли за собой кучу трупов. Кровь… хе-хе… кровь повсюду. Течёт, льётся… И нельзя никуда от неё деться, от этой крови. Я до сих пор не могу смыть её со своих рук. Нас захватили янки, слышишь? Мои братья были все мертвы, все мертвы. Да, сэр, я уверен, что мертвы. Они отправили меня в Кэмп-Дуглас — лагерь для военнопленных недалеко от Чикаго. О Боги, как же янки с нами развлекались! По ночам они стреляли через стены бараков, делая ставки на то, скольких Джонни-ребов[1] они смогут убить одним выстрелом.
Кейб откашлялся от пыли.