Ее первый бал. Нежное, персикового цвета платье оттеняло светлую кожу и экзотические черты лица. Выводил ее каяр Лестри, отец Грая, а сам ужастик попал на бал ближе к концу, и то как будто случайно. А сам до сих пор помнил мелкие живые розочки в белоснежных волосах и нитку жемчуга на стройной, высокой шее.
Первое самостоятельное задание. Как у нее сияли глаза от восторга и потом — от гордости. А Тагренай ведь боялся, по-настоящему боялся за нее и достал ее куратора постоянными вопросами! Ей только об этом не говорил, обиделась бы, посчитала недоверием. Объяснял себе это чувством ответственности за девушку, которую втянул во все происходящее. Смешно. Он — и ответственность…
Она любит голубой цвет, собак, лошадей и орхидеи — они с каяри Лестри очень живо обсуждали всякие новые приобретения в оранжерее. Тагренай не помнил мудреных названий, зато помнил, как бережно тонкие пальцы девушки оглаживали большие глянцевитые листья.
У нее тонкая талия, длинные ноги и хрупкие запястья — Грай без труда мог обхватить оба одной ладонью. Мягкие, шелковистые волосы и огромные, совершенно бездонные глаза — яркие, потрясающе чистого цвета лазури, как ясное небо ранней осенью. Губы тонкие, упрямые, но почему-то тоже заставляют думать о нежности и беззащитности этой девушки.
А еще Даршарай не любит сладкое, особенно масляный крем, но зато неравнодушна к горькому шоколаду и яблокам.
Чем больше он вспоминал, тем сильнее удивлялся, насколько хорошо знает эту девушку. Она… была рядом всегда. Ненавязчиво, мягко, так, что он уже и не мыслил без нее своего дома.
Причиняла боль одна мысль о том, что он когда-то приедет в городской особняк и не найдет там не только этой девочки-перевертыша, но и ее вещей, незримого ощущения присутствия. Что она уйдет не просто на несколько дней, по делу, а — навсегда, жить в другое место. Это было настолько сложно и неприятно представлять, что Тагренай со свойственным ему оптимизмом — или безалаберностью? — предпочитал просто не думать о подобном. И осознал, насколько это тяжело, только теперь.
Слова Праматери прочно засели в голове. Тагренай даже подозревал, что это не просто память, а какой-то кусочек ее мыслей, переданный вместе с силой, но это было ему в высшей степени безразлично. Они подталкивали к действиям.
Нет, наверное, он не станет бороться за эту девушку с ее собственными чувствами: странно навязывать себя, если она влюблена в другого или воспринимает самого Грая старшим братом. Но для того, чтобы знать точно, нужно как минимум спросить. И сейчас желание сделать это окончательно сменило попытки выкинуть собственные неуместные и неожиданные стремления из головы. А необходимость перед подобным разговором закончить дело и избавить Туран от очередной напасти воспринималась как мелкая досадная неприятность.
Таллий же, снова усаживаясь в самолет, уже не ворчал: какой смысл! Все равно придется добираться до Глоссы именно так. Ну или по земле несколько недель, а это, пожалуй, хуже, чем несколько часов потерпеть Тагреная, непривычно притихшего к тому же и погруженного в свои мысли.
А продолжать тему пробуждения Праматери тем более не хотелось, потому что…
Старейшины поступили подло, оставив ее в заточении. Она отдала свободу, чтобы спасти талтар, а те отплатили черной неблагодарностью, попросту стерев богиню из собственной памяти. И Таллий почти не сомневался, что поступили они так именно потому, что знали: нет никакого Праотца. Одна большая совместная ложь. Это выглядело… мерзко. И Таллий даже не пытался понять старейшин и придумать им оправдания. Праматерь все верно говорила, только гордость и жажда власти, и ничего больше в их действиях не скрывалось.
Было трудно признаться в этом даже самому себе, слишком крепко во всех талтар въелась вера в старейшин и их мудрость, но закрывать глаза на их ошибки стало уже невозможно. Один заговор с Пеналоном чего стоил! Как можно после такого признавать их мудрость или в чем-то их слушаться? И каких богов благодарить за то, что десять лет назад Таллий нашел в себе мужество и все-таки предпочел служению этим людям свой путь, свою упрямую южанку?
Или не богов, а вот этого безалаберного ужастика, на удивление своевременно вправившего тогда северянину мозги?..
Впрочем, оставалось надеяться, что теперь сородичам станет не до интриг и встряска пойдет им на пользу. Таллий совершенно искренне желал Праматери успехов в наведении порядка и немного злорадствовал по этому поводу. Или даже не немного.
Время Юста рассчитала верно, и меньше чем через час Тагренай велел снижаться.
Леталка сделала несколько кругов над невысоким скалистым плато. Сверху были отлично видны выложенный каким-то зеленым камнем сложный рисунок ритуала и люди вокруг него.
— Кажется, мы вовремя, — сообщил Грай и завозился, явно намереваясь выбраться наружу.
— Ты что делаешь? — растерялся Таллий.
— Отсюда неудобно магией швыряться, могу повредить чары, которые удерживают айрия. Не надейся, я недалеко. И держи меня, что ли! — весело продолжил Тагренай, выбравшийся на корпус леталки. Цепляясь за борта, он свесил ноги, нащупывая плоскость крыла.
— Как?! — растерянно уточнил северянин.
— Нежно! — заржал ужастик.
Таллий ругнулся, но отстегнул фиксирующий ремень на поясе и приподнялся с места, чтобы ухватить этого психа за руку и за шкирку.
— Нежно, говорю, не надо меня душить! — возмутился Грай.
— Вы там что, совсем мозгов лишились?! — вмешалась Юста. — Ты что делаешь, идиот?! Сорвешься!
— Все нормально, снижайся еще, кружи над ними. Сейчас будем бить! — скомандовал хаосит. — И без истерик, я сначала сделаю щит, не пострадает наша птичка. Я не собираюсь умирать и от вас избавляться — тоже. Я, может, только жить начинаю, гнездо вить собрался!
— Ты точно в своем уме? — спросил Таллий. Кое-кому полеты явно не шли на пользу… Или не полеты, а общение с богами? — Ты прямо там, на крыле собрался гнездиться?
— Тьфу! Да ну тебя, — опять расхохотался ужастик. Но наконец сосредоточился на чарах и замолчал.
Несмотря на то что леталка была укрыта маскировочными чарами, внизу явно почувствовали, что над ними нависла угроза. Не в буквальном смысле, конечно. Просто энергоемкие чары, которые выплетал сейчас непривычно сосредоточенный и собранный Грай, вносили своей близостью помехи в то, чем занимались земельники. Да и не ощутить рядом такую прорву все нарастающей силы чужой полусферы было сложно: Тагренай-то, в отличие от пеналонцев, скрыть свои действия не пытался.
Щадить тех, кто чаровал там, внизу, хаосит не собирался. И на очередном круге, закончив плетение, свесился как можно дальше вниз, чтобы стекающая с пальцев темно-серая дымка случайно не зацепила хвост леталки. Кольцо плотного тумана замкнулось и начало быстро оседать. Земельники наконец обнаружили, откуда исходит угроза, но бежать уже было поздно: дымка легла на землю и кольцо ее начало сжиматься.
— Поднимайся потихоньку, — велел Грай, наблюдая сверху.
Земельники поставили общий щит, судорожно пытались перенаправить силу круга против новой угрозы. Но Праматерь была очень щедра к своему избавителю: противопоставить хаоситу им было нечего.
Там, где проходила стена темно-серого, похожего на взвесь сажи, тумана, открывались лишь голые камни, припорошенные тонкой белой пылью — все, что оставалось от бедной северной растительности. Через несколько мгновений дымка совершенно скрыла из виду людей. Пара секунд тишины, один многоголосый крик, быстро оборвавшийся на высокой ноте — и чары развеялись, открыв взглядам несколько кучек пепла, очертаниями напоминающих лежащих людей, и белый контур ритуального узора, также ставшего пылью.
А потом слабый ветер покатил по камням пыльную поземку, стирая последнее воспоминание о неслучившейся катастрофе. Через пару минут на месте ритуала осталась только совершенно лысая проплешина, которая привлекала внимание разве что правильной круглой формой. Да какая-то сумка, брошенная в стороне и не попавшая под действие заклинания.
— Что это было? — мрачно спросил Таллий у ужастика, помогая ему забраться внутрь.
— «Прах», самое совершенное воплощение магии Хаоса, — охотно поделился Тагренай. — За пару мгновений объект успевает умереть и полностью истлеть. Давно мечтал его попробовать, но уж очень энергоемкое. Но красиво, конечно.
— В такие моменты я тебя боюсь. Всерьез, — с нервным смешком заметил северянин.
— Да ладно, я же вон сколько терпел, ждал и использовал его в конце концов только по делу! — возмутился ужастик и обратился к заклинательнице: — Все, полетели домой, птичке пора отдыхать.
— Ты не хочешь помочь своим войскам? — осторожно поинтересовался Таллий.
— Я, может, и хочу, но Ильнар мне за эту помощь голову оторвет, — весело отозвался хаосит. — Не стоит так демонстративно светить моими нечеловеческими силами.
— Завидовать будут? — хмыкнул северянин.
— Скорее, требовать казнить как потенциальную угрозу человечеству, — рассмеялся маг. — Скажут, что я псих, себя не контролирую, в любой момент могу уничтожить полмира. Ну и, кроме того, эти чары запрещены всеми международными договорами, как и еще несколько самых интересных плетений из моего арсенала.
— А другими воспользоваться нельзя?
— Другие не так эффективны, и это одна из причин, по которым я не хочу вмешиваться в большую драку: от меня будет не так много пользы, только умаюсь. Да ладно, что ты ругаешься? То, что они собирались сделать, тоже более чем незаконно, мы в расчете, за них никто претензии предъявлять не станет. Пеналон сделает вид, что никаких земельников не существовало, а когда попытается тихонько выяснить, что с ними стряслось — найдет вот это предупреждение. А если я, такой красивый и могучий, прилечу и развею в прах всю соседскую армию на глазах изумленной публики, это плохо кончится в первую очередь для Турана. Да и леталку светить неумно, за нее с меня тоже голову снимут. В общем, радуйся, мы летим домой, скоро воссоединишься с сыном.
Таллию оставалось только вздохнуть и закрыть тему. Ну и в очередной раз порадоваться, что друг по натуре такой легкий и добрый человек, потому что… Слова про угрозу человечеству совсем не были шуткой.
ГЛАВА 11,
в которой королева совершает важное открытие
Малый зал Совета
Тавьер перед назначенным на вечер Советом вкратце успел рассказать королеве о промежуточных результатах дознания, упомянул, что Анагор решил на севере основную проблему, что подкрепление уже на подходе, и завтра, надо надеяться, этот конфликт закончится поражением Пеналона. Учитывая, что ударный кулак состоял сплошь из наемников, генералы рассчитывали, что и боя толком не будет: с превосходящими силами такие люди вряд ли станут драться.
После этого Олира заглянула в покои к Даршарай, у которой по какой-то причине — Тавьер объяснял, но королева мало что поняла — не сработали накопители, и удар бастарда обрушился на не самую сильную магичку всей мощью. О том, как это сказалось на ней, можно будет судить только после пробуждения, а пока целитель боролся с ожогами и сильным обезвоживанием — все же ей здорово досталось.
И, кажется, именно взгляд на эту хрупкую девочку, которая приняла на себя удар, предназначенный королеве, — но расчетливо спровоцированный самой Тайной канцелярией, что-то окончательно изменил в Олире.
Даршарай рисковала, сильно рисковала. И Тагренай — там, на севере — тоже рисковал. Погибли люди, солдаты Турана — в Белой крепости, да и потом, во время боя. Несколько сотен искалеченных судеб — это, на взгляд лакката Мисори, достойная цена его мести? А возмездие — достаточно стоящая цель? Оправдывает ли она такие средства?
Как в этой ситуации найти правых? Ведь дочь лакката действительно умерла не своей смертью, ее убил… ну да, король. И Тавьер. Чужими руками. Могли они — тогда — поступить иначе? Или и правда не было другого выхода? Кто из них вообще большее чудовище — убитый горем отец или хладнокровный циничный безопасник?
Зло порождает зло. Злом не добиться хорошего результата. Возможно ли вообще существование малого зла? Может ли какая угодно цель оправдать такие средства или это всегда будет самообманом?
Было жалко сломленного бастарда, да и самого лакката — тоже, и по-хорошему, наказывать стоило не только их, но и Тавьера. По закону. А по справедливости? Как следовало поступить с Дайрой Мисори, если мирные методы с ней не работали?
И сейчас было не важно, почему Олире так сложно обвинять в чем-то Тавьера, но куда проще — всех остальных. Главное, как жить со всем этим дальше?
Женщина отчетливо понимала: этот вопрос невозможно на кого-то переложить. Даже если она спрячется за чью-то широкую спину, свалит на кого-то ответственность за принятие решения, он все равно останется с ней. И придется находить для себя баланс черного и белого, принимать неоднозначность мира, сознавать невозможность остаться с чистыми руками, делая грязную работу. Не здесь, не с этими людьми. Для них прямота и безгрешность — слабость, а, почуяв слабость, они с радостью вцепятся в глотку. Грязней политики, кажется, работы в этом мире еще не появилось.
Легко осуждать других, когда стоишь в стороне. Но право судить дается только вместе с принятием ответственности. И сейчас, сидя перед этими мужчинами, которые негромко обсуждали какие-то проблемы, дожидаясь, пока соберутся остальные, королева понимала, что, похоже, готова к этому.
Другая Олира. Не та добрая, рассудительная молодая женщина, которая хоть и готовилась управлять государством, но лишь в теории, на бумаге, в сухих цифрах — править страной, а не людьми. Новая королева была хуже прежней, но зато могла принимать решения.
Странно, но именно сейчас, сидя во главе длинного стола на месте, которое всего несколько дней назад занимал Ераший Третий, Олира совершенно не волновалась. Разглядывала сидящих вокруг стола мужчин — полтора десятка тех, кто вершил судьбу Турана, — и видела в них… обыкновенных людей. Совсем не тех уверенных в себе, умных и опытных небожителей, которыми они мнились на первом в ее жизни заседании Совета, в тот страшный день после смерти Ерашия. Она видела группу немолодых мужчин со своими пороками, страхами, слабыми местами, совершающих ошибки и глупости. Людей, которыми можно управлять.
Ильнар Тавьер поглядывал на королеву напряженно, все еще ожидая вердикта, — она так и не успела сказать, что делать с Мисори. Безопасник чувствовал, как близко к сердцу Олира приняла историю бастарда, и сейчас дорого заплатил бы за то, чтобы узнать, что столь сосредоточенно обдумывала женщина, скользя рассеянным взглядом по лицам присутствующих.
Собрались в итоге почти все, кроме лакката Мисори. Сосредоточенные, хмурые. Особенно угрюмым выглядел Барас Саварди — конфликт с Пеналоном и обрыв дипломатических связей с ним здорово ударили по его карману. Королева мельком пожалела, что виновником оказался не он — Саварди был более неприятен, чем лаккат Мисори. Но тут же вспомнила добрую, «домашнюю» Амею Саварди с тремя ее дочерьми и устыдилась.
Еще один наглядный пример палитры оттенков серого. Не зло и не добро, просто человек со своими недостатками — но и с достоинствами.
Нет абсолютно плохих и абсолютно хороших людей. И казнить и миловать королеве придется любящих отцов и безжалостных чудовищ — увы, часто в одном лице.
— Лаккат Мисори, вероятно, не собирается к нам присоединяться, так что начнем без него, — решила наконец королева, кивнув председателю Совета, чем тут же приковала к себе взгляды всех присутствующих. На предыдущих заседаниях женщина больше помалкивала, а теперь вот заговорила. И членов Совета, конечно, интересовало, к чему бы это.
Повестка дня состояла из нескольких вопросов, начали с простых, не требующих долгого обсуждения. Единственным изменением в происходящем было участие королевы. Каждый раз, когда она заговаривала, члены Совета напрягались, ожидая… чего-то. Но Олира лишь уточняла какие-то мелкие детали, и каждый раз они успокаивались.