Азариил уложил Варю на пол перед престолом, встал на колени, оперся правой рукой о ковер возле ее головы и замер.
В этот момент дьякону в голову, по-видимому, стрельнула мысль о кощунственном попрании святыни и нарушении церковного устава; он собрался с духом.
— Подожди, — Андрей удержал его за рукав.
— Не положено! — возмущенно зашептал Сергий. — Что батюшка скажет?
— Да не узнает твой батюшка, не трясись. Если до сих пор не прибежал, значит, дрыхнет без задних ног.
— А кто это вообще такой? Священник? Архиерей?
— Ангел, — честно заявил Андрей.
У дьякона вытянулось лицо, но негодования не последовало. Бесовские нападения, надо думать, подорвали привычную картину мира, приоткрыли завесу над таинственным и непостижимым и заставили поверить в нечеловеческую сущность Азариила сразу и безоговорочно. Или же натерпевшийся страху Сергий просто капитулировал.
— А-а… — смотреть на него стало жалко. — И чего он делает?
— Наверное, молится, — подумал Андрей вслух. И сам удивился тому, с каким неожиданным благоговением произнес эти слова, с какой надеждой они прозвучали, сколько трепета в себя вместили.
— Тогда и нам следует, — убежденно сказал Сергий. Выпрямился, опустил руки, склонил голову, беззвучно зашевелил губами.
Андрей глядел на него снизу вверх, по-прежнему стоя на коленях, опираясь на край амвона, и прислушивался. В повисшей тишине ровно горели фитильки лампад, с алтарной стены из стеклянных киотов с глубокой умиротворенной печалью взирали лики святых, и единственным звуком в ушах отдавался размеренный стук сердца. Минуты капали за минутами, сливаясь в ручейки и утекая в ночь. Ноги затекли. Прикрыв Варе веки, Азариил рассеянно гладил ее по лбу и вискам. Андрей следил за движениями липких от крови пальцев: как те прикасаются то подушечками, то тыльной стороной. Винил ли ангел себя за случившееся? Просил ли прощения? Молился ли об упокоении души новопреставленной Варвары? Смотреть на его ссутуленные плечи и траурно опущенную голову становилось все горше и мучительнее. В эти бесконечные мгновения сильнее всего на свете Андрей жалел о том, что не выучил в детстве ни единой молитвы, а если и выучил, то не в силах вспомнить. Было бы чем сейчас прогнать мрак уныния и скинуть навалившуюся тяжесть одиночества.
Азариил положил ладонь на варино лицо. Отполз назад и низко поклонился в пол. Царские врата сами собой медленно закрылись, паникадило погасло, и храм погрузился в ночной мрак: только огоньки лампад рассеивали густую черноту.
Дьякон перекрестился, скомкав окончание молитвы, и, озираясь, двинулся к левой алтарной двери. Андрей с трудом поднялся на онемевшие ноги, разминая мышцы бедер сквозь ткань джинсов.
А из алтаря вдруг донеслись голоса. Один низкий и приглушенный, другой нежный и тихий… женский.
Сергий остолбенел.
Андрей чуть не осел обратно на пол.
Слов разобрать не удавалось — а были ли вообще слова? Два голоса, казалось, ограничились вздохом, стоном, вопросительным звуком, утвердительным междометием. Не нуждалась в словесном оформлении улыбка или взгляд, а порой даже и признательность, и облегчение… Сокровенный смысл заключался в самом звучании.
Когда дьяконская дверь приоткрылась, из нее показалась Варвара. Целая и невредимая, разве что чуточку неуверенная, расхлябанная в походке и движениях. Наматывая на палец слипшиеся завитки волос, она отчужденно улыбалась. Андрей не понял чему: собственному чудесному воскрешению или обществу ангела небесного, вышедшего из алтаря следом за ней с несколько озадаченным лицом.
Не обращая внимания ни на брата, ни на Сергия, который при виде нее трижды перекрестился, Варя подняла валявшуюся на полу бутылку и направилась к пластиковой канистре. Вытащила из канона ковшик и принялась цедить святую воду.
Да она была в шоке… Не соображала ничего. Дрейфовала в волнах прострации, словно пациент, отходящий от наркоза.
— Ей нужен покой, — пояснил Азариил тихо. — Она немного успела увидеть по ту сторону, но лучше, если ляжет и крепко проспит хотя бы сутки, чтобы память о пребывании в загробном мире окончательно стерлась.
— Ты воскресил ее, — Андрей зачем-то озвучил очевидное. Возможно, хотел удостовериться.
— Не я. Господь.
— Ну да… понятно.
— У нее туманное будущее, много испытаний впереди, — задумчивость в голосе.
— Белфегор сказал, ей недолго оставаться праведницей.
Азариил на это не ответил. Отвел взгляд. Однако выглядел теперь непривычно, пугающе беспомощным и уязвимым. Его немедленно захотелось потрясти, чтобы вытряхнуть на свет божий причину этой беспомощности и уязвимости.
— А мне как быть? — робко позвал Сергий.
Азариил обернулся: глаза безумно, нечеловечески синие, невозможно яркие в темноте. Не бывает у людей таких глаз. И дьякон внезапно скукожился, скривился весь и вдруг заплакал, как ребенок. Колени его сами собой подломились, будто палкой кто перебил.
Азариил поглядел на него сверху вниз, нахмурившись.
— Пить прекращай — и мать выздоровеет, — произнес он. — И не рассказывай никому, что здесь видел, иначе в лечебницу отправят.
— Так неужели же батюшка…
— Не поверит. И не видать тебе тогда прихода. Пойдем, — ангел обратился к Андрею.
— Куда? Обратно в квартиру? Так и будем бегать всю жизнь?
— Нет. В квартиру больше нельзя. Отца твоего уже нашли, будут звонить.
— А если я не появлюсь, на меня могут убийство повесить!
— Сейчас есть дела поважнее.
— Конечно! Тебе легко говорить: миссию выполнил — и свободен. А мне потом доказывать непричастность и срок мотать?
— Есть дела важнее! — глядя в сторону, Азариил задрал подбородок. Верный признак того, что сейчас в ход пойдет тяжелая артиллерия ангельских излияний о долге, приказах, послушании и божественной миссии.
— Ну и куда в таком случае? — в отчаянии спросил Андрей, не дав ему рта раскрыть.
Они выбрались на улицу, где хлопьями валил снег и наконец подморозило. Варя шла спотыкаясь и прижимала в груди бутылку со святой водой. Ее спутанные пшеничные волосы казались плывущим впереди путеводным облаком.
— Подальше из Москвы. Туда, где тебя не сразу отыщут, — сказал Азариил после недолгого раздумья. — У сестры твоей дом в деревне.
— Предлагаешь навлечь беды и на ее семью?
— О ее семье позаботятся.
— А вещи? А деньги? — не унимался Андрей.
— Составь список, я захвачу из квартиры.
Возражения закончились. Соглашаться с Азариилом не хотелось, но угроза смерти — и даже не столько смерти, сколько встречи с бесами, ожидавшими по ту сторону, — действительно не шла ни в какое сравнение с призрачной возможностью тюремного заключения. Причастность к гибели отца еще доказать следует. А пока лучше не искушать судьбу: на допросы ангела никто не пустит, а остаться сейчас без его покровительства — все равно что отправиться прямиком в преисподнюю. И Варю не бросишь… бедную, несчастную, натерпевшуюся Варю.
Только бы она умом не тронулась ненароком.
— Убедил. В деревню так в деревню, — согласился Андрей, залезая в машину.
ГЛАВА 4
На горизонте забрезжила заря, багровая и зловещая. Рассветное небо лениво наливалось глубокой синевой, и из мрака за стеклами стали проступать стянутые первыми снегами бескрайние поля, заиндевелые перелески, черные змейки речушек, заросшие камышом топи и далекие окоченевшие деревушки, намертво вмороженные в пейзаж. Машина ползла по скользкой трассе на шестидесяти километрах в час — уж больно отталкивающе выглядел щедро посеребренный инеем асфальт, не успевший прогреться под колесами редких в столь ранний час автомобилей. Фуры грузно выволакивали свои неповоротливые туши с придорожных стоянок; цветисто и призывно мигали вывески дешевых забегаловок с прозаическими названиями «У Татьяны», «Горячие обеды от Елены» и совсем уж лаконичные: «Пироги», «Борщ», «Шашлыки».
Москва с ее ярким оранжевым заревом, разлитым по низким тучам, давно канула в небытие — здесь, на пронизанной холодом трассе, не верилось, будто она вообще где-то существовала: расцвеченная огнями, шумная, суетная, бурлящая, неугомонная. По асфальту, навевая лютую тоску, стелилась поземка, метель то и дело поплевывала сухим снегом в ветровое стекло. И все вокруг — льдистое, белесое — казалось промерзшим насквозь, задубевшим, нереально прозрачным и мертвым от холода.
Печка работала на полную мощность, но то ли жестокий ветер вытягивал тепло, то ли снаружи действительно ударил крепкий мороз: в салоне было прохладно.
Варя дремала на заднем сиденье, сняв сапоги и зябко поджав ноги. Берет сполз ей на глаза, волосы налипли на приоткрытые губы. За всю дорогу она не проронила ни слова, только время от времени возилась, постанывая и посапывая.
— Не тревожься, — успокоил Азариил, восседая рядом с Андреем: прямой, как жердь, и бесстрастный. Его взгляд, устремленный в лобовое стекло, оставался неподвижен, брови сурово сведены к переносице, обветренные губы крепко сжаты, подбородок вздернут. Фары встречных машин озаряли лицо, и оно казалось высеченным из белого кварца или цельного куска соли: резкое, неземное, словно пронизанное внутренним сиянием.
Андрею сделалось неуютно, и он принудительно сконцентрировался на дороге.
В сумку, служившую Варе подушкой, Азариил за время короткого визита в квартиру утрамбовал, по его клятвенному заверению, самое необходимое: теплую рубашку, пуловер, запасные носки, шапку, документы, деньги… Андрей еще не сверялся со списком — не представилось случая. Вот остановится, снимет номер в гостинице, тогда и проведет ревизию.
Глаза, к слову, уже давно мучительно слипались. Полная злобных бесов ночь вымотала до нервного истощения, а несколько часов за рулем высосали последние силы. Андрей сердито смаргивал мутную пелену усталых слез да яростно щелкал кнопками на магнитоле до тех пор, пока надрывные хрипы и сиплые стоны радио не породили в душе сострадательную потребность немедля пристрелить всех диджеев, певцов и рекламщиков, дабы те не корчились в муках.
— Спать! — с вымученной радостью провозгласил он, когда за окном промелькнул указатель «Мотель «Венера» — 500 м.».
— Ты уверен? — подал голос Азариил. — Слежки за нами нет, но…
— Замолчи! — с чувством, идущим из самых глубин измученного, исстрадавшегося, надорванного естества, посоветовал Андрей, ткнув в источник раздражения пальцем. Ангел притих, однако и бровью не повел, будто оскорбительное требование относилось к кому угодно, только не к нему. В другое время Андрей бы наверняка устыдился и, покорившись совести, пустился в объяснения. Но сейчас был не тот случай. Не то время и уж совсем не то место.
Проехав заявленные пятьсот метров, он притормозил на перекрестке, с облегчением прочел на двухэтажном деревянном здании: «Мотель «Венера», свернул на парковку, куда с большим трудом втискивалось от силы три автомобиля, и заглушил двигатель.
— Подъем! — громко кинул через плечо, разминая затекшие плечи.
Варя покорно выпрямилась — опухшая, изнуренная, помятая со сна, который и сном-то не назовешь, — и принялась тереть щеки и поправлять берет.
Андрей распахнул дверцу и тут же закашлялся от ударившего в лицо морозного ветра. Пока он приплясывая огибал капот, уткнувшись носом в воротник куртки, волосы, казалось, заиндевели.
— Сумку давай! — поторопил Андрей, бесцеремонно сунувшись к Варе.
— Холодно-то как, — растерянно протянула та, вылезая из машины.
— Я подожду здесь, — сказал Азариил спокойно.
На возражения не осталось ни сил, ни желания. Пусть его! Пусть проторчит тут хоть весь день, хоть сутки напролет — Андрею было плевать. Добраться бы до постели…
Взвалив сумку на плечо, он пикнул сигнализацией и кинул последний беглый взгляд на машину. На переднем сиденье рядом с креслом шофера никого не было.
* * *
Церковь располагалась неподалеку, в полукилометре к западу от выбранной Андреем гостиницы. Для крошечного городка с единственной главной улицей и парой-тройкой придаточных церковь эта выглядела вполне внушительно — Азариил видел куда худшие строения в куда лучших местах. Довольно крупная беленая базилика с колокольней и забранными в решетки тесными окошками внутри делилась на целых три нефа. Тройная же алтарная абсида завершалась конхами.
Над крышей этого в меру величественного и одновременно простого здания трубно гудел ветер. Завывать и яриться в стылой зимней высоте ему, видимо, было утомительно и досадно, поэтому со всей своей неуемной энергией ветер призвал на подпевки провода электропередач, чугунные туши колоколов и безлиственные, но скрипучие ветви окрестных тополей.
С тех пор как обзавелся телом, Азариил совсем не поднимался в воздух. Не расправлял невидимые для смертных крылья. Что же потянуло его сегодня на крышу провинциальной базилики?
Под подошвами ботинок скользило кровельное железо. Разъяренный ветер с садистским воодушевлением вцепился в волосы и жгуче расцеловал щеки, морозный воздух просочился в горло. Азариил не знал гордыни, и незримо восседать наверху, поглядывая свысока на ползающих по земле людей, вовсе не входило в его правила. Однако сейчас остро чувствовался элемент власти, величия и — о, ужас! — самолюбования в том, чтобы скользить по коньку словно по тонкой струнке, ощущая, как беснующийся ветер рвет куртку и толкает к краю.
Тело жало и давило, крылья, казалось, скукожились от тесноты и непогоды, а мыслями овладело смятение, порожденное ясной, чистой глубиной распахнутых навстречу девичьих глаз — где-то там, в далеком московском храме. Никто и никогда не смотрел на него с такой безграничной преданностью, с таким откровенным восторгом и бесстыдной благодарностью. «Неправильно! Неправильно!» — предупреждающе звенела внутри натянутая струнка. А что неправильно? Как неправильно? В чем заключалась эта затаившаяся угроза?
Азариил рассеянно бродил по острому коньку, без труда сохраняя баланс и не придавая собственному поведению серьезного значения. Вечер плавно перетекал в ночь. Над редкими клочками туч призывно и недосягаемо мерцали звезды.
Здесь, на земле, для людей не существовало ни полетов, ни облаков, ни Света. Лютый холод, потемки уснувшей природы, потемки человеческих душ, какое-то напряжение, изнеможение, какая-то надрывная усталость кругом. В тысячный раз Азариил вспоминал улыбающиеся глаза праведницы, сквозь которые светила душа, но и в этой душе под плотным наслоением тревог и радостей скрывалась какая-то пронзительная тоска, покрытая коркой застарелой боли. Чуть разбереди — и процарапает насквозь, и выльется наружу слезами, будто кровью.
Почему они всегда плакали, люди? Почему рыдали от счастья, умиления, тревоги, отчаяния, восторга, ненависти, злости, вдохновения, горечи, любви — по любому поводу и без? Словно не существовало иного способа справиться с чувствами.
Азариил недоумевал. И против воли впитывал ту свинцовую тяжесть, которую день за днем, год за годом, взвалив на плечи, тащили проходившие мимо церкви случайные прохожие: ненастье и горе, горе и ненастье, холод и отчаяние, отчаяние и холод. И проникался их судьбами, и уже плохо помнил себя от замешательства.
Опершись ладонью на крышу, не ощущая холода, он присел.
В ту же минуту рядом, на уровне глаз возникли чужие колени, с которых ветер безуспешно пытался сорвать несколько воздушных, почти невещественных слоев белоснежной ткани. Аския опустился на конек: изящный, тонкокостный, исполненный яркого и одновременно мягкого сияния, словно Луна. Вся его фигура вместе с туманно-текучими крыльями казалась вытканной на грубой материи ночи серебряными нитями. Очень трогательно и очень по-человечески он сцепил руки на коленях, глядя прямо перед собой, и произнес:
— Мир тебе.
Азариил склонил голову в знак почтения.
— Я принес скорбные вести. Брат наш Акамиан потерпел неудачу. Лилит овладела его подопечным, лишенным веры священником, и заперла душу.
Вой ветра в проводах показался пронзительным криком младенца. Бесы ликуют, подумал Азариил.
— Мы недооценивали их могущество, — продолжил Аския. — Лютая злоба питает их, а изобретательности нет предела.
Азариил молчал, вслушиваясь в стихию, расщепляя звуки на победоносный рев, и омерзительный хрюкающий хохот, и топот ног в неистовых сатанинских плясках.
— Я уверен, Акамиан не мог сделать больше, — сказал он искренне.