Ну уж дудки! Гнев был выстраданным, вынянченным и чугунное уныние, гнущее к земле, сейчас как никогда имело право на существование!
— Я в двух шагах от преисподней, вот что стряслось, — буркнул Андрей, поднявшись с кровати. Поднял с пола опустевшую сумку и начал запихивать в нее разбросанные вещи.
— Несколько дней назад ты в нее даже не верил.
— И был вполне счастлив!
— Правда?
Андрей насупился.
— Я понимаю, — сочувственно кивнул Азариил. — Но безгрешные души не наследуют ад. Люди сами обрекают себя на него.
— И чем же я заслужил? Чем? Жил как все, а может, и лучше: не убивал, не воровал, — Андрей задохнулся от захлестнувшей его детской обиды.
— Блуд, гордыня, чревоугодие, — ангел принялся загибать пальцы, — жестокосердие, безбожие, бесстыдство, сребролюбие, лжесвидетельство, презрение и отсутствие милосердия к ближним своим, празднословие…
— Замолчи.
— Не убеждает?
— Нет! Все так живут.
— Вот-вот, и ни тени смирения.
— Какого смирения?! — взвыл Андрей. — Тебя послушать, так рай у вас исключительно для дремучих церковных старух да целомудренных монашек.
— Ты хочешь в рай? — уточнил Азариил.
— А пустят?
Ангел устремил серьезный взгляд в потолок:
— Блажен, кто верует.
Андрей расценил его слова как издевку и досадливо фыркнул.
— Господь пришедый не праведныя призвати, но грешныя в покаяние, помилует, ущедрит и простит их, — веско добавил Азариил.
В покаяние?..
Получасом раньше необходимость копаться в грязном белье собственной души, перетряхивая исподнее и вывешивая его на чье-либо обозрение, вызвала бы бурю возмущения. Ошибки совершают все, да и поступают порой наперекор совести — многие. И если потом бывает стыдно, то всегда найдется дюжина самооправданий. Но ошибками можно оправдать что угодно, от неудачной женитьбы и до убийства: ну, вспылил, был не прав, вешаться теперь, что ли? Крест всю жизнь тащить?.. Ошибка — это несерьезно, это так: мимоходом, играючи кому-нибудь навредить — и, виновато улыбнувшись, удалиться. А грех — тяжелый камень, влекущий ко дну.
И Андрей вдруг с невероятной ясностью осознал, откуда подчас берется в нем это тошнотворное омерзение, эта нестерпимая неприязнь к самому себе. Присутствие ангела немыслимым образом превращало ошибки в грехи.
Вот и сейчас сделалось тяжело, невыносимо.
— Мне, как Варе, начать распевать псалмы? — зло осведомился Андрей, обороняясь. — Или раздать имущество бездомным и удалиться в пустыню?
— А ты хоть раз нищим подавал?
— Пьянчугам и бомжам на чекушку? Это, по-твоему, доброе дело? Лезут отовсюду с протянутой рукой — а на самих пахать можно! Или мамаши настрогают детей, а потом ноют: мол, подайте Христа ради на пеленки! А чем она думала, когда столько рожала? Кто ее выводок содержать должен? Я? Или муж, который тут же, в соседней подземке разухабисто наяривает на баяне? Где-то, наверное, есть и вправду заслуживающие помощи, но как их найти среди лжецов и лицемеров?
— То есть милосердие непременно требует справку о недееспособности?
— Я считаю: надо честно. Кто заслуживает, тот и получает.
— О заслугах поговорим отдельно? — предложил Азариил терпеливо. — Рожденный в богатой семье талантливый мальчик, живущий на всем готовом, высокомерный, корыстный, своенравный, тщеславный, а часто и грубый. Он выносит вердикт людям, полагая свои дарования и успехи более приемлемыми в обществе, чем, скажем, многодетность. Он берет на себя смелость судить, руководствуясь лишь беглым взглядом на человека и предубеждениями…
— Помогать нужно, кто бы спорил, — недовольно перебил Андрей. — Но я не собираюсь потворствовать пьянству и разгильдяйству!
— Ты и не смог бы. Не бери на себя лишнего.
— Не понял.
— Ты мнишь, будто ответственен за дальнейшую участь подаяния, и в этом главное заблуждение. Чужие судьбы не в твоей власти.
— Но если алкоголик клянчит на бутылку, дающий волей-неволей толкает его к могиле!
— Вовсе нет. Несчастный сам к ней движется, поскольку сам распоряжается полученным. Ты никогда не отличишь истинно нуждающегося от обманщика, потому заповедано давать всякому просящему: в этом проявляется твое милосердие, любовь и терпение к людям.
— Ладно, я понял, — проворчал Андрей. — Как только, так сразу.
— Оскорбляешь Господа одолжениями, а потом удивляешься, за что тебя в преисподнюю.
— А ты зудишь о подаянии, а сам ни копейки денег не взял! — возмущенно закричал Андрей, вспомнив наконец, отчего завелся. — Просил же по-человечески, в подробностях разжевал, где лежат и сколько надо!
Вздрогнув от столь несдержанного натиска, Азариил съежился и устремил на Андрея полный недоумения взгляд.
— Разве деньги так уж страшно важны?
Нет, он точно издевался.
— А на что мы, по-твоему, жить будем? На подножный корм перейдем? Или тоже на паперти встанем?
— Бог пошлет…
— Бог нас уже послал! — Андрей швырнул сумку на кровать. Руки дрожали.
Азариил помолчал, внимательно вглядываясь в его лицо, и произнес:
— Я вижу ад в твоих глазах.
Андрей дернулся, словно от пощечины.
— Это потому что я не вижу рая в твоих.
— Пойдем со мной, — ангел поднялся с кровати.
— Куда?
— Покажу тебе кое-что.
— Рай? — насмешливо.
Азариил взглянул на него в упор и ничего не ответил.
* * *
Сквер был неухоженным, густо заросшим молодой порослью деревьев. Никто здесь не прореживал осины и не выкорчевывал корявые остовы засохших кленов. Под ногами хрустел свежий снег. Худо-бедно светили фонари.
— Холодно-то как, — пробормотал Андрей, обхватив себя руками. С губ срывались облачка пара.
— Вот он, — Азариил кивком указал вперед, на дорожку.
Андрей двинулся за ним, щедро загребая ботинками снег и подмороженные листья. От пронзительных ледяных запахов закружилась голова.
Навстречу медленно двигалась понурая фигура в теплом, наглухо застегнутом пальто. На голове вязаная шапка, в покрасневшей от холода ладони бумажная папка, а лицо — покойницкое, желтое и иссохшее.
— Виктор Геннадьевич Обухов, торговец недвижимостью, пятьдесят два года, — сказал Азариил. — У него рак поджелудочной железы. Он хороший человек, мягкий, отзывчивый. Но болезнь подточила его. Врачи ошиблись в диагнозе, а потом и вовсе отказались лечить, отправили домой умирать. В выписке из медицинской карты причиной смерти укажут сердечный приступ. Он оставил работу и превратился в обузу для жены и детей, которым был нужен лишь в качестве источника дохода. Он один из тех нуждающихся, от которых ты при встрече брезгливо отворачиваешься, — Азариил, сощурившись, вглядывался в бредущего навстречу человека, словно считывая с него его жизнь. — А сегодня покинул дом в последний раз, чтобы покончить с собой. Не собирается ждать, пока убьет болезнь. Не может смириться с отвращением родных.
— Смертный грех, однако, — с сомнением произнес Андрей. — Может, объяснишь, что мы здесь делаем?
— Ты сам сказал: смертный грех. Спасаем душу.
— Не понял.
Мужчина тем временем остановился. Азариил подошел к нему и что-то быстро шепнул на ухо. Мужчина вздрогнул.
— Он что, не может нас видеть? — с сомнением спросил Андрей, приблизился и провел ладонью перед лицом обреченного. Ангел продолжал смотреть на человека, его обветренные губы беззвучно шевелились. Минуты потекли одна за другой. Позабыв о холоде и своей недавней злости, Андрей наблюдал за движением сухих, потрескавшихся губ в быстро тающем облачке пара от теплого дыхания. Ветер не утихал ни на секунду, путаясь в черных взъерошенных волосах ангела. С неба сыпалась снежная крупа, заставляя щуриться и прикрывать глаза ладонью.
— Вот теперь все, — проговорил Азариил как-то устало и отступил на полшага.
Андрей не отводил от него зачарованного взгляда. Только что на его глазах свершилось чудо, второе за истекшие сутки. И если варино воскрешение ещё можно было объяснить необходимостью защиты от демонов, то помощь безвестному риелтору казалась бессмысленной.
Чудес не случалось. Никогда! Чудеса кончились, когда Андрей выяснил, что Деда Мороза не существует.
Мужчина в вязаной шапке теперь выглядел изменившимся. Разгладились морщины, глаза заблестели, пальцы совсем по-другому стиснули потрепанную бумажную папку: не судорожно, не отчаянно — сильно, уверенно. Человек словно очнулся ото сна, стряхнув путы бесконечной мучительной боли.
— Зачем ты… — пробормотал Андрей, провожая его диким взглядом. — Зар?
— Больше не вспомнит о своих намерениях, — заверил ангел.
— Ты исцелил его!
— Видимо, да.
— Вот так просто? Без причины?
— Разве желание помочь — недостаточная причина? — удивился Азариил.
— Без санкций свыше?
— Ангельское милосердие действительно требует санкций, но человеческое отдано в ваше полное распоряжение. Будь моя воля, я бы поддержал и подкрепил всех нуждающихся, и молился бы за них, и отдал бы последнее, чтобы хоть одну душу выдернуть из бесовских сетей. Потому что я собственными глазами видел, каково приходится людям по ту сторону смерти, Андрей. Не тебе судить, кто и чего достоин: кому в рай, а кому в геенну огненную… Тогда и тебя не осудят.
Андрей растерянно глядел в сторону. Злости как не бывало. Хандра выветрилась, словно промозглый снежный ветер выдрал ее из души с корнем, и на ее месте воцарилась странная, необъяснимая пустота с привкусом полынной горечи.
— Научись отдавать, — посоветовал Азариил. — И станет легче. Возвращайся в гостиницу, Варя волнуется.
Андрей послушно побрел по дорожке прочь.
Сквер скоро закончился кривыми ржавыми воротами высотой в человеческий рост. Вдоль ограды медленно протарахтела старенькая «Волга», подпрыгнув на «лежачем полицейском». Из окон двухэтажных домов напротив парка сквозь занавески пробивался электрический свет. Сколько чужой боли пряталось за этими окнами? Сколько страданий, нищеты, болезней, несчастных влюбленностей и безысходного одиночества?
За поворотом, в отдалении выросла церковь: колокольня и купол парили над голыми верхушками низкорослых деревьев. За ней потянулись дома и переулки. Андрей брел наугад, не помня дороги. На пути попался магазинчик, жалкий в своем провинциальном убожестве. Подход нему с обеих сторон окаймлял самодельный плетень, рядом зачем-то стояло водное колесо и сидел зеленый плюшевый слон, облезлый и плешивый. Растяжка над дверью обещала «свежий хлеб» и «вкусные копченые колбаски». А на пороге, не решаясь войти, жался непрезентабельный мужик с пропитым, тухлым лицом. Заслышав шаги, мужик обернулся, с надеждой заглядывая в глаза. И прежде, чем с его губ сорвалось хоть слово, Андрей выгреб из кармана куртки ворох бумажек и мелочи и стыдливо сунул в несмело протянутую руку. Под налетевшим порывом ветра купюры взметнулись в воздух, мужик ахнул и кинулся их ловить, а Андрей поспешил прочь, словно грабитель, удирающий с места преступления. От мороза горели щеки.
* * *
Азариил улыбнулся и, щурясь, поднял глаза к небу, смаргивая сухие снежинки.
— Ты истратил Дар на то, чтобы преподать урок, — констатировал Аския, соткавшись рядом из пустоты. Его невесомое белоснежное облачение казалось дерзким вызовом зимнему ненастью.
— Я думаю, Андрей его усвоил.
— Надеешься спасти душу? Достойное стремление. Но уверен ли ты?..
— Я вижу в нем свет, — тихо произнес Азариил.
С минуту Аския не сводил с него проницательного взгляда, а потом произнес предостерегающе:
— Собственные суждения часто бывают обманчивыми. И под маской добра и лучших побуждений приходят страсти: одурманивают, прельщают, порождают мучительные и губительные заблуждения. Пристрастие — тяжкий грех для нас, брат. Падение — вот плата за него.
И прежде, чем Азариил освоил услышанное, Аския растворился в снежном крошеве.
* * *
Это ж нужно быть таким ослом, чтобы не глядя отдать последнее! Отстегнуть пропойце денег с барского плеча — и остаться ни с чем. Азариил по праву мог гордиться ошеломительным успехом проповеди, а у Андрея кошки на душе скребли, и от стыда хотелось провалиться сквозь землю.
Ангел ни единым намеком не выдал осведомленности об андреевом благородном поступке, но и без намеков было ясно: пернатый знал куда больше, чем демонстрировал. Тут к бабке не ходи — на довольной, сияющей физиономии все написано. Андрей решил его презирать — и презирал. От души. Вот как сели с раннего утра в машину, так километров сорок и презирал. А потом замигала красная лампочка на датчике топлива, и в ход пошла тяжелая артиллерия едва сдерживаемой ругани.
Да что там топливо! Хуже! Азариил потребовал свернуть с трассы на узкую проселочную дорогу, отъехать подальше — туда, где начинался густой ельник, — забраться в лес, насколько получится, и бросить машину. Андрей испустил горестный стон и от сердца выругался, но куда денешься? Заглохла его красавица-итальянка, мигнула напоследок фарами и погрузилась в рассветный полумрак, словно простилась с жизнью. На черный капот, кружась в дивном танце, ложились снежинки.
После вчерашней свирепой метели лесная тишина оглушала. Сочно хрустели под снегом сломанные ветки, сминаемые обувью. Мороз кусал уши. Натянув шапку до самых бровей, взвалив на плечо сумку, Андрей плелся по кривой и нечищеной сельской дороге, оплакивая невосполнимую потерю и с упоением предаваясь душераздирающим думам о будущем. Впереди бодрыми мелкими шажками семенила Варя — радостная и окрыленная. Она явно испытывала благодатный душевный подъем, теснивший грудь и прорывавшийся наружу мелодичным мурлыканьем. До удрученного Андрея доносились то торжественный напев «Хвалите имя Господне…», то «Воскресение Христово видевшее…», то заунывное и непонятное «Слава в вышних Богу, и на земли мир…». Когда дошло до пронзительной «Иже херувимы…», Азариил неожиданно подтянул глубоким басом, и Андрей споткнулся. Так они и двигались гуськом, пока не выбрались обратно на трассу.
— Сядем на автобус, — предложил ангел, вглядываясь куда-то вдаль сощуренными глазами. — Доберемся до поселка, там заночуем.
— У меня в кармане пятьсот с мелочью. На гостиницу не наскребу. Между прочим, хватило бы литров на пятнадцать девяносто пятого, а это, считай, больше сотни километров, — едко выплюнул Андрей. — Долетели бы с ветерком…
— …до первого поста ГАИ, — мягко перебил Азариил.
Угнетало то, что довод был железным. Но спорить хотелось просто из вредности.
— Нас за всю ночь никто не тормознул, — упрямо гнул свое Андрей. Сердце кровью обливалось при мысли о брошенной в лесу машине: сгниет ведь, как пить дать, если раньше аборигены на запчасти не растащат. А он уже успел с ней сродниться, прикипел душой. Однако Азариил был непреклонен: на трассе сплошь видеокамеры, машина слишком приметная, попадет в объектив — а там и демоны припожалуют.
— Значит, допыхтим на автобусе, а дальше?
— Затаимся на несколько дней.
— Где? На вокзале? В приюте для бродяг? А главное — на что? Милостыню будем клянчить? Это твой следующий урок, вторая ступенька на пути в рай?
— Прекращай ныть, — не выдержала Варя.
— А ты есть не хочешь? — огрызнулся Андрей. — Или молитвами сыта?
— Поработаешь — поешь, — туманно пообещал Азариил.
До ближайшей остановки топали, казалось, бесконечно долго. Мимо с грохотом проносились фуры. Пролетали легковушки, волоча за собой снежные вихри. Андрей с тоской смотрел им вслед. Варя пела. Азариил чинно вышагивал впереди и обернулся лишь однажды на вопрос о том, сколько душ уже поймано.
— Почему ты думаешь, будто Мастема преуспел? — голос у ангела хрипло дрогнул — не к добру.
— Кошмар приснился, — смутившись, поведал Андрей.
— Снам не должно доверять. Они часто насылаются бесами и призваны вводить в заблуждение, путать и искушать.
— Значит, никого не схватили?
Азариил на секунду замешкался в нерешительности, на его суровом лице отразилась внутренняя борьба. И в груди у Андрея разлился холод.