— Зеленой — в отставку! Зеленого — под суд!
Часть толпы отделилась и направилась к резиденции градоначальника, скандируя требования.
Они посчитали, что если градоначальник, известный взяточник и вор, так распустил полицию, то он и есть главный виновник!
Подавляющая часть одесситов настроена более конкретно. Обыватели, далёкие от каких бы то ни было политических требований.
Большая часть указанных в документах людей из «чистой» части Одессы не встретилась погромщикам. Кто-то был на службе, кто-то успел заблаговременно эвакуироваться, предупреждённый по телефону из канцелярии градоначальника или полицмейстера.
— Лёва! — Перекрикивался на Большой Арнаутской с приятелем немолодой одессит, вполне благонамеренный обыватель, которого просто допекло… всё! — Кто бы мне сказал, шо я буду участвовать в погроме, так я дал бы ему адрес хорошего доктора!
— Хороший доктор понадобится всем нам, если столкнёмся с войсками! — Отозвался совершенно незнакомый человек, — И вот у меня есть таки визитки хорошего врача и моего кузена по совместительству! Интересует?
— Дочка, дочка Кацмана! Главного у работорговцев! — Загудела толпа, когда со второго этажа на руки погромщиков скинули молоденькую упитанную девицу. Та визжала от страха, озираясь вокруг глазами насмерть перепуганного животного. По виду она совершенно не пострадала, и даже модная шляпка чудом удержалась на курчавых волосах.
— А мине дочу кто вернёт! — Завизжала внезапно полная женщина, ввинтившаяся поближе, — На, тварь!
Короткое движение рукой с зажатой в ней склянкой, и дикий визг девушки, схватившейся за лицо.
— А, тварина! — Голос мстительницы полон Ветхозаветной правды, — Живи теперь поуродованной!
Поручик ещё раз оглянулся назад, и едва удержал лицо от злой гримасы. Матросы! Стоят, скоты, переминаются! Толку-то, что винтовки раздали, если стрелять толком не умеют. А главное, и не желают! Это не вымуштрованные солдатики из Одесского гарнизона, привыкшие бояться кулака фельдфебеля пуще неприятельских пуль, а ротного командира ставящего повыше Бога.
Ишь, бесчестье им народ разгонять! Даже и не скрывают, с-скоты… Набрались фанаберии дурной от флотских офицеров, и туда же! Отдай приказ, так и не выполнят небось.
А как хорошо было бы… пли! И в штыки. Коротким — коли! И гнать, гнать толпу забывшей своё место черни! Придётся действовать мягко, договариваться.
У поручика на нервной почве разом заболели все зубы. А ведь если бы не эти вахлаки, а его нерассуждающие солдатики… и-эх! Мог бы и орден получить. За решительность!
Восемнадцатая глава
— Разагитировали, сволочи! — Грохнул кулаком по столу Павел Алексеевич, раскровянив его о хрустальное пресс-папье. Яростный рык, и оно полетело в стену, а осколочки хрусталя весело запрыгали по полу, переливаясь на свету.
— А вы что!? — Вызверился градоначальник на подчинённых, — Проморгали, бляжьи дети?!
Революционеров проморгали?! На собственных судах?!
— Вы! Вы! — Палец с силой ткнулся в грудь одному из каперангов, вынуждая того отступать шаг за шагом к открытому окну, — Распустили! Стрелять они отказались! Ненадёжны!
— Ваше… — Начал было тот, бледный от страха и обиды.
— Молчать! Сукин сын! Под суд, под суд пойдёшь! Сгною!
Зеленой сорвался на визг, брызгая слюной и тыкая костяшками пальцев в затянутую мундиром грудь, пятная её кровью. Он орал, не сдерживая себя ни в громкости, ни в выражениях.
— Лютует, — С явственным злорадством констатировал пожилой одессит с густыми, несколько неряшливыми усами на побитом оспой худом лице, остановившийся напротив резиденции градоначальника.
— Промеж своих пусть хоть насмерть грызутся, — Отозвался упитанный одышливый прохожий, и они обменялись понимающими взглядами. Из доносящихся до них обрывков фраз можно было сделать недвусмысленный вывод, что Одесский гарнизон ненадёжен.
Обменявшись многозначительными взглядами записных сплетников ещё раз, мужчины прикоснулись к шляпам и разошлись. Такие горячие новости вредно держать в себе!
* * *
Молдаванка бурлит, живо обсуждая происходящее. Народ настроен таки решительно, и местами даже через ой!
Обсудив всё и вся, пришли к выводу, что может быть таки немножечко жара, и к етому событию лучше приготовиться заранее и всем, а не через одного и через как. Не то штобы местные шибко воинственно настроены, но на разный нехороший случай приготовили всякий хлам под баррикады, и договорились промежду собой — кто, с кем, с чем, где и почём.
— Шломо! — Вкусно пыхтел сигарой дядя Фима, крутящийся промеж всех с ценными указаниями и важным руководством, — Если ты видишь вдалеке какую-то гадость, то лучше таки обойти её стороной. Ну а если эта гадость может придти в твой дом сама, то хочется тебе или невыгодно, но нужно таки подготовить торжественную встречу!
— Солдаты?
— Скорее нет, чем да, — Делает руками дядя Фима, — Сами они шо, не люди? Люди, пусть даже местами подневольные вплоть до вовсе уж невольного, как это у служивых часто бывает. Через матросиков тогда удачно вышло. Раз! И через весь город пролетела таки записочка, шо мы не политические, а погромщики сугубо по делу, за всё плохое нехорошим людям.
— Сёма! — Заорал он истошно, выплюнув сигару в руку, — Ты адиёт всегда, или только когда я тебя вижу?! Я тебе шо говорил?
Бляйшман унёсся раздавать указания и показывать, как делать не надо, а за ним и я. Такой себе то ли вестовой, то ли адъютант. Шустрый на ногу и язык, и не без авторитета среди мальчишек. Да и промежду взрослых тоже послушают, а не сразу взад развернут, да с пинком.
— Зеленой в жопе, — Вкусно затянувшись, и поглядывая зорко на нерадивых всех, делающих дорогу немножечко неудобной, продолжил он наше просвещение. Я, Сань… то есть Рувим!
Ёсик и немножечко Лёвка, но последний только так, штоб лучше рядом, а не где-то, и сердце за нево болит! Потому как тоже родственник, через жену.
— В жопе, — Повторил он со смаком, — и ви таки знаете, почему?
Глаза дяди Фимы обежали промеж нас и остановились на мне. Мотаю головой, откудова мне?
— Потому, шо обосрался! Такой себе руководитель, шо всё через себя сделал, а не через всех, как умные. И когда полицмейстер отъехал в нелучший мир, это и сказалось как нельзя должным образом! Там доложить не успели, здесь ещё што, и вот — на улицы вывели переминающихся с ноги на ногу матросиков заместо солдат с их коли.
— И матросики ети уже знают, что народ поднялся не на власти, а против сволочи!
— Умничка! — Пахнущая табаком рука провела по моим волосам, — Вот тебе конфетку! Да таки ладно, всем через тебя! Пользуйтесь моей нежадной щедростью!
Жестяная коробочка с монпансье пошла по рукам, и от нежадности дяди Фимы мы взяли по леденечику.
— А потом через матросиков и в солдаты! — Продолжил он, посасывая леденец и сигару одновременно, — И это, я вам скажу, таки ой! Немножечко ещё не ой-вэй, но уже можно смотреть в ту сторону. И теперь солдатики, которых вывели на улицы, чувствуют себя самую множечко поиметыми. Потому как получается, шо они не за власти против революционЭров, а за власти, но ещё и за работорговцев! Списочки то разошлись! А это такое фу, шо на всю Европу выплеснуться может.
— Зеленому всё? — Поинтересовался Ёсик, сделав вниз рукой.
— А вот здесь и может быть ой! — Качнул головой дядя Фима, — Фима, который не тёзка совсем!
Попандопуло тебя через якорь штоб! Через тебя я вижу, как не надо! Как надо?! Посмотри на Сёму и делай ровно иначе, не ошибёшься!
— Шо за люди, — Пробормотал он, — Я таки понимаю, шо евреи считают себя за умную нацию, но в такие часочки начинаю в этом сильно сомневаться!
— А! За ой! — Вспомнил он, — Если он начнёт давить на нас и мы поддавимся, то вроде как он и на коне, а не раком под. Подавил, так сказать. А шо подавил, зачем и кому, это уже, поверь моему большому и невкусному жизненному опыту, царь разбираться не будет. Ура и молодец, получи орден!
— Да, — Вздохнул тихий Чиж, — я раньше думал, што царь, ето ну…
Он замялся и повернул лицо в небо, но почти тут же пожал плечами.
… — а он просто царь.
«— Переоценка ценностей», — Мелькнуло едкое и чуточку облегчённое в моей голове.
— Так он будет давить?
— И провоцировать, — Кивнул мне Бляйшман, — а нам таки ой как нужно пройти так, штобы не продавиться и не провоцироваться! Потому к гадостям таки готовимся, но через оборону и без обострений. Выстоим, так его и снимут. Ну то есть за царя я говорит не могу, но за умных людей через его окружение немножечко да, но только как подумать. Снимут не через царя, так через прессу и компанию посредством неё. Там сейчас такое подымается, шо хочется надвинуть шляпу до самых плеч и спрятаться в мамином погребе!
— Нам бы день простоять, да ночь продержаться [26], — Будто сами сказали мои губы.
Рабочие посёлки почти што все позапирались баррикадами, но промеж них шатались мальчишки из местных, работая почтарями. Я подумал было тоже, но как вспомнил через сношение посредством катакомб, так и подумал взад.
Дежурим только — так, как молодые глаза, а не с оружием, как боевики. Высмотреть што, да упредить успеть. Фира хотела было тоже, но тётя Песя при полном моём одобрении закрутила её за ухи обратно.
Военные выставили патрули, но солдаты стараются не замечать никово и ничево.
Промелькнул мальчишечка, ну и Бог с ним! Не стрелять же. Если офицер или унтер не начинает орать и тыкать пальцем, так ну и ладно. Не хотят, значица, кровь проливать народную.
После полуночи нас сменили на посту, но не успели мы уйти, как прибежал гонец от Пересыпи.
— Предлагают не идти на работы, сказавшись боязнью солдат!
Предложение пришлось по нраву не всем, потому как есть народ робкий и те, кто и так висит как первый кандидат на увольнение. Но против общества идти не решились, потому как среди людей живут. Новую работу найти ещё можно, а вот с новыми соседями сложней.
— Для газет приняли, — Важно сказала близкая к слухам тётя Песя, накладывая нам немножечко перекусить.
— Так боимся, так боимся! — Засмеялся я, а вслед за мной и Фира.
— Не балбесничай, — Тётя Песя упрела руки в бока, — На твоё хи-хи есть большая, средняя и малая политика, придуманная умными людьми! Как там…
Она наморщила лоб, вспоминая, но Фира вылезла поперёд матери, и затараторила:
— Через такое недоверие и опаску репортёры будут ждать любого ици… инцидента, выжимая из него максимум.
— Ну да, — Кивнула тётя Песя, умилённо поглядев на умненькую дочу, — как-то так.
Засыпал я тяжко, всё переживал за совесть. Вроде и сделал через Косту хорошее дело, а получилось как обычно. Ворочался, ворочался, вспоминал то горничную погибшую, то иных. А потом и заснул.
С утра началось всякое, и не всегда хорошее. Попервой зашевелились солдаты, подтягивая патрули поближе. Но от нас молчок, только показали себя за баррикадами — дескать, бдим, не надейтесь. И тишина… нехорошая такая, от которой отогнали детей и женщин.
Потом пошли парламентёры от Зеленого, наши переговариваться не стали. Покричали только, што боятся солдат, и потому на работы не пойдут. Снова тишина.
Тётя Хая, которая Кац, нервничала и вкусно грызла ногти. Среди женщин в нашем дворе она считается за самую умную, а мужчины все на баррикадах. Даже кто воевать и не хочет, то хоть промелькнуть там надо, показать промеж своих намерение и серьёзность характера. Иначе всё, без уважения. А оно зачем тогда жить, если без нево?
— Хая, — Обратилась к ней одна из тёток, нервно трущая полотенцем давно уже чистые руки и прислушивающаяся к чему-то там вдали, — ну хоть ты давай! Поговори што-нибудь умное!
— Сара! Не нервируй мине! У мине там сына три, муж и потенциальный хахель на смерть мужа! И ещё один почти бывший, с которым когда-то не срослось. Имею право сидеть и грызть ногти!
Я вижу, што она вот-вот вразнос пойдёт на истерику, ну и встал сзаду. Плечи массировать и шею. Откуда-то оттудова помню ещё, из прошлого.
— Да ты шо? — Удивилась она приятно, — Да ты мой хороший! Вот же кому муж достанется! И даже смею думать кому, и немножечко этой кому завидую. Если он посторонней женщине не стесняется делать таки приятное при всех, то шо же он будет вытворять наедине и в спальне!? Да ты делай, делай! Ох!
— Ну всё, всё, — Решительно отстранилась она минут через несколько, — а то совсем хорошо станет, и будет таки немножечко стыдно! Уф… Розочка, а сделай нам кофЭ!
— Никаково кофея! — Решительно воспротивился я поперёк взрослых, — И так все нервничаем, а ещё сердце разгонять!
— Да ты шо? — Снова изумилась тётя Хая, странно оглядывая на меня, — Серьёзно? Ну раз таки у нас нашёлся мужчина, то лично я буду его слушать! Роза! Кофэ мимо! И шо же предложит нам мужчина?
И я таки понимаю, што предложить надо, потому што… потому што вот!
— Маестро, — Киваю Менделю, — сейчас тот самый случай, когда ваша скрипка нужна здесь.
Он такой раз! И глаза. Пучит. А я киваю — всё верно, давай! Он и сбегал, а потом Рахиль, которая Фирина подруга носатая, флейту вытащила. Так себе оркестрик, но што есть, то и будем есть!
— Как на Дерибасовской, — Завёл я, подмигивая Саньке, и тот выступил вперёд — плясать.
… плясать! И петь! И не думать, што вот прямо сейчас войска могут пойти на штурм, и тогда — всё! И может быть, совсем.
Но плясал. Всех женщин вытаскивал потанцевать, а ещё и учил коленцам некоторым — тем, што попроще, хоть и кажутся сложными. Тётки взрослые хохотали как девчонки, так смешно им было телесами трясти.
Потом неожиданно как-то — раз! И Лебензон стоит, Яков Моисеевич который. С ружьём. С нами в пляс.
— Отошли солдаты! — Орёт, — Отошли!
Солдаты отошли, ну и наши взад. Не все, на пересменку решили. Поели жадно за общим столом во дворе, выпили по чуть-чуть.
— Ещё ничего не кончилось, — Сказал Лебензон негромко, отморщившись после водки, — просто теперь у нас появился шанс.
Девятнадцатая глава
Коста крутанулся вокруг себя, приседая и уходя вбок какими-то ломаными движениями. Раз! И вот он уже чуточку не там, да с револьверами в каждой руке. Глухо зазвучали выстрелы, и от дальней стены начала отлетать каменная крошка.
— Как-то так, — Остановился грек, опуская оружие, — в Македонии научился. На Балканах вечно какой-то шухер, а заговорщиков и революционеров так каждый первый, а многие и не по разу.
— И што, вот так каждой пулей?! — Изумляется Санька, кругля глаза.
— Если бы! — Засмеялся Коста, залихватски крутанув револьверы на пальцах, — Есть и такие мастера, знаю лично, но я ни разу не умелец! Так, поднатаскали по одному случаю.
— А было бы здоровски, — Мечтательно вырывается у меня, и перед глазами всплывают сценки из Дикого Запада, — с одной пули-то!
— У всего своя цена есть, — Улыбается Коста чуточку печально, — хочешь стрелять так, живи оружием! Это уже профессиональным стрелком надо быть. Убийцей. Работать если, то так, штоб руки не утрудить, потому как целкость теряется.
— Ну-ка, — Я решительно подошёл к оружию на столах отобрал себе два велодога.
— Не выйдет сразу, — Предупредил Коста.
— Ето понятно! Я так, принцип ухватить хочу.
— Ну, — Коста потёр подбородок… — ладно, только не заряжай пока. Смотри!
Он снова начал разворачиваться, но уже медленно.
— Видишь? Не просто с прицела ухожу, а непременно под правую руку!
— Агась! — Соглашаюсь, попробовав вести его рукой с револьвером, — С правой руки удобно стрелять в дуельной стойке или прямо, а в раскоряке промеж них упора не будет и глаз хуже ловит.
— Ещё влево можно, — Уточнил грек, поправив стойку обезьянничающему Саньке.
— Потом, — Он пощёлкал пустым револьвером в правой руке, — целишься только с правой.