Я поглядел на ту барышню, потом на Фиру, и понял, что Фира таки лучше, и между нами — сильно. Выпуклостей пока нет, но судя по тёте Песе, будут непременно! А лицо куда как получше, чем у той барышни, да и…
Я призадумался.
… пожалуй, што и вообще! Не вообще-вообще, но пожалуй, што таки да! Но потом.
Барышня, што с офицером, оглядела нас, и чему-то засмеялась тихонечко. Вот дура!
— Ну што, — Поглядываю на близнецов и на Ёсика, — в город всё-таки можно?
— С нами да, — Твёрдо ответил тот, — на всякую шпану мелкую нас хватит, а на крупную там уже договорились.
— Ну тогда, — Стукнув себе по набитому серебром карману, — по мороженому? Угощаю!
Самуил и Товия закивали радостно и пристроились в кильватер, высматривая мороженщика. Таковой нашёлся быстро — Одесса, лето!
— Четыре пломбира, — Сказал я важно, отстояв короткую очередь. Худой мороженщик, по виду из греков, протянул нам лакомство, улыбаясь в прокуренные жёлто-сивые усы. Съев лакомство тут же, не отходя далеко, похлопал себя по животу, огляделся на Фиру и Саньку, да и заказал ещё. Гуляем!
Пошли важные, на господ встреченных без страха глядим. Чай, не Москва! Да и мы не оборванцами выглядим Хитровскими, а нормальными такими мещанами, не из самых бедных.
А запахи! На Молдаванке всё ж таки скучено, запашки немного тово. Рыбой пахнет, да сцаниной и иным чем человеческим. А здесь, на какой-никакой, а широкой улице, воздушок обвевает. Морем пахнет, акациями, зеленью всякой вкусной. И камнями!
Вот ей-ей, сказал бы кто, што камни раскалённые пахнуть могут здоровски, так пальцем у виска покрутил бы! А когда вместе с запахами моря и прочими, так очень даже и да!
На Ольгиевском спуске Санька на тумбу наткнулся.
— Цирк шапито, — Прочёл он чисто, без складов. На афише танцевала красивая женщина в бесстыдном наряде с голыми почти што ногами, скакал на лошади мужчина с совершенно тараканьими усами и вздыбливался силач, похожий на вставшево на дыбки медведя, невесть зачем взявшево в лапы всякую тяжёлую чугунину, — Што ето?
— Ето, — Я полез было в затылок — почесать, ну и за объяснениями, а потом и рукой махнул, — ето смотреть надо! Пошли!
— Первый ряд, — Важно сказал я в кассе, не смущаясь за босые ноги. Подумаешь! — И штоб рядышком!
Уселись так, што я в серёдке, Фирка справа, Чиж слева, а охрана от дяди Фимы по бокам. Народ тока-тока собирается, и по проходам ходят ковёрные, помогая им найти места и отпуская несмешные шутки.
На первом ряду чистая публика стала рассаживаться, ажно неудобно на миг стало. Особенно когда прошла белокурая барышня моих примерно лет, с толстым господином, похожим на неё. Ну то есть наоборот.
Покосилась такая на мои и Санькины босые ноги, и глаза выпучила, да ладошку ко рту. Сели как назло рядышком, да на нас косятся. Я озлился — ногу на ногу по-светски положил, да и пальцами зашевелил. Вверх-вниз, а потом и вовсе растопырил их, будто ромашку с лепестками через раз.
Та к отцу, шепчет што-то. Покосился на меня етот господин брезгливо, да и усмехнулся.
— Ряженые! Цирковые на первых рядах всегда держат несколько подставных, из своих.
Да на французском всё ето. А я и брякнул:
— Сам ты подставной, господин хороший! — Да на языке Вольтера. Засмеялись те господа, и дочка уже не брезгливо на меня смотрит, а вроде как на артиста, с интересом.
Тут парад-алле [12] начался. Прошли по арене все цирковые, публику раззадоривая.
Потом начались номера всякие — скушные, как по мне. Но Фирка и Санька ахали где нужно — восторгалися, значица. Клоуны глупостями всякими занимались, потом лошади с наездниками, ну ето хоть интересно! Такая себе выездка с акробатикой.
Потом уже настоящие акробаты на арену выбежали, и ну крутиться! Сальто вертели всякие, друг дружку подбрасывали. А рядом клоун крутится, да передразнивает по всяческому.
— Да это всякий умеет! — И голос такой пронзительный, противный, на всю арену. Те сальто-мортале крутят, клоун кувыркается нелепо, и после с важным видом раскланивается. И всё время повторяет, што ето всякий сумеет.
А потом меня за руку раз! А у меня рефлекс. На арену-то меня клоун выдернул, потому как мужчина взрослый и жилистый, а дальше всё. Он с вывихнутой рукой лежит, мордой размалёванной в пол, я на нём, руку выворачиваю, а публика хохочет.
Тьфу ты, думаю. На ровном месте в историю попал, ну што за судьба такая! Назад было засобирался, ну глянул — сидят Фирка с Санькой, глазами восторженно пялятся, ну и остался!
Клоун молодец, как так и надо продолжает. Покряхтел так, оббежал меня опасливо, отчево публика снова захохотала.
— Вот это, — Говорит, — я понимаю! Искусство джиу-джитсу! А это так…
И рукой машет на акробатов.
… — каждый повторить может!
А меня што-то закусило, ну и повторил кое-што! Так-то я не акробат, но на руках походить иль сальто с фляком крутануть, што ж тут таково для танцора хорошево? А потом в нижний брейк ушёл, да и вверх вышел, на руки. Попрыгал на руках, ногами в разные стороны помахал, с рук-то. Публика ахает, а акробаты молодцами оказались — взяли, да и захлопали!
Назад когда с цирка шли, Ёсик задумчивый был, я даже пошутил:
— Ушёл в себя, вернусь не скоро!
Посмеялись, а Ёсик даже не среагировал на шуточку.
— Ты обучать кого будешь? — И на меня смотрит.
— Да не собирался даже! Так, Саньку малость, ну и Фиру.
— Тогда ой! — Серьёзно так говорит, — Потому как к тебе ещё до сегодня половина босяков с Молдаванки за научить придёт. Оно конечно, «нет» даже от дяди Фимы, это серьёзное «нет», не говоря уж о повыше. Но я бы лучше расстарался хоть на пару разиков в неделю, потому как Молдаванка, она такая! Но решать тебе.
— Вот же ж! — И руками себе в волосья — для стимуляции мыслительного процесса, значица. Где бы на всё это время найти!
Потому как оно хоть и лето, но за книжки забывать нельзя, не зря ж тащил!? Танцы ещё, шахматы, гитара, Одесса и вообще… Фира, например.
— Где бы мне взять секретаря и двадцать шесть часов в сутки?!
Седьмая глава
— Руки! — Скомандовала тётя Песя, и я задрал их наверх.
«— Тренировка для семейной жизни», — Вылезло из глубин подсознания.
Тётя Песя тем временем подшивала жилетку прямо на мне, што-то там намётывая и закалывая.
— Опусти. Покрутись теперь, будто танцуешь… ну как на тебя шито! И кипу давай-ка! А?
Толкнув меня к зеркалу, она замерла сзади с видом счастливой мамаши, удерживая за плечи. В зеркале отражался вроде как и Егор, но вроде как и Шломо, только што пейсов не хватает. Ну да в Одессе таких много! Да и блондинистых идишей достаточно, особенно если взять за польских или немецких.
— Ну… нормально, — Повторяю неуверенно, — То есть хорошо! Странно просто.
— Замечательно выглядишь! Всё, руки в гору!
Осторожно стянув с меня жилет, она начала подшивать ево, мотнув головой в сторону двери. С облегчением ссыпавшись вниз, наткнулся на Саньку и увидел, как тот круглит глаза, тыкая пальцами.
— Чево?
— Ну точно — Шломо!
— Чево?!
— Кипу сними!
— Тьфу ты! — Рука тронула шапочку, но назло оставил её на голове. Что ж теперь, в карман пихать? — Твой черёд… Рувим!
Задолго до полудня мы были готовы. Рубашки накрахмалены так, што чуть не до картонности, ботинки начищены до зеркального блеска, головы и уши вымыты.
Свадьба!
Еврейская, и потому ни разу непривычная, но тоже — всем обществом гуляют, без особово разбора на идишей и гоев. В Одессе так, за местечки не скажу. Ну да за Одессу сами жиды говорят, што излишне настойчивых раввинов, требующих соблюдать всё и вся, без понимания момента, они и тово, поколотить могут!
Да и как иначе-то? Молдаванка, она еврейская чуть не насквозь, но и других народностей хватает. Греки есть, русские, молдаване те же, болгары. В одних дворах живут, в одних домах нередко.
А свадьбы любые во дворах играют. Не погонишь же со стола человека, который с тобой по соседству живёт? Ну то есть погнать-то можно, но ведь и аукнется потом не раз!
На киддушин [13] или тем паче эрусин [14] чужинцев, знамо дело, не пригласят, а так-то да!
Свадьба не так штобы очень рядом, но невеста и даже жених каким-то дальним боком приходятся родственниками тёте Песе. Закончив с жилетками, тётя Песя заметнулась в соседний двор помогать. Я засобирался было тоже, но Фира остановила тихохонько.
— Не обижайся, но ты же «вроде как» Шломо, а так-то Егор! Еда на еврейской свадьбе дело такое, што должна быть приготовлена по всем правилам, в такой день и не всякого еврея на кухню пустят!
И смотрит етак, што видно — самой неловко. Я закивал, так Фира сразу и просияла, што не обижаюсь, да с матерью и ускакала.
Мы с Санькой… ну то есть с Рувимом! Остались, да с другими вокруг да около шляемся, байки слушаем, да слухи собираем. Много народу незнакомых, страсть!
Оно ведь помимо соседей по Молдаванке, так ещё из других мест всяково народу полно. Родня, знакомцы и друзья, партнёры по всякой деятельности. Идиши, они ведь не только здесь живут, но и по всему городу, и много притом.
Нас через ето дело знакомили со всякими. Вроде тово, что мы хоть и не жиды, пусть даже и в ермолках, но зато дела ведём с… Здесь палец многозначительно так задирался наверх, и собеседнику шепталося на ухо. Тайна вроде как. Все всё знают, но положено так. Етикет!
Те сразу кивают уважительно так, и серьёзно уже разговаривают, даже если взрослые совсем. Не через губу, а на равных, некоторые потом даже детишек своих для знакомства подводили.
Обсуждали жениха, но почему-то всё больше через ево почтенных родителей. Папеле держит на паях не самый маленький магазанчик, а мамеле — единственная и потому любимая дочка почтенного зубново врача. Жениху, Эхуду, предстоит унаследовать зубоврачебный кабинет, потому как на лавочку папеле есть двое старших братьев и одна сильно старшая и не сильно красивая сестрица, дай ей Б-г жениха хорошево! А жениху ейному, будущему, здоровья и терпенья побольше, потому как она на красоту не очень, а вот на характер очень даже. И на поперечность в теле тоже очень даже, да так, што прямо ой!
Невеста тоже достойная — папеле небезызвестный панамщик [15], ни разу серьёзно не попавшийся за нежадность на взятки, и ныне отошедший от дел. Ну то есть отошедший ровно до того случая, когда случай не подвернётся в руки. Как ни крути, а — партия!
Утомились чуть от знакомств и болтовни, да и присели с Чижом в сторонке, в прохладце, отойдя метров за сто от суматохи и толкотни.
— Интересно, но утомительно, — Сказал дружок, сидя на кортах и обмахиваясь ермолкой.
— Ага! А самое страшное знаешь? Я ведь их понимаю!
— Говорил уже, — Вяло отозвался Санька, — языки тебе хорошо даются, вот уже и идиш через пень колоду могёшь.
— Не! Не просто язык, а… — Я призадумался, — вообще! Говорят эрусин и нисуин, так понимаю!
— … гои! — Вклинился громкий кто-то за низеньким забором, разговаривая на идише вперемешку с русским, — Мальчики ровесники моего Малха, так смотрю на них и думаю — может, мне ребёнка в колыбели подменили? Гляну на сынулю своего, так руки опускаются к ремню. Может, не поздно ещё нового сделать, а? Нового постараться или этого обстругать под моё надо?
Переглянулись мы, поморщились, да в сторонку пригнувшись, не сговариваясь. Ето в первые дни лестно было такое слушать, пока привычки местные не поняли.
Любят здесь почему-то детей своих стыдить, и если кто из христиан лучше окажется, особенно по уму, так чуть не в нос чад етим тыкают. Но как-то так получается у них, што будто на диковинку цирковую указывают, навроде бородатой бабы.
«— Смотри! Гой, и тот лучше тебя!»
Тфу ты! Неприятно. Оно канешно, если покопаться, так и у нас тоже хватает таково, што жидам неприятным кажется. Просто когда ты в стороне от етого, то вроде как и тьфу, ерунда. А когда пальцами тыкают, так и нет.
— Ви ещё здесь? — Удивилась тётя Сара с нашево двора, наткнувшись на нас, — Переодевайтесь в праздничное и давайте сюда! Жениха с невестой скоро придут, а вы тут вот так!
Сбегали и переоделись, но как оказалось — сильно заранее. На солнце успели пропотеть, высохнуть и снова вспотеть. Ну да ладно, как и все!
Во дворе заканчивали последние приготовления, и занятые етим женщины суетились с видом паническим и невероятно важным. Даже если они всево-то отмахивали мух от рыбы, то делали ето так, будто жених с невестой вот прямо идут от синагоги и мечтают вслух об етой несчастной рыбе. Вот так вот идут и говорят — риба, риба! Мы хотим рибу! Где наша риба?!
— Орешки! С черносливой орешки где!? — Раздавалось то и дело визгливо, и очередная тётя Хая начинала свару на пустом месте, или срывалась и бежала куда-то, смешно переваливаясь телесами.
— Куры! Я тебя умоляю! Кому сказала расставить так, а он? — Руки упирались в боки, и на грешника смотрела не иначе как сама Лилит, готовая выпить душу за столь тяжкое прегрешение. Грешник делал ножкой булыжники двора или сварился в ответ, в зависимости от степени осознание вины и характера по диагонали.
— Сёма! Сёмачка! Иди сюда, золотце! — С оболтуса лет пятнадцати, с плечами шириной с хороший шкаф и шеей циркового борца, наплёванным платочком стиралась со щеки настоящая или выдуманная грязь, — Садись сюда, золотце, здесь тебе будет лучше видно куру и рибу. Проверь, руки до всего дотягиваются, или нужно што-то подвинуть поближе? Подвиньтесь отсюда, мой Сёмачка слабенький, ему нужно хорошо питаться!
— Фотограф! Где этот фотограф!?
Упитанная женщина, близкая к невесте, за руку вытащила откуда-то фотографа с ящиком, и потащила ево буксиром, взламывая толпу мощной грудью и пугающим выражением лица с несколькими волосатыми бородавками в стратегических местах.
— Снимай! — Приказала она, широким жестом указав на стол, — Мы хотим показывать потом за нашу свадьбу! Штоб ни одна сволочь, особенно дядя Исаак из Бердичево, не говорил потом, што мы пожалели за наших детей!
Фотограф повозился немного, и снял-таки ломящиеся от блюд и напитков столы с выгодного ракурса.
— Всё в ажуре, мадам! Будет не фотография, а настоящий натюрморт большого искусства! Из Лувра будут потом приезжать и вздыхать под вашим балконом, выпрашивая фотографию в музей на посмотреть, как образец настоящего одесского натюрморта!
— Я думал, ето никогда не кончится, — Пожаловался Санька тихохонько, расстёгивая жилетку и поглядывая на молодых. Носатый, изрядно угреватый жених смотрелся щипаным орлом, но явно уверен в своей мужской неотразимости. В своём черном костюме из английской шерсти, он чуть не плавится под солнцем, отчего угри блестят совершенно вызывающим образом, переливаясь на свету каждый по отдельности и все разом.
Невеста такая же носатая, изрядно похожая на жениха, только кожа нормальная почти што. Она в простом белом платье, достаточно скромном на вид, но как мне шепнули — ни разу не дешёвом. Да и невеста, поговаривают, не так штобы и скромная. Не попадалась, ето да! Хотя тут как сказать — могут поговаривать, а могут и наговаривать!
— Они што, родня? — Поинтересовался я у одново из недавних знакомцев. Мы все сидим отдельно — мужчины от женщин, дети до тринадцати лет от прочих.
— С одного боку троюродные брат и сестра, а с другого она ему двоюродная тётя, — Отозвался тот, — Передай курочку! Да не надо всё блюдо! Хотя так и получше. Ножку или крылышко взять?
— Бери всё, — Посоветовал Чиж, — што не съешь, то надкусаешь.
Мы с ним так и делали — не столько ели, сколько пробовали, потому как интересно. А вот вкусно не всё! Некоторые блюда такие, што прям в салфетку выплюнуть хотелось, но ничево, глотали не жуя.