— Госпожа… довольна?
— Госпожа торопится!
Эти слова подбросили его на ноги. Миг, и пиджак застегнут, скрывая недостачу пуговиц на рубашке. Убедившись, что я могу встать, распахивает дверь:
— Прошу!
На лицах охраны — полное равнодушие. А ведь они понимали, зачем мы закрылись в этой странной комнате! И там не менее… Наверное, это очень полезно — иметь таких вот безмолвных людей рядом. Можно делать что угодно, не боясь осуждения.
В машине Кен тоже садится на заднее сиденье, сразу опуская перегородку между салоном и водителем.
— Я узнал о Ларсе.
Только вот я ничего не хочу слышать! Так боюсь разочароваться, что готова оставаться в неведении. Но только по поводу Ларса! Не Кена.
— Куда ты ушел? Почему бросил меня, когда обещал защищать?
— Оправдываться не буду. Скажу только что Глава заболел. Пришлось мчаться к нему.
Ну а чего я хотела? Мой дед для Отани — главная святыня.
— Господин просил вас прийти, как только вы вернетесь.
Вот чего мне сейчас хотелось меньше всего, так это говорить о деде! Пришлось менять тему:
— Так что там с Ларсом?
Отани снова протянул пластиковую папку. В ней, скрепленные скрепками, лежали распечатки и фотографии.
— Вижу, в Кланах очень любят бумагу…
— Бумага — это статус. Госпожа, привыкайте, вы — наследница, вы не можете позволить себе…
— Никакая я не наследница. Не хочу. И не будут! — я вырвала папку из его рук и погрузилась в чтение.
Ларс все-таки меня предал. Не сразу, и словно нехотя, но — предал.
Его долго подкупали, он держался, но когда пообещали дать дорогу его новеллам…
Теперь стало понятно его нежелание общаться: Ларсу было стыдно.
— Что вы желаете с ним сделать? Убить?
Говорить не хотелось. Хотелось плакать. Но я загнала горе в самый дальний уголок души и когда повернулась к Кену, глаза остались сухими:
— Зачем же так сразу?
— Простите. Я забыл, что вы не любитель прямых путей… Испортит ему жизнь? Уничтожить как художника?
Я долго молчала, смотрела в окно, думала. Ненависть к деду и Кену выжгла душу настолько, что на другую злости совсем не осталось.
— Не надо. Просто сообщите, что Лара Журавлева умерла.
— И… все?
Отвечать не стала. Прикрыла глаза и вспоминала. Как росли, как он учил меня бегать, как впервые привел в запретку… И ту ночь после убийства родителей…
И ничего не чувствовала. Словно и не со мной все это было. Словно прочитала давным-давно в книжке и вот теперь обрывки истории сами собой всплыли в памяти.
Ну что же… Известие о смерти подруги обрубит все концы. Пусть Ларс живет с этим. Если сможет.
— Госпожа? — Кен все-таки решился отвлечь. — Госпожа, мы приехали.
76
Глава 16
Нас встречали. У входа выстроился коридор из саро. Идеальная линия, синхронный, словно отрепетированный поклон.
Они так и стояли, согнувшись, пока мы шли от машины до двери. Интересно, это Кена приветствуют, или меня? Наверняка слухи о скандале разлетелись по всем кланам. Кстати, а что это за Великий Совет?
Спросила у Кена. Пусть объясняет, раз уж заварил эту кашу.
— Общий совет всех кланов. Высшая инстанция. Прошу!
Уши привычно заложило — я уже отвыкла от скоростных лифтов, городскому шуму и суете. Даже соскучилась. Но отдыхать времени не было — двери распахнулись, впуская нас в святая-святых здания — личные покои самого могущественного человека Города — Главы Первого Клана.
Он совсем терялся в своей огромной кровати. Сухощавое тело опутывали разноцветные трубки и провода. Шумное дыхание заглушалось гудением множества аппаратов, поддерживающих его жизнь. Трость стояла рядом, но высохшая рука лишилась силы.
Все, что сумел Глава — пошевелить пальцами, подзывая нас поближе. В водянистых глаза стояли слезы, а рот кривился в несмелой улыбке.
Глава пытался что-то сказать, но удалось не сразу:
— Я… должен… просить прощения за…
Отани ринулся помочь, перевести, сказать за него, но злой взгляд заставил его заткнуться. А я поняла, как этот старик умудрялся держать в узде своих головорезов: его воля оказалась сильнее тела, и даже в таком состоянии старик внушал трепет.
— … за все, что ты перенесла… За забвение… За нищету… За бесправие… Дочь моего рода… не получила того, что ей…
Слова с трудом слетали с губ старика, перемежались хриплым дыханием и надсадным кашлем. Но Глава не позволял остальным помочь, рассказать за него:
— Ты вправе… ненавидеть… И задавать вопросы…
— Он у меня только один: за что убили моих родителей? Они спокойно жили, ни на что не претендовали, мечтали лишь о тихой судьбе. За что? — последние слова я прокричала, не в силах сдержаться.
Наверное, нельзя кричать на стариков, тем более — на умирающих. Но мне было все равно: в кои-то веки я стояла лицом к лицу с главным своим врагом. С тем, кто превратил мою жизнь в ад.
— Прости… не успел… спасти…
Силы у старика закончились. Приборы вокруг запищали. призывая врачей. Но Глава смотрел не на них — его взор приковала простая деревянная шкатулка на прикроватном столике.
— Тебе, — выдохнул он, теряя сознание.
Врачи засуетились, а я смотрела на простой деревянный ящик, который Отани протягивал двумя руками. Взять решилась не сразу — казалось, внутри таится что- то ужасное, страшное и очень опасное, вроде ядовитой змеи.
Но стоять в центре людского водоворота, мешая врачам, было глупо. И я забрала шкатулку.
— Госпожа, — Отани жестом указал на выход.
Здесь, в главном доме Первого Клана мне отвели очень простую, но при этом просторную комнату. Кровать, туалетный столик, полукруглый диван в зоне отдыха… И пустая гардеробная. В ванной я нашла полотенце и халат.
— Простите, но пока вы не имеете официального статуса, — Отани с непонятным выражением лица осмотрел комнату, задержав взгляд на кровати. — Поэтому прошу не выходить без причины. Если что-то понадобиться, скажите охране.
За дверью замерли четверо саро. Телохранители. Стражи. Тюремщики. Снова плен! Но чего ждать от судьбы в этот раз, я не представляла.
— Скоро придет горничная, она принесет одежду и ужин. Отдохните как следует, госпожа. Завтра с утра на Совете вы должны быть прекрасны!
— Подожди! — остановила я Отани. — Если ты мне понадобишься…
— Скажите охране. Я приду, — не колебался тот не секунды. — И… не советую бежать через окно. Здесь нет спасительных карнизов.
Зря он это сказал. Напомнил о прошлом…
Но я изменилась. Стала другой.
Больше не побегу. Встречу судьбу лицом к лицу, и пусть попробует подложить мне свинью!
Взгляд упал на шкатулку. Что же там такое, если дед… то есть Глава, считал важным отдать это даже умирая? Подошла к столику, и зеркало отразило мое движение.
Какой ужас! Бледная, с потекшей косметикой, в мятой одежде… да еще свадебной! И я в таком виде разгуливала по Городу? Хорошо, что большую часть времени провела в машине. Но почему-то стало неприятно, что Отани видел.
Шкатулка подождет! Сначала — душ!
Белила смешивались с водой, делая ее похожей на молоко. Я снова и снова наносила на лицо средство для снятия макияжа, но косметика въелась в кожу, хоть мочалкой три!
— Попробуйте, — я не сразу поняла, что это не вода шумит так причудливо.
Рядом стояла девушка чуть старше меня самой. Одной рукой она обнимала ворох полотенец, а второй протягивала какое-то средство.
— Простите, — она сильно смущалась, я не должна была, но… — вот, — положив полотенца на тумбочку, она выскочила из ванной.
А я взяла отставленный ей бутылек.
Жидкость пахла маслом. И немного фиалкой. Невесомо пенилась в ладонях и мягко прикасалась к коже. А еще — полностью смыла эти проклятые белила.
Приведя себя в порядок, я закуталась в халат и вышла из ванной. Надежды, что горничная еще в комнате, не сбылись. Девушка расправила кровать и подала ужин, после чего испарилась.
А еще на вешалке ждал строгий бежевый костюм, а рядом, на стуле, стояли туфли, сумочка и лежала шляпка с невесомой вуалеткой. Какая прелесть!
Шкатулка была там, где ее оставил Отани. Но голод оказался сильнее. К тому же я решила, что все, что так важно для Главы и Клана подождет. Сначала — мои собственные потребности.
Но любопытство никуда не делось. Как ни хотелось мне насладиться изысканной едой, проглотила ее, не почувствовав вкуса. А потом открыла шкатулку.
77
Стопка тетрадей. Бумажных — невероятная редкость. Снизу — в дорогой обложке, с золотыми тиснением. Мерцающими ручейками линии растекались по кожаному переплету и складывались в хорошо знакомый рисунок — герб Первого Клана.
Эти тетради выглядели самыми старыми, слишком уж были потрепанными.
Сверху лежали попроще.
Картонные обложки украшали посыпанные блеском рисунки: бабочки, котята, щенки. Не самое дешевое удовольствие, но одна-две таких тетрадки можно было найти в каждом доме, их покупали для особенных записей, для которых коммуникатор казался слишком простым. Даже у нас они были… Стоп!
Вот эта, с синей бабочкой — точно мамина! Давным-давно я пролила на обложку сок, вывести пятно не получилось, и теперь оно проступало сквозь цветной картон грязно-розовой кляксой.
Когда я ее открывала, руки дрожали.
Мелкие, ровные буквы. Идеальный почерк. Мама даже меня заставляла учиться: добыла где-то стальное перо, чернила и я часами переписывала алфавит на специальном куске пластика. В день требовалось повторить упражнение десять раз. Кажется, маме приходилось куда тяжелее.
Слезы застилали глаза, мешая читать. Обычный дневник, такие многие ведут. Но… почему он здесь? Ах да, Отани. Наверное, обыскал квартиру. Нашел, принес добычу Главе… А тот отдал мне.
Зачем? Явно не просто так?
Ночь не принесла желанного отдыха. Она погрузила в воспоминания. Пожелтевшие страницы уносили в прошлое, когда мама была совсем юной девушкой…
Я знала, что ее вынудили бежать, это было единственной альтернативой смерти.
Тетради рассказали совсем другую историю.
Я листала страницу за страницей, вглядываясь в выцветающие строчки. Смеялась, когда мама писала о чем-то веселом, плакала, когда она перечисляла свои обиды. И замирала, когда она рассказала о знакомстве с папой.
Страх оказался слишком силен. Я огляделась: на кровати разложены тетради, подушки даже не смяты, а в окно врывается рассвет.
Не успела! Надо было читать именно с этого места!
И, в страхе опоздать, я снова нырнула в мамино прошлое.
Во Втором Клане все рассказывали совсем по-другому.
Мама выбирала слова, но в них все чаще проскальзывала тревога: в Клане что-то происходило. Пока незаметно, исподволь, но перемены казались неотвратимыми и… страшными.
Написать о них она решилась, лишь, когда покинула дом. Она действительно бежала. И действительно от ненавистного замужества. Вот только жениха ее нашел не отец. Тот, наоборот, был против объединения со Вторым Кланом. Но его силы оказалось недостаточно, чтобы спасти дочь: враг вовсю запустил щупальца в казавшуюся непоколебимой организацию.
Понимая, что наследница — единственная надежда Первого Клана возродиться, он вычеркнул ее из семейного реестра и помог бежать. А перед этим благословил на замужество. Мама все-таки вышла замуж за любимого.
Папа поклялся оберегать и жену, и ребенка, если он родится. И держал слово.
Так вот почему мы так часто переезжали! Я плохо помню прошлые квартиры, была слишком маленькой, и не успевала привязаться ни к одно из них.
Так было до моих восьми лет. Тогда родителям показалось, что они сумели спрятаться от преследователей. И честно не давали знать о себе даже друзьям. А с отцом связалась только когда поняла, что их раскрыли.
Тревога была в каждом слове, в каждой букве. Мама ждала помощи. Увы — она опоздала. Теперь я понимала, что делал Отани в нашей квартире. Меня ждал.
Только… почему молчал? Почему не сказал сразу? Почему позволил ненавидеть себя и деда?
— Потому что вы мне не доверяли. Что бы я ни сказал, вы бы не поверили.
Я смотрела на стоящего напротив саро и знала: он прав.
Боль потери и ненависть лишили меня разума. Я не понимала, что творю. Видела лишь то, что показывали кукловоды.
От этого стало так больно…
И я заплакала.
Навзрыд.
Как ребенок.
Впервые по-настоящему, и из-за родителей, и из-за жалости к себе…
Кен оказался рядом. Обнял за плечи, позволил уткнуться лицом в грудь. И долго гладил по спине.
Тепло. Уютно. Спокойно.
Как давно я не чувствовала себя в безопасности. Но не сейчас. Сейчас была уверенность — Кен разорвет любого, кто посмеет причинить мне вред.
А я… Я так виновата. Бедный, чего он только не вынес. Но почему-то мне совсем не стыдно за те ночи, когда Отани стоял на коленях голый, с завязанными глазами, или…
Сердце бьется сильнее. В животе пустота, тронь — взорвется горячим фейерверком…
Тянусь вверх, к плотно сжатым губам. Ммм… имбирь. Терпкий, пряный…
Кен не сразу отвечает на поцелуй, только когда я пытаюсь засунуть язык в его рот. Разрешает, но лишь на мгновение. И вот уже его язык блуждает по моему небу и губам. Эта ласка кажется такой интимной… гораздо интимнее той, что была в прошлый раз, и до этого…
И ее мало. Хочется большего.
Руки сами развязывают поясок. Халат падает на пол сразу, а не скользит по спине, как шелковое кимоно. Мне без разницы. Главное, что губы Кена теперь могут гулять по обнаженной коже. По шее, плечам, груди… Особенно груди!
Соски напряглись так, что больно. И эта боль проходит только когда Отани берет их в рот, ласкает языком, посасывает… Тот миг, когда он оставляет один, чтобы добраться до другого, кажется вечностью. Это раздражает! Так же, как и эта треклятая рубашка. Хочу чувствовать не ткань, а тело. Горячее, сильное тело!
78
Оно отвечает на ласку, мышцы напрягаются от прикосновений, и чувствовать их под шелковистой кожей — приятно.
Быстрая дорожка поцелуев снизу вверх заставляет стонать от предвкушения… Но пока рано. Очень рано. А еще…
Тяну Кена на кровать. Он подчиняется безропотно, спокойно — как всегда. Только в замутненном желанием взгляде вопрос и капелька опасений.
— Не бойся. Сегодня ничего не бойся… — шепчу в ухо, ловлю губы, и не слышу — чувствую ответный шепот:
— Не буду.
Но тело говорит о другом. Слишком напряжена спина. И плечи застыли в ожидании. Тонкие ноздри трепещут, словно у зверя, что пытается учуять опасность. Сегодня ее нет. Я открыта — так же как и Кен в прошлом. И мне мало губ, языка, пальцев. Хочу большего. Всего!
Кен знает, что делает. На миг просыпается ревность — он слишком опытен! Слишком… Но вихрь поцелуев уносит мысли о его прошлых женщинах. Это было прежде. Сейчас же есть только я. И мои желания!
Отани плавится от ласк. В глазах — безумие, но оно отступает, стоит Кену понять, чего я хочу.
— Нельзя! — откатывается на край постели.
— Почему?
— Вы наследница, и…
— И что? Ты же сам говорил, что всем плевать, с кем я буду спать. Главное — родить сына.
— Вы еще не замужем. Господин еще не выбрал наследнице супруга, с которым она проведет первую брачную ночь.
Не выдерживаю. От собственного хохота закладывает уши:
— Плевать на деда! И на остальных! В конце концов, я работала в борделе. Кто будет дать невинности от шлюхи?
— Госпожа! — вот теперь узнаю Кена. В темных глазах — пламя страсти, огонь желания, гнев и… надежда.
— Кен Отани! Ты клялся мне в преданности! — голос звенит, как натянутая струна, и тут же превращается в шепот: — Обещал, что выполнишь любое, даже самое безумное желание!
Он очень старался, чтобы мне не было тяжело. Но эта тяжесть вызывала новое удовольствие. Хотелось впитать его без остатка, чувствовать каждой клеточкой, слиться в одно целое.
— Ты уверена?
— Да.
Мягкое движение и я не могу сдержать шипения. Возбуждение не исчезло, но саднящая боль отрезвила.