Айслу обиженно фыркнула:
— Вот и Крошка Ру так же среагировал. Классная же стрижка!
Отец мрачно кивнул, стрижка действительно была стильной и модной: короткая, открывающая ухо с одной стороны, с косой чёлкой, переходящей в каре на другой.
— Косы твои жалко, — пояснил он. — Красивые… были.
Глава 10. Невеста
«Красивая коса у Матрёны. Ниже пояса, чуть не в руку толщиной. Почти как у моей Ласточки, только что — русая. Сама-то Матрёнка и выше, и в теле, а коса — да, похожа», — думал Егор, направляясь к церкви. Беловы, как и все православные обитатели крепости, к заутрене ходили нарядные и торжественные.
Глава семейства ушёл ещё до рассвета. Уговорил его священник как-то с певчими спеть. Согласился старый вояка. Не пропадать же голосу зычному командирскому. Раз спел, другой, а там и пристрастился. Всю душу в пение вкладывал. Как и во все дела, за какие брался. Ценил его за то священник, сам таким был. Проповеди воскресные и праздничные со всех деревень да станиц окрестных послушать сходились. А в этот раз речь пошла о Петре и Февронии, о любви верной, о семье крепкой. Бабы да девки украдкой глаза утирали, Егора и то проняло. Подумывать стал, и ему пора семьёй обзаводиться, раз уж по любви не вышло, любую подходящую девицу сосватать можно.
Выходили люди из церкви просветлённые. С утра тучки набегали, а тут солнышко выглянуло, на листьях заиграло, словно вместе со всеми радовалось. Заметил Егор, пока к дому шли, что парни и мужики молодые на Матрёну заглядываются. Казаки встречные приосаниваются. Сам пригляделся: хороша. Только разглядел наряд новый. Матрёна приотстала, подружек встретила. Егор спросил у приёмных родителей:
— А чего это наша Матрёна наряды меняет, прихорашивается?
Мать аж руками всплеснула:
— Егорша, да как иначе? Она же на выданье. Заневестилась.
Отец добавил:
— Матрёнка у нас девка видная, справная, думается, к зиме сваты пожалуют. А там, глядишь, на Красную горку и свадебку сыграем, — и, посчитав объясненье достаточным, обратился к жене: — Глашенька, дозволь сегодня винца испить.
— Да я и сама пригублю. Уж больно ладно батюшка-то говорил. А уж ты-то как пел, соколик мой! — отозвалась жена.
Егору не особо по нраву новость о сватовстве пришлась, а почему, сам не понял. Но вскоре он всё забыл за новым делом. Для церкви икону Николая Чудотворца взялся из яшмы мозаикой выкладывать. Поначалу разрывался между мастерской и хозяйством, да отец заявил:
— Урожай собран, сена вдоволь заготовлено, а со скотинкой сами управимся. Уж ежели напасть какая, работника наймём. Ты, сынок, от дела не отвлекайся, покуда готово не будет, яшма хуже бабы ревнивой. Сам ведь говорил.
Егор согласно кивнул, говорил. Давно мастер заметил: стоит чем другим заняться, отвлечься, как работа стопорится, при резке камень раскалывается и прочие неприятности. Зарок себе дал: не успокаиваться пока вещицу яшмовую до ума не доведёт. Слово мастера тоже крепко держал. К какому сроку пообещает, к такому и сделает. К зиме управился. В дар церкви преподнёс. Священник расчувствовался, благодарил, да благословлял мастера за такой подарок. Чуть не вся крепость перебывала в церкви за неделю, к иконушке новой свечи поставить. Иноверцы и те эту новость обсуждали. Их мулла Егору заказал шкатулку из яшмы для хранения Корана. Согласился мастер, платы предлагаемой не взял. Предупредил лишь:
— Весны дождусь, камень по размеру подходящий ещё найти нужно. А к осени будет шкатулка.
Зима выдалась снежная, с буранами. Как и обещал старик Белов, после Рождества появились сваты. Чуть не каждый день с начала недели приезжали на телегах, а кто и верхом. Всех старики встречали-привечали, да согласие давать не торопились. Матрёна от подобного внимания ещё больше расцвела. Егор старался при сватовстве не присутствовать. Сердился, скрывался в мастерской. К субботе не выдержал. Как очередные сваты уехали, вернулся в избу и, не раздеваясь, только шапку скинул, спросил:
— И кто на этот раз сватал?
— Тимоха Рябой, — ответила мать.
— Он же из казаков, — Егор удивлённо вскинул брови.
Матрёна осерчала:
— Пусть из казаков, а и я не мужичка! Как никак, папенька унтер офицер в отставке, герой, французского генерала в плен взял.
Ни слова не говоря, Егор развернулся и выскочил в сенцы, оставив домашних в недоумении. Вернулся вскоре, да не с пустыми руками. На стол выложил голову сахара, фунт чаю, два отреза ситца. Протянул по полушалку Матрёне и матушке, отцу же вручил новенький картуз, после чего заявил:
— И ещё свата принимайте. Зачем тебе, Матрёна, из дома отчего уходить? Захочешь — бери в мужья. Хоть я и не казак, да тоже кой-чего умею!
Матушка охнула, отец крякнул, а Матрёна зарделась вся и ответила:
— Согласна я. Давно тебя, Егорушка, прилюбила.
— Ну, что ж, раз ты, дочь, согласна, так тому и быть. А уж нам лучшего зятя и не надобно, — сказал, как припечатал отец.
Обвенчались на Красную горку. Не поскупился Яков Белов на свадьбу родной дочери и приёмного сына. Вся крепость гуляла.
Молодым постелили на сеновале.
— Не замёрзнете, тепло, да я там и тулупчик оставила, — шепнула мать счастливой невесте.
Утром старики поднялись чуть свет. Гости вернуться обещались. А тут и Матрёна в избу зашла.
— Дитятко, да что ж ты соскочила, и без тебя бы управились! — воскликнула мать.
— Да ладно, маменька. Вон и Егорша рано встал, в мастерскую отправился.
Мать с отцом на мгновение замерли. Затем старик негромко выругался, перекрестился со словами: «Прости, Господи, за сквернословие».
— Что это вы, папенька? — спросила Матрёна, зевая.
— Да руку ушиб, — соврал старик, скрывая досаду. Однако когда через час появились ряженые во главе с кумой, встретил их словами: — Долго спите. А наши-то молодые — птички ранние, давно на ногах. Все в работе, все в заботе. Не чета некоторым.
Его поддержала жена:
— Да ты, кумушка, не расстраивайся, сеновал до тебя не убирали, поёдём простыни смотреть.
Матрёна залилась стыдливым румянцем, вызвав одобрительное шушуканье гостей. Матушка повела всех к сеновалу. Смело повела. Не зря, как Матрёна появилась, сама туда сбегала. Мало ли, а вдруг молодые не сдержались до свадьбы, в одном ведь доме жили, бок о бок. На этот случай уж и курицу приглядела, чтоб рубить не жалко, — простыни кровью мазать. Не пригодилось. Да вот только не знала старуха, радоваться ли тому. «Не любит Егорша Матрёнку, — подумала, да себя же осадила: — Ничего, стерпится-слюбится».
Глава 11. Стерпится-слюбится
Слава мастера росла. Уже не только местные купцы, но и из Оренбурга и Самары приезжали, заказать чудесные картины, шкатулки, подсвечники, украшения из яшмы. А из Екатеринбурга промышленник сманивал Егора к себе на завод, златые горы обещал. Денежки в семье завелись, по меркам обитателей крепости не малые. Егор дом поставил кирпичный, двор в двор с родительским, старики переселяться не захотели, остались в старом, мастерскую новую, подручных нанял. Однако сам по-прежнему дневал и ночевал в мастерской.
Не забывал мастера и граф, каждый раз проезжая через Орскую крепость, заходил: чаще заказ сделать, а то и просто. С удовольствием общался со стариками, шутил с Матрёной. А в последний раз и вовсе в краску её вогнал. Сказал Егору:
— Ох, голубчик, и хороша у тебя жёнка. Будь я помоложе, ей Богу, увёл бы!
Матрёна, родившая к тому времени двоих сыновей, вошла в женскую пору. Красивая, статная, да вот куда-то подевались её смешливость и задор, всё чаще грустила и печалилась. Изо всех сил старалась скрыть, что не очень-то счастлива в супружестве, да шила в мешке не утаишь. Как-то вышла она из лабаза, а мимо отряд казаков ехал. Один казак приотстал, спешился, подошёл, ведя коня в поводу.
— Доброго здоровьица, Матрёна Яковлевна, — сказал.
— И тебе не хворать, Тимоша, — поприветствовала Матрёна одного из своих незадачливых женихов.
— Слыхала, нашу крепость хотят сделать станицей Оренбургского казачьего войска?
— Папенька сказывал, — кивнула женщина.
— А меня переводят. Не сегодня-завтра приказ придёт.
— Что ж, счастливого пути, — улыбнулась Матрёна и неожиданно спросила: — Почему бобылём ходишь, не женишься?
Казак усмехнулся:
— Да кому я рябой нужен?
Женщина вгляделась в тронутое оспой, но не потерявшее привлекательности лицо.
— Всё шутишь, всё такой же.
— Я-то такой же, а вот тебя, Матрёнка, как подменили. Ведь какой певуньей была, как на посиделках отплясывала. Помнишь, как в Купалову ночь с тобой вдвоём через костёр прыгали? А сейчас… Не больно весело тебе живётся.
— Нет, Тимоша, всё хорошо. Егорушка заказ большой получил, денежный.
— Да не о том ты… — Казак бросил повод, подошёл к Матрёне вплотную, взял её руки в свои и горячо заговорил: — Поехали со мной! Любить буду, жалеть! Ребятишек твоих, как родных приму! — Женщина собралась отнять руки, да на мгновенье замешкалась, казак, почувствовав нерешительность, усилил напор: — Поехали! Матрёнушка, любушка! На руках носить буду, пылинки сдувать!
С видимым сожалением Матрёна руки всё-таки отняла, ответила:
— Поздно. Не судьба. Прощай, Тимоша, — развернулась и ушла, не оглядываясь.
Направилась Матрёна к родительскому дому, сыновья постоянно у деда с бабкой крутились, да и сама она частенько гостевала у стариков. У крыльца замедлила шаг, заслышав за углом стук молотка и голоса своих отца и первенца. Подумала: «Сарай чинят». Прислушалась.
— Видишь, всякое дело сноровки требует, даже гвоздь при неумелых руках криво в доску войдёт, — учил дед. — Вот ты хочешь мастером по яшме стать, как папенька твой. Так знай: не всякий красоту яшмовую способен высмотреть, душу камня почувствовать, да на свет Божий явить…
Матрёна вздохнула тяжко, не деду, отцу бы сына наставлять, но Егорше всё недосуг. Вошла в избу и опустилась на лавку у окна. Мать пряла на новой прялке: ногой нажимала на педаль, вертелось деревянное колесо, наматывалась на бобину тонкая нить — шлёнка — с накрученным на неё ловкими руками ангорским пухом. Младший внук, не отрываясь, смотрел на бег колеса. Бабушка приговаривала:
— Вот спряду пряжу, свяжу платок пуховый твоей маменьке. Станет она у нас краше прежнего.
Матрёна не выдержала и запричитала:
— Ох, да пропади пропадом краса моя. Что ж за судьбинушка горькая.
Сынишка подбежал к матери и уткнулся в подол. Она посадила его на колени, прижала к груди. Встревоженная старуха, примотав нить, оставила прялку и подошла к дочери.
— Что с тобой, дитятко?
— Не нужна я Егорше и детки наши не нужны. Словно мимо пустого места ходит, холодный как его камень, как яшма его проклятущая! Хоть разок бы слово ласковое сказал. А ночью, как уснёт, всё зовёт басурманку свою. Во сне не меня, её обнимает! Ой, маменька, не могу я больше! — Матрёна зарыдала.
Мать подсела к ней, обняла и сама заплакала, заревел сынишка. Тут дед со старшим внуком вошёл.
— Матрёна, Глашенька, что стряслось-то? — спросил. Но женщины, как не слыхали. Старший внук тоже носом захлюпал потихоньку. В открытую плакать при деде забоялся, тот всегда говорил: «Слёзы лить не мужчинское дело». Старый вояка в растерянности пребывал не долго. Выкрикнул громко первые пришедшие на ум команды:
— Смирно! На плечо! — Подействовало. Все домочадцы плакать перестали, изумлённо уставившись на главу семейства. — Вот, другое дело, — произнёс тот и добавил: — А теперь сядем рядком, поговорим ладком. Но чтоб без этого, без рёву.
Выслушав дочь, почувствовал облегчение, всего-то, но виду не подал, спросил лишь:
— Любишь Егоршу?
— Люблю, люблю ирода, — Матрёна вновь собралась плакать, но под строгим отцовским взглядом передумала.
— А коль любишь, какой есть принимай. Егоршу нашего ангел крылом коснулся, дар особый передал. Таких мастеров — по пальцам перечесть. И как муж тебе разве плох? Не бьёт, чарку лишь по праздникам выпьет, денежку всю в дом. Вон я, небось, тоже не подарок, а ведь сколь лет вместе с твоей маменькой живём. Скажи, Глашенька.
— Да уж, по молодости много ты кровушки моей попил, соколик, — рассмеялась старуха, и спохватилась. — Что ж я сижу, обедать пора. А ну-ка, Матрёнушка, помоги на стол накрыть.
Женщины засуетились у печи. Старик подхватил младшего внука и подкинул пару раз вверх. Тот весело засмеялся.
— Ну вот, другое дело, — повторил удовлетворённо дед.
Глава 12. Тамга
Жара, установившаяся с начала лета, безраздельно властвовала над степным городом. Даже ветер не приносил облегчения — горячий, обжигающий, гонял пыль, заставлял отворачиваться редких прохожих. Виктор подумал, как хорошо, что он в отпуске: и пекло пересидит, и поработает с яшмой от души. Жаль только, в мастерской кондиционер, как дома, не установишь, в первый же день пылью забьётся. Мастер, коренной орчанин, духоту переносил тяжело, приходилось пик жары пережидать дома. Виктор называл это время «вынужденной сиестой» и позволял себе поваляться на диване у телевизора.
Зато Айслу жара была нипочём. На столик был приляпан стикер с лаконичной надписью: «Скоро буду». «Надо же, почерк один в один мой, как курица лапой писала», — подумал Виктор и защёлкал пультами. Вскоре он задремал под бормотанье диктора новостей и мерное жужжание кондиционера. Сон-воспоминание отправил в детство.
Он и двоюродный брат, приехавший погостить, идут к горе Полковник. Оба в шортах, футболках, кедах, на плечах брезентовые рюкзаки. На голове бейсболки. На мгновение просыпается сознание. Почему бейсболки, их же тогда ещё не было? Сон же ведёт дальше, оставляя вопрос без ответа. «Это яшма?!! Да у вас на всей улице клумбы такими камнями выложены», — брат разочарован. Виктор оживлённо рассказывает об обработке, шлифовке. Даже трёт поднятый камень о футболку, приговаривая: «Смотри, смотри, как заблестел!» Вот они на горе. Рядом небольшие холмики, почти сравнявшиеся с землёй, — древние могилы. Большой ворон взлетает неожиданно, заставив вздрогнуть. Показать друг другу страх нельзя. Брат ругается вслед птице и неожиданно замирает с открытым ртом. Виктор смотрит в ту же сторону. В степи небольшой табун лошадей. Его гонят всадники. Два мальчика, по виду их с братом ровесники, и девочка. На девочке белое платье, шаровары, синий бархатный жилет с вышивкой, шапка, с белым мехом и высоким султаном. Мальчишки в тюбетейках, полосатых халатах. «Кино, что ли, снимают?» — отмирает брат. «Не-а, у казахов праздник какой-то, может, сабантуй. Они тогда национальные костюмы надевают. А кони из Ударника, там даже типа школы конной есть», — поясняет Виктор. Но сам не уверен. У него возникает ощущение: всадники из прошлого, приоткрывшего дверку и позволившего туда заглянуть. А девочка кого-то удивительно напоминает. Кого-то близкого… Дочь! Озаряет внезапно. Какая дочь? Ты же ещё мальчишка, — пытается достучаться сознание.
Звонкий голос разбил сновидение вдребезги:
— Пап, смотри, что мне Крошка Ру дал! Ой, ты спишь.
— Уже не сплю, — Виктор, сел на диване и с наслаждением до хруста в суставах потянулся.
Айслу устроилась рядом и принялась выкладывать из пакета… книги. Отец даже глаза потёр, не привиделось ли. Сколько сил было потрачено и им, и его мамой, чтоб приучить девочку к чтению. Бесполезно. А тут: то библиотека, то книги, взятые у друзей. «Растёт, моя принцесса», — расчувствовался Виктор. Дочь же рассказывала:
— У Сашки дед в Горсовете, им в первую очередь дают такие книги. «Биографическая энциклопедия Орска», «Географическая», книги к юбилею. В биографической и наша фамилия! Твой пра, а мой пра-прадед. — Айслу полистала книгу: — Вот! И даже указано: «в числе лучших мастеров принимал участие в изготовлении для ВДНХ мозаики из яшмы в виде карты СССР». А вот: «дело мастера продолжили его внуки и правнуки». Это о тебе! Смотри.
Виктор вчитывался в лаконичные строки, за которыми стояла целая династия мастеров.