Джануча покачала головой.
— Сотокастры запрещены в Гитабрии.
— Я имел в виду птицу.
Она застыла.
— Ты полагаешь, я настолько опрометчива, что ношу при себе такую драгоценность?
— Судя по тому, как ты все время поглаживаешь свой карман, думаю, ты вообще никогда с ней не расстаешься.
Странно, но изобретательница будто бы вздохнула с облегчением. Словно я освободил ее от невидимых оков. Она опустила руку в карман и осторожно вынула свое драгоценное творение. При ближайшем рассмотрении птица оказалась еще более прекрасной. Крылья покрывали сотни крохотных стальных перышек. Лапы, выточенные из бронзы, являли собой тончайшую работу искусного мастера. В каждом суставе виднелись миниатюрные шарниры.
Джануча посадила птицу на плечо и села на стул напротив меня.
— Сервади Завера предупреждала, что от аргоси ничего не утаишь.
— Я не аргоси.
— Нет? Тогда кто ты?
Я пожал плечами — загремели цепи.
— Пленник.
Джануча вздрогнула, словно я ударил ее.
— Я… сожалею, что наша охрана так обошлась с тобой. Но эта маленькая вещица, к сожалению, вызвала большой ажиотаж.
— К сожалению — это еще мягко сказано, — отозвался я. — Ты ведь вообще не хотела показывать птицу.
Джануча вздрогнула и явно напряглась. Птице пришлось взмахнуть крыльями, чтобы сохранить равновесие.
— Почему ты так решил?
— Переводчики, — объяснил я. — В течение всех презентаций они говорили гладко. Но когда ты упомянула лордов-торговцев, возникла заминка.
— Были некоторые разногласия между мной и нашим правительством… относительно того, стоит ли рассказывать о моем открытии и что именно рассказывать.
— Ты не хотела лишнего шума.
Она кивнула.
— Потому что знала, как отреагируют иностранцы.
Изобретательница усмехнулась.
— Нет. — Она поднесла правую руку к плечу, и птица перепрыгнула на указательный палец. — Я боялась, что они будут смеяться надо мной. И над этой пустячной штучкой.
— Полагаю, ты переоценила чувство юмора.
Изобретательница вздохнула.
— Машины. Инженерия. В этом я разбираюсь. Мой муж говорит, что единственный аппарат, который я не могу постичь, — человеческое сердце. Боюсь, он прав.
Она что-то прошептала птице, и тонкие серебряные веки приподнялись, открывая золотистые глаза. Джануча погладила птичку голове, глядя на нее с любовью и печалью.
— Кто мог знать, что хлопанье крошечных крылышек вызовет такой ураган?
«Аргоси», — подумал я, но вслух не сказал. Фериус говорит, что иногда лучше быть тишиной между тактами.
— Делегация дароменской империи потребовала доказательств, что мои проекты не используют для изготовления оружия, — продолжала Джануча. — Глядя на мое изобретение, они видят не чудесную вещицу, а, скорее, меч в руках потенциального противника.
Еще Фериус уверяет, что «молчать» и «не говорить» — не всегда одно и то же.
— А другие делегации? — спросил я.
Изобретательница досадливо поморщилась.
— Мне сказали: представители Берабеска разрабатывают эдикт, объявляющий мою птичку оскорблением своего Бога. Они утверждают, что я общаюсь с демонами.
— Обо мне постоянно говорят то же самое.
Очевидно, Джануча не поняла шутку. Она поднесла птицу ближе ко мне.
— Скажи, что видят джен-теп, когда смотрят на нее?
Наконец мы добрались до истинной цели ее визита. Гитабрийцы, должно быть, уже поняли, что разум Крессии под контролем. Лишь один народ на континенте обладает такими умениями.
— Они видят новую форму магии, — ответил я. — Ту, которую мой народ не понимает. Они видят угрозу для всего и вся, что делает джен-теп избранными.
— Могут ли они убить за это?
— Без сомнения.
Я ответил, не задумавшись ни на миг. И это явно встревожило Джанучу.
— А если речь идет об убийстве невинных людей? Они все равно это сделают?
Даже сейчас, несколько месяцев спустя, смерть Ревиана помнилась мне так, словно это было вчера.
— Без колебаний.
Рука Джанучи задрожала. Птица, обнаружив, что ее насест ходит ходуном, хлопнула металлическими крыльями и взлетела в поисках местечка поспокойнее. Ей приглянулось мое плечо. Золотые глаза глянули на меня, и в них я увидел то, чего быть не могло…
Нифения уверяла, что, использовав десяток разных заклинаний, можно сымитировать всю физиологию птицы. Но вот разум — нельзя.
Так откуда же это взялось?
Легкий ветерок дунул мне в правый глаз, означая, что сасуцеи проснулась. Возможно, она тоже пыталась понять, как так вышло.
— Мне нужна твоя помощь, — наконец сказала Джануча.
— Один раз я уже пытался помочь. — Я пошевелился — осторожно, боясь спугнуть птицу. Загремели цепи. — Для меня это кончилось плачевно.
Джануча выглядела удивленной. Даже, кажется, раздраженной. Словно я требовал извинений. Она взяла птицу и положила ее обратно в карман.
— Знаешь ли ты, что случится, если твои соплеменники убьют дочь главного изобретателя Гитабрии? Мое правительство будет вынуждено объявить войну джен-теп!
— Кредара Джануча, за последние двенадцать месяцев мои соплеменники пытались убить меня столько раз, что я уж и счет потерял. За двенадцать часов пребывания в Гитабрии меня избили, посадили в тюрьму и угрожали пытками. Честно говоря, мысль о войне между двумя чокнутыми странами не внушает мне такого ужаса, как раньше.
— Молодой человек, уверяю: если я покину эту комнату, сервади Завера быстро разъяснит тебе, что такое настоящий ужас.
И вот что еще люди не знают о страхе: хотя к страху нельзя привыкнуть, ваш мозг постоянно обрабатывает информацию о нем. И через некоторое время вам становится скучно бояться.
— Тогда закрой за собой дверь, кредара Джануча. Я хотел подремать, а свет мешает.
Она встала и пошла к выходу. Внезапная судорога, скрутившая мои внутренности, подсказала, что я ошибался насчет — «становится скучно бояться». Самым трудным, что мне доводилось делать в жизни, было — не просить Джанучу вернуться. Но если б мы начали игру в угрозы и запугивания, я в итоге оказался бы не более чем пешкой на шахматной доске. А мне хотелось верить, что это не так.
Джануча остановилась.
— Моя дочь… Оправившись от лихорадки, она сказала мне, что вы встречались раньше, что ты ее друг. И ты будешь стоять и смотреть, как враги мучают ее, пытаясь добраться до меня?
— Кстати о дружбе, кредара. А где мои друзья?
— Целы и невредимы. Поклянись, что спасешь мою дочь, и я отведу тебя к ним.
— Мне нужны гарантии.
Изобретательница покачала головой.
— Как ты верно понял, это тюрьма. Причем особая. Ее существование наше правительство почему-то скрывает. Я не могу привести сюда твоих друзей и не представляю, как доказать, что они живы и здоровы.
Женщина посмотрела на меня так, словно изучала шестерни сломанных часов, а не лицо живого человека. Это тоже кое-что говорило мне о ней.
— Еще до того, как вошла в эту дверь, ты знала, каким будет наш разговор, кредара Джануча. А значит, у тебя есть то, что ты можешь мне показать.
Она еще не успела ответить, а я разгадал еще одну часть головоломки.
— И тот факт, что ты не использовала это доказательство, означает, что ты не понимаешь, в чем его суть.
А кто у нас передает сообщения, не имеющие никакого смысла?..
— Давай ты просто повторишь то, что сказала Фериус Перфекс и покончим с этим.
Джануча слабо улыбнулась.
— Она предупреждала, что ты раздражающе проницателен. — Женщина встала в центре комнаты, отодвинув стул. — Хорошо. Вот сообщение аргоси.
Изобретательница вытянула правую руку вдоль тела, повернув ее ладонью вверх. Левую руку уперла в бедро и вытянула правую ногу — так, что ее массивный ботинок едва касался пола. Она глубоко и неуверенно вздохнула… А потом главный творец Гитабрии и, возможно, — самый важный человек в мире, начала танцевать по моей тесной камере. Она покачивалась в такт воображаемой мелодии, вертелась и подпрыгивала. На ее лице застыло напряженно-сосредоточенное выражение. Я узнал этот танец, поскольку, путешествуя с Фериус, провел немало ночей, практикуясь в нем. Изобретательница была не так и плоха, хотя, конечно, со стороны выглядело забавно.
Подождав еще пару минут — и поняв, что больше не вынесу этого зрелища, — я сказал:
— Ладно, хватит. Я тебе верю.
Она остановилась.
— Ты поможешь моей дочери?
— Да.
Во взгляде Джанучи скользнула подозрительность.
— Но я еще не закончила танец. Аргоси специально оговорила, что, если я не станцую его целиком, сообщение будет неполным.
Я не смог удержаться от улыбки.
— Госпожа, я расшифровал сообщение Фериус еще до того, как ты начала танцевать.
— Тогда почему она… — Джануча замолкла. А затем произнесла что-то на родном языке. Готов поклясться, это была очень длинная череда очень крепких ругательств.
— Да, — кивнул я. — Аргоси часто так поступают.
Глава 25
ДОЧЬ
Забавно, как иногда все складывается.
Еще несколько часов назад я был закован в цепи и сидел в секретной тюрьме Гитабрии. Настолько секретной, что мне завязали глаза, когда везли в город, чтобы я не узнал ее местоположение.
Теперь же я оказался в роскошном доме самой уважаемой женщины Гитабрии и сидел в шикарном кресле напротив ее дочери. Девушки, которую Джануча любила более всех на свете… Теперь в цепи была закована она.
— Привет, Келлен.
— Привет, Крессия.
Она казалась спокойной, несмотря на оковы и прочие приспособления для фиксации, включая зачарованную медную проволоку. Гитабрийцы, должно быть, заплатили за нее немалые деньги какому-нибудь купцу джен-теп. Мой народ не занимается благотворительностью.
— Я умру? — спросила Крессия.
Разумеется, сейчас я обязан был ей сказать, что она ни в коем случае не умрет и все под контролем. Но за последние полгода я потратил большую часть времени, пытаясь вытащить из людей обсидиановых червяков. Иногда мы появлялись слишком поздно. В других случаях… ну, это была лотерея. Некоторым удавалось выжить — тем, чье тело и разум были достаточно сильны, чтобы перенести процедуру.
— Ну?
— Я не знаю. Надеюсь, нет.
Она отвела взгляд. Мы сидели в просторном помещении, которое, как мне сказали, было мастерской ее матери. Дом Джанучи располагался в самой престижной части города и был вырезан в стене ущелья, разделявшего Казаран. Мастерская превосходила размером амбар и была обставлена довольно небрежно, хотя здесь угадывался определенный порядок. Я насчитал шесть разных верстаков; каждый явно предназначался для определенного типа экспериментов. На одном лежали инструменты для работы с металлом, на другом я увидел большое увеличительное стекло, вставленное в деревянное шарнирное крепление. В комнате была печь и кузнечный горн. На стеллажах и в нишах лежали образцы редких металлов, стеклянные трубки, сосуды разных цветов, разнокалиберные жаровни. На стены висели чертежи механических конструкций. Некоторые выглядели просто строго и аккуратно, другие были к тому же невероятно красивы.
— Итак, — сказала Крессия, снова посмотрев на меня. — Видимо, на самом деле ты не студент-философ.
В тот день, когда мы впервые встретились в академии Семи Песков, я притворился студентом. Ни один из друзей Крессии не сумел угадать, что же я изучаю (не будем строго судить их за это — ведь правильного ответа не было). Крессия же предположила философию. И, поскольку девушка мне нравилась, я объявил, что она угадала.
— Вообще-то, это не так уж далеко от истины.
— И почему мне кажется, что ты и «истина» свели лишь самое мимолетное знакомство?
«Потому что я отъявленный лжец».
— Возможно, ты просто подозрительна по натуре.
Крессия приподняла бровь.
— Мы едва друг друга знаем, Келлен. И все же ты выставил мою мать, чтобы остаться со мной наедине, зная, что я прикована к стулу? В какой культуре такое считается приемлемым?
Она была в чем-то права. «Но, предки, хоть кто-нибудь в этой стране будет ко мне снисходителен?»
— Крессия, у тебя в глазу живет… нечто, называемое обсидиановым червем. Маг по имени Дексан Видерис разработал средство, позволяющее внедрять одну половину червя в глаз жертвы, а вторую — помещать в браслет из оникса. Посредством как природных, так и магических сил червь проникает в твой мозг. Любой маг, завладевший браслетом, может управлять этим червем. Всякий раз, когда у тебя случается приступ…
— Но у меня не было никаких приступов. Я не…
— А головные боли? Или боль в глазу? Ты могла подумать, что у тебя лихорадка или галлюцинации. Видения. Голоса… Но это не галлюцинации, Крессия. Тот, кто управляет червем, видит твоими глазами и слышит твоими ушами. Хуже того: он может заставить тебя делать все что угодно, даже против твоей воли.
Она закусила нижнюю губу.
— Отец сказал, в рукаве моей рубашки нашли нож. Келлен, у меня никогда в жизни не было ножа! Как могла я пойти, купить его, взять с собой, а потом… Что же я за человек, если меня так легко можно заставить… заставить сделать…
— Ты не виновата. Чем дольше обсидиановый червь живет в человеке, тем сильнее контроль. Большинство людей, которых мы нашли за последние полгода, поддались его влиянию гораздо быстрее, чем ты. Я даже удивлен, что ты продержалась так долго.
Крессия немного помолчала. Я чувствовал неловкость, сидя наедине с ней, прикованной цепями, в этой странной комнате с необычными инструментами. Некоторые из них выглядели страшнее, чем содержимое ящика Заверы. Если уж мне неловко, то каково ей?
Впрочем, я ничего не сказал. Крессии нужно преодолеть это самостоятельно.
— У тебя есть лекарство? — спросила она.
— Это, скорее, процедура.
— Будет больно?
— Очень.
— Это опасно?
— Невероятно.
Она часто задышала. Несмотря на смуглую кожу, было видно, как побледнело ее лицо. Цепочки тихо позвякивали.
— Значит, именно поэтому ты хотел сперва поговорить со мной наедине, да? Чтобы я покричала и поплакала сейчас и не позорилась перед семьей?
— Чтобы дать тебе выбор, Крессия. Я не врач. Я даже не настоящий маг.
Вероятно, в Гитабрии были тысячи врачей. Может, кто-то из них смог бы найти менее опасное решение. Крессия часто моргала, ее взгляд стал рассеянным, и все же она пренебрежительно фыркнула.
— Я и забыла, какой ты ужасный лжец.
— Нужно, чтобы ты сама приняла решение. Скажи, что мне сделать?
— Да, конечно! Делай все, что надо! Убери эту штуку, Келлен! — Она говорила все громче, уже почти кричала. — Вытащи его! Пожалуйста, вытащи!
Дыхание выровнялось. Несколько секунд Крессия сидела неподвижно, а потом покачала головой.
— Нет.
— Нет?
— Ты рассказал интересную историю, Келлен. Обо всех этих червях и магических браслетах. Но я тут подумала… Ведь единственное, что я знаю о тебе наверняка, — ты лжец. Ты обманул нас всех в академии. Ты наверняка украл или обманом выманил у кого-то гостевую монету, чтобы попасть на Большую Выставку…
Она сделала паузу и уставилась на меня, словно ожидая, что я начну все отрицать. Я не стал.
— Так вы зарабатываете на жизнь? — спросила Крессия. — Ездите по миру, ища жертвы, и говорите им, что без вашей «процедуры» они умрут, или станут рабами, или чем-то там еще?
— Крессия, я знаю: тебе страшно. Но все это правда.
— Неужели? Тогда докажи. Возьми вон там на верстаке зеркало и покажи червя в моем глазу. У меня нет никаких отметин, как у тебя или у Сенейры, но есть червяк, да? Покажи мне его!
— Я не могу. Дексан Видерис использовал скрывающее заклинание, сделав их невидимыми.
— О! Как удобно. А откуда ты узнал, как их вытаскивать? Неужели джен-теп позволили кому-то вроде тебя, кто едва зажег татуировку дыхания, назвать себя магом? Разве ты не ше-теп? Не слуга?
Она зарыдала.
— Зачем ты так поступаешь со мной, Келлен? Ты мне нравился, еще в академии. Я ни разу не обидела тебя, не причинила боли.
— Не причинила. Крессия, клянусь, я никогда бы… — Я осекся.
— Что? — требовательно спросила она.
— Ничего, просто… Отличное представление.
Мое деланое безразличие ужаснуло ее.