«Чем больше он их ненавидит, чем слаще будет обращение», — подумал Тифон, но тут же вспомнил, что путь к падению примарха был иным. Он должен был использовать Пожирателя Жизни на этом жалком шаре пыли. Применить идеальное оружие. Легионер Несущих слово дал обещание, но лицо его при этом выражало глубокое разочарование. Эреб сказал Тифону, что он вернется в свой Легион и найдет их готовыми принять Истину. Готовыми испить чашу нового пути до дна. Но Мортарион был упрям и непреклонен во всём, и как всегда, он пытался сопротивляться неизбежному.
— А теперь ты вернулся, — заговорил примарх, — и я должен взять и просто так всё простить?
— Я приму любое наказание, которое ты сочтёшь необходимым, — ответил Тифон, склонив голову. — Я только прошу отложить его исполнение на потом, после того как мы перегруппируемся для предстоящей миссии.
— Хорошо, — Мортарион снова перевёл взгляд в сторону своих войск, собравшихся на выжженной пустоши. — Миссия. Морарг представил мне отчёт с борта «Истины», который подтверждает твои слова. Магистр войны хочет объединения для окончательного вторжения, — он помолчал и нахмурился ещё больше, — его советник Малогарст Кривой сказал, что мы первыми атакуем стены Императорского дворца. Мой брат, похоже, не захотел отдать этот приказ мне лично, — Тифон почувствовал раздражение в словах примарха. — Ты с ним говорил?
Тифон покачал головой, снова увидев в своих воспоминаниях растерянный вид Эреба.
— Нет, только с эмиссаром, — Первый капитан не стал упоминать, что ещё дал ему легионер Несущих Слово — бархатный мешочек с гололитическими алмазами, закодированными плотными полями и зашифрованными данными. Один из драгоценных камней лежал в мешочке с оборудованием на бедре Тифона, и он потянулся к нему. Остальные уже находились в процессе тайного распределения по командным кораблям флотилии Гвардии Смерти. Эти алмазы были бесценны.
— Родной мир… — сказал Мортарион, снова делая паузу, чтобы облечь свои мысли в слова. — Барбарус. Ты в курсе дел?
Тифон кивнул:
— Его больше нет, — он думал об этом с тех самых пор, как Эреб рассказал ему об уничтожении планеты, и теперь, когда говорил со своим примархом, не знал, какое выражение лица ему следует изобразить. Должен ли он быть угрюмым из–за потери этой проклятой планеты? Разъярённым? Или холодным и пренебрежительным? Он не был уверен в том, какое выражение лучше всего подошло бы для подражания мыслям Мортариона.
— Тёмные Ангелы уничтожили его, чтобы наказать нас, — продолжил Мортарион. — Я бы ещё больше возненавидел их за этот поступок, но куда уж больше, — он медленно покачал головой, — я всегда ненавидел сыновей Калибана. Пропасть моей вражды сейчас глубока как никогда, — его голос звучал ровно и отрешенно, — они заплатят за это, как и все остальные.
Тифон решил держать свой собственный совет относительно недавнего контакта с фракциями Легиона Льва на Зарамунде при себе. Если он заговорит об этом сейчас, ситуация станет ещё запутаннее, да и Могильные Стражи Первого капитана лучше знали, когда нужно делиться такого рода информацией.
— Барбарус был нашей колыбелью, брат, — начал Тифон. — Да, там родилась Гвардия Смерти, но мы должны были её покинуть, — он опустил глаза, чтобы казаться опечаленным. — Мы давно уже оставили свой мир позади. Как оставили позади и наших заблудших отцов, затмили их.
Примарх коротко кивнул:
— Это правда. Ты всегда умел вникать в суть вещей, Тифон. Но многие из моих сыновей не разделяют этой твоей… рассудительности.
— Верно, — он не сомневался в том, что среди рядовых были рождённые на Барбарусе легионеры, чью ярость подогревала мысль о том, что этот адский мир раскололся под обстрелом планетоубийц. Появилась необходимость отомстить Первому Легиону, и призвать всех братьев найти Тёмных Ангелов и наказать их. Когда–то Тифон думал так же, он кричал об этом громче всех, но теперь замолк. На Зарамунде он наконец–то нашёл перспективу получше.
Теперь у Тифона была задача поважнее беспокойства о судьбе одного окутанного ядовитыми облаками мира с его населением и примитивными грязевыми фермами. На карту было поставлено будущее Гвардии Смерти и их роль в жестокой судьбе галактики. Эти две проблемы не имели ничего общего. Они явно отличались масштабом.
— Я скажу так, — продолжил Тифон. — Чтобы отомстить, нам нужно прийти в единственное и вполне определённое место — на Терру.
Мортарион неохотно согласился с ним:
— Там будут львята, если они всё–таки дорожат своей честью. Мы растопчем их на пороге дома моего отца. Это будет подходящий для них конец.
Тифон слегка улыбнулся:
— Когда Гор будет сидеть на Золотом Троне, мы сможем попросить отдать нам Калибан… А после этого мы заставим его заплатить за всё, и, если мы сочтём необходимым, то расплата будет длиться веками.
— Согласен, — примарх кивнул головой. Это была справедливость, которая понравилась Мортариону, её мог поддержать тот, кого отвергали и ненавидели. Тифон знал эту истину и разделял её. Уже далеко не в первый раз он подумал о том, как они похожи.
«Общая боль. Общая ненависть» — пронеслось в его мыслях. «Мы оба выбрались из одного тёмного колодца». Ему пришлось сдержать улыбку, чтобы она не стала ещё шире. Это сработает — всё сработает, и Тифон будет эпицентром всех событий.
I
Отвергнутый Путь
Потерянная Душа
Битва за Шагающий Город
Несмотря на все усилия метеорологической станции Дворца Императора, морозы всегда возвращались безжизненными ночами и исчезали с первыми лучами солнца. Немногие патрульные Орлиного Виадука могли заметить то, как тонкий слой льда блестит на тёмном мраморе, отражая свет, излучаемый проходящими по небесным коридорам кораблями. В недалеком прошлом многие гости Императора, наблюдавшие за Виадуком с высоты птичьего полёта, считали его простой декоративной прихотью. Извилистая дорога стелилась вдоль паркового участка, огромных башен и упиралась во внутреннюю часть Дворца. Казалось, она плывёт, словно каменная лента в облаках. Самим своим существованием, своей безупречностью она бросала вызов гравитации. Бесспорно, она являлась гордостью великолепной Столицы, малозначимой, но всё же гордостью.
Перед разрушением Виадука Винтор задумался о том, о чём никогда бы не подумал Преторианец. Дорн в одном из своих бесконечных диктатов, изданных после возвращения на Терру, назвал Орлиный Виадук «уязвимостью в обороне», добавив, что дорога не более чем пустая трата необходимых ему ресурсов. В итоге дорогу разобрали по кускам, а мрамор стали применять в уродливых военных целях.
Винтор узнал об этом из разговоров со своим знакомым виноторговцем на Аллее Жертвоприношений. Камень, что некогда был прекрасной и роскошной дорогой, теперь превратился в ряды гигантских танковых ловушек на Катабатических склонах. Это знание принесло Эйлу лишь горечь и сожаление. Ему казалось это просто ужасным актом воинственного вандализма, варварства во имя какой–то ещё даже не начавшейся войны. Жёсткий и бессердечный солдат брал зубило вместо оружия и высекал ещё один лишенный изящества бункер. Теперь этот позор казался обыденностью.
Отныне роскошный мрамор ничего не стоил. Красота не играла никакой роли. Ничто не имело значения для Винтора с тех пор, как жуткие секреты открылись ему. Эти тайны терзали его разум, и менее устойчивый человек наверняка давно бы свихнулся, узнав об этом. Возможно, незаметно для самого себя, Винтор уже потерял рассудок. Его мысли снова и снова возвращались к откровениям и тёмным реалиям, поселившимся в памяти. Ужасающий, головокружительный порыв этих знаний представлял собой настоящую угрозу, способную сокрушить его разум. Мужчину словно преследовала Медуза из древнего эллинского мифа — смотреть прямо в глаза такой истине было равносильно превращению в камень.
Его лёгкие кожаные туфли были предназначены для покрытых мягкими коврами жилищ, а не для холодного камня. Винтор резко остановился, переводя дух и прячась с подветренной стороны резного грифона. Ледяной мрамор обжигал тонкие подошвы, добираясь до кожи ног. Винтор был так высоко, что от морозного воздуха перехватывало дыхание. Он был худощавым, немного выше большинства мужчин, и в иной день, может быть, был бы на толику грациознее.
Плащ с капюшоном скрывал его аристократичное лицо цвета мокрого песка с элегантным подбородком, а фиолетовые глаза испуганно смотрели по сторонам.
Винтор был на грани паники. Любой учёный–наблюдатель, любой знаток человеческих культур легко определил бы его индонезийское происхождение, но думать так было ошибкой. Сердце Винтора бешено колотилось в груди. Ему потребовалось множество дней, чтобы набраться храбрости и предпринять попытку побега. И теперь только она определяла его мышление.
Он не оглядывался назад, боясь увидеть башни и минареты дворца. Винтор хотел запомнить их прекрасными, незапятнанными, какими они были в тот дивный день около десяти лет назад, приветствуя его по прибытии в столицу. Он боялся, что если окинет их своим взором ещё раз, то увидит лишь ложь… ту ложь, на которой они стояли, и ужасную реальность, которую они скрывали от всего Империума.
— Если бы они только знали, — подумал Винтор, глядя на огни ночного города, расположенного в тысяче метров внизу, — Что же скажут люди, если узнают, чем я занимаюсь? Что, если они смогут понять истинную причину этого мятежа?
Он никак не мог найти ответ на эти вопросы. В данный момент лишь побег имел для него хоть какое–то значение. Необходимо было бежать из дворца и держаться как можно дальше от правды… как можно дальше от Него!
Окрас Его голоса. Ритмичный рисунок Его шагов. Шорох Его одежды, слабый, но вездесущий запах амасека в Его покоях.
Винтор почувствовал, как весь ряд ассоциаций складывается в единое целое — в воспоминание об Этом человеке. Он с трудом отмахнулся от них, рассеивая словно иллюзию, прежде чем они стали буквами конкретного имени в его сознании. Если он полностью погрузится в эти мысли, станет слишком поздно.
— Он узнает, — нервно произнес Винтор вслух, но тут же, глубоко вздохнув, собрался с духом и добавил. — Я не вернусь.
Он выскочил из–за статуи и побежал со всех ног, рукой нашаривая в глубоком кармане украденный шифровальный ключ, который позволял воспользоваться одной из транзитных посадочных станций дворца. Шаттл может доставить беглеца на равнину, и он выберется отсюда. Любого другого человека уже давным–давно поймали бы, но мало кто знал все закоулки Императорского дворца так, как их знал Винтор. Изучение архитектуры и документации строительства были его единственной обязанностью на Терре. Он знал, где и когда периметр патрулируют, время и сектор вахты Кустодес. Поговаривали, что на изучения всего бастиона Императора и жизни не хватит. Но с Винтором всё было по–другому — это было его жизнью. По крайней мере, до недавнего времени, до этих жутких леденящих душу разговоров. Если бы он только мог вернуться в тот день, аккурат к случайной встрече в саду, то с радостью бы дал отказ на злосчастное предложение. Бокал прекрасного венерианского амасека, фигуры, застывшие в ожидании на доске для цареубийц.
— У меня так мало противников…
— Нет, — Винтор выплюнул это слово, вспомнив о собственном запрете. Он почти назвал имя. — Надо быть осторожнее.
Беглец так глубоко был охвачен страхом, что не заметил временный барьер поперёк пандуса, ведущего на площадку, о который успешно споткнулся. Он отшатнулся, и дуновение ветра откинуло его капюшон назад, растрепав пряди черных волос. Ключ в кармане впился ему в ладонь.
Посадочная площадка исчезла.
Винтор удивлённо моргнул и огляделся, испугавшись на мгновение, что ошибся и пошёл по неверной дороге мимо Орлиного Виадука. Но он был уверен в том, что путь выбран правильно, и статуя грифона была явным подтверждением его правоты. Сюда и необходимо было прийти. Но никакой платформы не было.
— Как она могла исчезнуть?
Винтор медленно двинулся вперёд и посмотрел вниз на обрыв, где раньше стояла огромная мраморная платформа, окружённая автодоками для транзитных судов, аэронефов и гражданских орнитоптеров. И тут он всё понял. Камень вырезали при помощи лазера. Доказательством служили выступы из армирующей гибкой стали, торчавшие в тех местах, где боевые инженеры варварски удалили каркас. Это, несомненно, было приказом Дорна — Преторианец Терры вырезал эту часть дворца под свои военные нужды.
— Я должен был предвидеть такой исход, — Винтор был разочарован. — Зачем я шёл сюда? Почему вообще думал, что именно эта дорога — путь к побегу?
В голову закралась тревожная мысль. Возможно, Он заставил Винтора следовать по этому пути с самого начала? Это ведь было так похоже на него — построить сложную схему и доказать свою точку зрения. Он никогда не ограничивался пустыми разговорами. Паника в ту же секунду охватила Винтора, он потерял самообладание, чувствуя, как дрожь пронзает его тело. Он резко повернулся, чтобы уйти прочь, но ему преградил путь легионер. Пластины его боевого доспеха модели «Корвус» были окрашены в невзрачный грифель — серый цвет Избранных. Это был Странствующий Рыцарь.
— Оставайтесь на месте, — произнёс уверенно воин.
— Я никуда не пойду с Вами! — крикнул Винтор, пошатнувшись. Люди часто удивлялись скрытности передвижения легионеров. В сочетании с шокирующим эффектом от близкого контакта с транс–человеком, это могло вызвать страх даже у самых храбрых людей. Раскинувший руки с длинными пальцами человек его не проявлял. Шифровальный ключ упал на каменную кладку под ноги, и сразу же был отнесен ветром в сторону. Туда, откуда его уже невозможно было достать.
— Это не Вам решать, — ответил Тайлос Рубио, не повышая голоса и не снимая шлем. Он надеялся упростить себе задачу, посмотрев беглецу прямо в глаза.
По воксу почти ничего не сообщали о мужчине напротив, только транслировали по всем станциям приказ арестовать и задержать этого человека для допроса. Он вовсе не казался опасным, но у псайкера был опыт по превращению обычного в сверхъестественное. Тайлос ни на секунду не терял бдительности.
Легионер решил отложить свой скорый отъезд из дворца и присоединился к поискам беглеца. Это было довольно импульсивным решением, которое не поддавалось логике. Его болтерный пистолет лежал в кобуре на поясе, а свободная рука покоилась на Золотой Ультиме, выкованной на рукояти силового меча. Оружие на мгновение затихло в ножнах. Поза Рубио излучала предупреждение всему миру. Он был отпрыском Астартес, и подобная очевидная опасность сквозила в каждом его движении.
Когда–то воин с гордостью служил в XIII Легионе Ультрамаринов. Сначала он был библиарием, а после Никейского Эдикта, который запретил использовать его силы, он стал обычным космодесантником. Ему казалось, что с того момента прошла целая жизнь. Но здесь и сейчас его тело и его незримые способности служили более важным целям. Рубио был не просто легионером, генно–улучшенным солдатом, воины любого легиона никогда не были чем–то простым. Он был универсальным бойцом — и для физического, и для метафизического боя. Психический капюшон — сложное устройство из кристаллических матриц и пси–настроенных сплавов — поднялся из–за его головы, сияя мягким светом. Капюшон был деактивирован во время его восхождения на Орлиный Виадук, но теперь, когда легионер был близко к беглецу, он проснулся сам по себе, послав озарение псайкеру. А может быть, он указывал на отсутствие чего–то… Глаза легионера сузились, когда он протянул тонкий телепатический зонд, считывая отливы и приливы энергии вокруг худого человека в мантии.
Пусто.
Там, где цвета человеческой души обычно переливались и плыли, был белый дым, подобный пустоте без глубин. Псионические способности Рубио сейчас ничего не стоили, их отталкивала полная противоположность.