И это был чудесный танец.
Мой первый медленный танец и, наверное, последний. Возможно, и Райан понимал это, потому что после его окончания тут же подхватил меня под локоть и предложил пойти посидеть на диване, чтобы немного отдохнуть.
— Все в порядке, Эмили? — Спросил он, когда я вместо того, чтобы сесть, увлекла его за собой на улицу.
— Да, мне хорошо.
— Ты очень тяжело дышишь и…
Мы вышли, и Райан пытался в темноте разглядеть мое лицо.
— Я хочу посмотреть на луну, — задыхаясь, прошептала я.
— Ладно. — Согласился он.
И, поддерживая меня за талию, повел по тропинке от здания вниз к обрыву.
— Подожди, — пошатываясь, я наклонилась, чтобы снять туфли.
Парень помог мне и с этим.
К счастью, идти было недалеко. Мы остановились у самого края, под деревом, и сели прямо на траву. Я навалилась спиной на грудь Райана, вытянула ноги и откинула назад волосы. Силы постепенно возвращались ко мне вместе с зажигающимися в ночном небе мириадами звезд. Мир будто замер, и посторонние звуки, будь то музыка, смех, гул машин или лай собак, доносились до нас теперь лишь фоном сквозь звонкий стрекот сверчков.
Силуэты домов вдали, деревья и улицы казались покрытыми серебряной краской. Тени на земле отливали фиолетовым, а раскинувшийся на километры город внизу был весь усеян огнями. Словно крупинки бриллиантов, сияли они в отсветах лунного света, прорывавшегося сквозь редкий дым облаков.
Я сидела, ощущая всем телом тепло Райана, и любовалась этой красотой. Мы молчали, да у меня и не было сил разговаривать. Не хотелось думать о том, что всему вот так быстро суждено будет закончиться. Не хотелось возвращаться домой, чтобы снова вести счет дням, каждый из которых может стать последним.
Когда горячая рука Райана накрыла мою ладонь, ноющая боль сжала все мои внутренности. Я с грустью посмотрела на небо и, борясь с подступающей слабостью, усмехнулась.
«Я уйду. Меня не будет. Возможно, все вокруг перестанет быть прежним. Возможно, все останется, как было. А я просто исчезну в никуда. Точно так же, как и жила — не оставляя ни единого следа. А мир продолжит свое существование. Будет жить, как жил. И это прекрасное мгновение тоже совсем скоро, как и я, растворится в воздухе, потому что ничто не вечно».
Я повернулась и приблизила свое лицо к его лицу. Игнорируя головокружение, ткнулась холодными губами в его губы — горячие. Не знала, как правильно это делается, как нужно целоваться, поэтому оставила инициативу ему. И Райан, опешивший от удивления, сначала замер и уставился на меня, хлопая пушистыми ресницами, а затем потянулся навстречу, коснулся моих губ и мягко развел их языком.
Сердце оборвалось. Я точно почувствовала, как оно остановилось. А затем больно ударило изнутри в ребра. Оно билось. Я чувствовала это. А еще чувствовала себя живой. Дышала. Жила. А в глазах застыли слезы — еще одно доказательство жизни.
Теперь я знала, как это бывает. Каково это — ощущать себя желанной.
Когда ладони Райана… горячие… были на моей шее, спине, на моих щеках, в спутанных волосах. Когда его дыхание стелилось по моей коже. Когда наш поцелуй наполнил меня теплом и светом от кончиков пальцев до самого сердца, раскрывшегося, чтобы впустить новые чувства. Когда он, ласково улыбаясь, привлек меня к себе, когда мы глаза в глаза, ощущая что-то невообразимое, дышали друг другом, когда я, опускаясь на траву, чувствовала его обжигающие поцелуи на своей шее и груди…
— Эмили! Эмили! Черт… О, Боже! — Донеслось до меня сквозь пелену.
Не понимала, отчего так трясет.
Потом с трудом открыла глаза и поняла, что Райан бежал, держа меня на своих руках. А над нашими головами чернело ночное небо. Что-то горячее… оно жгло мое лицо… Это были его слезы. Наверное, я потеряла сознание, и его напугали мои синеющие губы и закатившиеся глаза. Мама так же всегда реагировала на мои приступы, она так и не привыкла за столько лет, что я то и дело оказывалась на пороге смерти.
— Эмили, пожалуйста, дыши. Не умирай! — Его голос заглушал шелест высокой травы под ногами. — Эмили… — Жалобно, почти как ребенок. — Пожалуйста… Это я все виноват! Я! Это я тебя убил, прости меня… Кто-нибудь, скорее! Скорую! Эмили плохо…
Глава 4
Яркий свет упрямо прорывался сквозь веки. Было больно. Я открыла глаза и попыталась что-то сказать, но горло хрипело, а лицо было закрыто кислородной маской.
«Значит, мама уже в курсе» — Была первая мысль. — «И я все еще жива…» — Была вторая.
А дальше все опять, как в тумане. Врачи, медсестры, бесконечные иглы, лекарства, анализы, тесты, приборы, исследования. Мамина тень. Она появилась в палате, кажется, на второй или третий день, трудно было сказать точно. И двигалась беспрестанно: мерила шагами комнату от окна до двери и обратно. Иногда замирала, но ненадолго. Иногда останавливалась возле меня, и тогда ее очертания обретали резкость, а слова ясность.
— Как же ты могла? Что же ты наделала! Я чуть не умерла от переживаний!
Она не обманывала. Ее лицо выглядело бледным и изможденным. Папа тоже сильно нервничал: его силуэт я видела сначала за стеклом окна в палате, а затем уже и перед собой, облаченным в больничную накидку.
Их тревога была не просто тревогой. С оттенком ужаса и безысходности — такое я наблюдала впервые. Заметила, как мама читает молитвы, едва заметно шевеля губами, и как гаснет в глазах папы тусклый лучик надежды. Они словно прощались со мной.
Она приближалась. Смерть.
Когда голоса родителей стали спокойнее, видимо, устав от переживаний, а лица наполнились ускользающей нежностью, я отважилась спросить о Райане. Мама сразу заплакала. Да, вот так с ходу. А папа разразился гневной тирадой на тему того, что этот убийца больше никогда не подойдет к его дочери.
— Что, и на могилу мою не пустите? — Поинтересовалась я.
Тогда заревел и отец.
Оказалось, что сначала Райан дежурил каждую ночь в машине возле госпиталя, а позже, когда мама перестала кидаться на него с кулаками, перебрался в коридор. Его родителям пришлось организовывать спасательную операцию, чтобы вывезти его из медучреждения домой и заставить поспать. Теперь он приходил только днем, держался поодаль и смиренно ждал новостей. Мои родители заключили с ним негласное временное перемирие — делали вид, что не замечают его присутствия ради спокойствия своего и своей умирающей дочери.
А еще они чувствовали себя виноватыми. За то, что не додали мне здоровья при рождении. За то, что не уберегли от безумства. И за то, что очень хотели, чтобы кто-нибудь им незнакомый срочно умер, чтобы спасти мне жизнь.
Потому что я находилась в критическом состоянии. Да, доктор так и сказал — критическом. А значит, времени оставалось все меньше и меньше.
И родители молились о чуде. Потому что как можно было молиться, чтобы кто-то другой, молодой и пышущий здоровьем, подходящий по росту, весу, группе крови и другим параметрам, вдруг умер? Попал в автомобильную аварию и получил травмы, несовместимые с жизнью? А потом молиться о том, чтобы его родственники согласились передать медикам его орган? Невообразимо.
Поэтому они просто роняли слезы. Молча. И по очереди держали меня за руку.
А я все слабела. Не чувствовала этого физически, потому что находилась под воздействием медикаментов, но морально ощущала. Я словно растворялась в пространстве. Таяла. Блекла. И невероятная тяжесть постепенно замещалась странной легкостью, которая манила, звала меня куда-то высоко. Но что-то все еще меня держало на этом свете. Было что-то, чего я не могла просто так отпустить и уйти.
И это удивляло врачей.
И вместе с ними и мои родители радовались каждому новому, прожитому мной часу и дню.
* * *
Мне нравилось смотреть, как она дрожит всем телом. Как трясутся ее поджилки в тусклом свете ламп, как отчаянно дергаются разведенные в стороны конечности, привязанные к углам большого деревянного стола.
— Тише, тише, детка. — Шепнул, наклоняясь к ее спине.
Она резко повернула шею, пытаясь посмотреть мне в лицо. Но, так и не добившись желаемого, беспомощно застонала. Потом всхлипнула и обессиленно уронила голову обратно на стол. Уткнулась лбом в прохладную столешницу. Ее плечи мелко сотрясались, но не от холода, а от страха.
Распластанная лицом вниз, совершенно голая на грубом полотне дерева, она больше не казалась мне такой развязной и наглой, как за несколько дней до этого — в общении со своим дружком. Лежала безвольной куклой с расставленными, как у морской звезды, руками и ногами и больше не пыталась сопротивляться.
— Вижу, ты не усвоила урок. — Протянул руку и осторожно провел ладонью по гладким темным волосам. — Мне очень жаль, детка. Мне так жаль…
— Нет… — Хрипло простонала она и снова затряслась.
«Кап-кап»…
Глухую тишину помещения взорвали падающие на пол капли вязкой крови.
Этот металлический запах, поднимающийся от ее сочащихся кровью ран, он меня пьянил. Пахло страхом, болью, раскаянием и… искуплением. Чем больше она страдала, тем больше освобождались мы оба. От ее грязи, ее предательства, ее лжи.
— Ну-ну-ну, сладкая… — Запустил пальцы в ее волосы и наклонился ниже. Придавил ее своим весом и медленно втянул кисловато-терпкий запах пыли и пота. — Ты же знаешь, придется потерпеть. Иначе — никак.
— Нет… — Ее голос снова приобретал эти противные, истерические нотки, так сильно раздражавшие меня. Они взрывали мозг, точно тяжелые, скрипящие от старости жернова.
- Не зли меня, пожалуйста. — Попросил, морщась. Сжал пальцы в кулак, подтягивая ее затылок к своему лицу следом за прихваченными волосами. — Не зли, детка. Во всем этом только твоя вина. Ты же знаешь? — Превозмогая боль, сглотнул и вдохнул больше воздуха. Вдохнул ее запах. — Мне тоже больно. Очень, очень больно. — Коснулся лбом ее затылка и всхлипнул отрывисто, совсем, как она. — Выход только один, сама понимаешь. Мы не можем быть вместе, пока на тебе его следы. Их следы. Тебе нужно очиститься…
Ее плач эхом отдался под сводами стен. Рассыпался на сотни маленьких стонов, обвился вокруг моей шеи тугим узлом, сдавил легкие.
Мы страдали вместе. Опять.
Это была наша общая боль.
— Скажи, что тебе жаль, детка. Скажи мне это. — Попросил я, прижимаясь к ней сильнее. Корни ее волос затрещали от сильного натяжения, обезумевшие от ужаса глаза уставились в потолок.
— За что? — Прохрипела она, хватая ртом воздух.
Пришлось усилить хватку. Теперь трещали уже ее шейные позвонки.
— Да, да! — Завопила. — Мне жаль!
Отпустил, позволив ей удариться лбом о столешницу.
— Я так рад. — По моей щеке покатилась слеза. — Боль… она исцеляет. — Подтянул к себе столик, на котором лежало все необходимое, и застыл, разглядывая сквозь прорези в мешке ее бледную кожу, покрытую каплями пота. — Тебе очень повезло, что я готов простить тебе твой грех. Все будет по-прежнему, обещаю. Мы снова будем вместе, когда этот ад закончится. Я помогу тебе пережить твою боль, как однажды пережил свою. Скажи, ты раскаиваешься?
— Ммм… — Обессиленно промычала она.
Я смотрел на ее крепко связанные запястья, покрасневшие от веревок. На багровые синяки на крепких бедрах. На запекшуюся кровь на идеально белой спине. Слышал, как быстро и рвано бьется ее сердце, как сбивается от ужаса дыхание. Мои глаза заволокло слезами.
— Что же ты сделала с нами? — Закусил губу до боли. До бешеной пульсации в ушах. До привкуса крови во рту, смешивающегося с каплями соленых слез. — Ты все испортила. Ты разрушила все, что было. И теперь мне придется все исправить. Исправить.
— Пожалуйста… — Из последних сил всхлипнула она. — Нет. Только не это снова…
Я положил свои ладони на ее раны, заставив вздрогнуть.
— Вот! Вот, что мне приходится с тобой делать, детка. Всё это — всё из-за тебя!
— Нет…
— Зачем тебе это нужно было? Ведь все было так хорошо! Неужели, я недостаточно хорошо с тобой обходился? Ведь нам же было так здорово вместе… Или ты всегда обманывала меня?
Она задергалась, в последний раз проверяя веревки на прочность. Чувствовала приближение неминуемого, но все еще надеялась его избежать.
— Пришло время избавления от боли.
— Нет! — Заорала она, судорожно извиваясь. Ее голос жутко скрипел, точно старые, ржавые ножницы. — Кто ты?! Кто ты такой?!
Я ждал, когда она успокоится. Когда перестанет дергаться. Предвкушал момент, когда смогу коснуться ее кожи холодом стали. Момент единения, избавления от грязи, истинного очищения. Меня почти трясло от наплывающего волнами желания. Но я медлил. Хотелось запомнить ее такой, беспомощной, раскаявшейся, открытой. Чтобы насладиться сполна.
— Пора, — произнес тихо, когда она снова обмякла.
Потянулся к столику.
— Нет, только не снова, прошу! — Заметалась девушка, натягивая до предела путы. Ее зрачки расширились при взгляде на меня, словно бы она не человека увидела, а мерзкого червя.
«Глупая. Все еще не поняла, что так нужно».
— Прошу вас…
— Мне тоже очень больно, — прошептал я, чувствуя, как горячие дорожки бегут по моим щекам. — Но все будет хорошо, вот увидишь. Я все исправлю…
Увидев длинную иглу в моей руке, она пронзительно закричала. Ее крик гулким эхом отразился от толстых бетонных стен. Пришлось надавить сверху локтем, чтобы не дергалась и не портила больше мою работу.
Я провел ладонью по ее спине и тяжело вздохнул, затем собрал кожу в складку и медленно стал вонзать иглу. Она прошла сквозь нее, как сквозь масло. Издав нечеловеческий крик, девушка дернулась и снова потеряла сознание. Толстая красная нить скользнула следом за иглой, оставляя ровный, красивый стежок. Аккуратной круглой каплей на коже выступила кровь. Стоило ее задеть, и она растеклась сначала небольшой лужицей в углублении между моих пальцев, а затем побежала вниз, к талии, уже тонкой струйкой.
«Божественно»…
«Просто прекрасно»…
Сняв с головы душный мешок, я положил его на столик. Мне не терпелось скорее продолжить. Через пару секунд острие иглы снова пронзило белую кожу, покрытую мурашками и красными разводами. И новая капля крови выступила на ее поверхности, символизируя жертву, которую мы приносили за очищение от греха.
И мне снова не удалось удержаться от слез.
Глава 5
— У нас есть сердце.
Вот такая короткая фраза.
Всего несколько слов, но сколько всего было в них заключено!
Смятение, волнение, паника, радость, замешательство. Да все сразу.
Как раз за полчаса до того, как доктор сообщил нам об этом, я просила маму в случае моей смерти отдать мои органы другим нуждающимся. А теперь вот это. Нам не сказали, что произошло с моим донором, кем он был, просто сообщили, что врачебный консилиум выбрал из всех претендентов меня. Задали несколько вопросов по самочувствию, обсудили анализы и оставили в покое, чтобы мы могли подготовиться морально.
Чтобы попрощались — так будет честнее.
Потому что никто не мог гарантировать успеха операции на все сто процентов.
Пока мое сердце было где-то в другом человеке, жизнь которого поддерживали аппараты, и пока бригада готовилась к его изъятию, у меня было еще около часа, чтобы настроиться.
Мама обняла отца, а затем принялась от радости лить слезы над моей кроватью. Она еще не знала, станет ли биться мое новое сердце в моем теле, но уже была безмерно рада тому, что появился хоть какой-то шанс на спасение.
А я… Я в это время думала, о том, что мое старое сердце возьмут и вырежут из груди. Реально вырежут. А что дальше? Просто выкинут в помойку? И мне становилось страшно и жутко от одной этой мысли.
Потом мама принялась молиться за ту семью, которая кого-то потеряла, но нашла в себе мужество, чтобы отдать мне орган. Ведь самый большой подарок в жизни — это и есть сама Жизнь.
А я в это время думала уже о том, достойна ли такого дара. И что буду с ним делать? Одно дело заботиться о новом сердце, поддерживать его здоровье, правильно питаться и заниматься спортом, а другое — распорядиться своей жизнью за двоих, сделать в два раза больше добрых дел, за себя и за того, кто умер. Ведь нельзя же пролеживать свой шанс на диване или за компьютером? Новая жизнь с новым сердцем — это очень ответственно.