— Природа Света переменчива, — заметил спокойный голос за спиной у Генри. Тот обернулся. Из глубины предела к нему шел старик в длинном, но очень простом белом одеянии. — Сейчас он тускл и неясен — а после вспыхнет истинной и пониманием.
Генри слегка склонил голову.
— Переменчиво то, как мы видим Свет, — возразил он. — Сам Свет по своей природе неизменен.
Старик усмехнулся.
— Читали Самюэла Готсби, милорд?
— Пару недель назад, — улыбнулся Генри. — Иначе бы не вспомнил.
Первосвященник подошел к нему и замер, сцепив жилистые руки.
— Чем обязаны такому визиту? Неужто захотели принести жертву?
— Погода неподходящая, — заметил Генри. Первосвященник снова усмехнулся. — Сколько человек вмещает Храм?
— Пять тысяч, милорд. Но во время больших праздников мы оставляем двери открытыми для тех, кто остался стоять на площади.
— А сколько было на коронации Джона?
— Какого из?
— Последнего.
— На улице никто не остался.
Генри кивнул и спросил:
— Как думаете, много народу будет на этой коронации?
— Порядочно. Королева освободила город. Вдобавок, ее... особенность...
— Вы хотите сказать, дракон?
— Это будоражит умы.
— А ваш ум?
Первосвященник внимательно посмотрел на Генри.
— Чего вы ждете от меня, милорд? Осуждения?
— Вы — служитель Света. А в королеве сидит дракон. Порождение Тьмы.
— А человек, по-вашему, чье порождение, милорд? — Первосвященник слегка склонил голову набок.
Генри растерялся от такого вопроса.
— Сколько человек ежегодно в вашей области убивают драконы, милорд? — продолжил первосвященник.
— Одного-двух.
— А люди?
— Я понял, к чему вы клоните, — медленно проговорил Генри.
— Да? Любопытно, если учесть, что я сам этого не знаю, — улыбнулся первосвященник. — Ступайте, милорд, и передайте господину Бертраму, чтобы он не волновался.
— Откуда вы знаете, что лорд дознания волновался?
— Не только Свет по своей природе неизменен, — усмехнулся первосвященник. — Не только он.
***
— Приятно всегда знать, где искать своего сына.
Генри поднял глаза от книги и удивленно улыбнулся. Его мать остановилась в нескольких шагах — худощавые руки были сложены на юбке темного дорожного платья, тяжелая шаль лежала на узких плечах, длинное лицо выглядело, как всегда, совершенно невозмутимым.
— Если ты считаешь, что меня всегда можно найти в библиотеке, — заметил Генри, поднимаясь, — то ты обо мне слишком хорошего мнения.
— О, нет, — отмахнулась леди Теннесси. — Просто или ты в библиотеке — или искать тебя вообще бессмысленно.
Генри рассмеялся.
— Иди сюда, — велела леди Теннесси. — Мне совершенно необходимо крепко тебя обнять, сын мой.
Генри с готовностью раскрыл руки. Ему показалось, что она стала еще более хрупкой на ощупь.
Леди Теннесси отстранилась, и Генри подвинул ей одно из библиотечных кресел — с высокой спинкой и непростительно жестким сидением.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он мягко, когда они оба сели.
— А, Генри, женщине моего возраста такое говорят, только когда она выглядит из рук вон плохо. Никогда больше не повторяй этой ошибки.
— Не буду, — пообещал он с улыбкой.
— Я рада, что количество твоих конечностей не изменилось с нашей последней встречи, — сухо заметила леди Теннесси, внимательно рассматривая его.
— Я же писал, что со мной все в порядке.
— Выражение «все в порядке» редко соответствует истинному положению вещей.
— И как ты оцениваешь истинное положение вещей? — усмехнулся Генри.
— Терпимо, — коротко ответила леди Теннесси — и спросила:
— Как Джоан?
Он замер — но лишь на мгновение, слишком короткое, чтобы его можно было заметить.
Леди Теннесси заметила.
— Королевствует, — легко ответил Генри, глядя ей прямо в глаза. — У нее неплохо получается.
— А дракон?
— Скорее в порядке, чем нет.
Леди Теннесси кивнула.
«Ну, давай же, — напряженно подумал Генри. — Задай мне вопрос, на который я не смогу ответить. Пусть мне придется выкручиваться и недоговаривать, а ты будешь смотреть на меня с участием и жалостью».
Леди Теннесси отвернулась и долго глядела в высокое окно, освещавшее один из проходов между стеллажами.
— Ты виделась с Джоан? — не выдержал Генри.
— Нет, — покачала головой его мать. — Совершенно не собираюсь своим присутствием напоминать ей о том, о чем вы оба, по всей видимости, благополучно решили забыть. Я приехала на коронацию, как и положено вдове и матери лорда. И сразу после коронации уеду.
— А прием?
— Никогда не видела особого удовольствия в лицемерном обмене любезностями.
— Я тоже, — вздохнул Генри.
— Но тебя никто не спрашивает?
— Именно.
Леди Теннесси внимательно на него посмотрела.
— Ты ей нужен здесь, Генри, — тихо сказала она. — Что бы она ни говорила или о чем бы ни умалчивала. Иначе она не стала бы тебя здесь держать.
— Я знаю, — согласился он.
— А тебе нужно быть здесь? — спросила вдруг леди Теннесси, испытующе глядя на Генри. Это был не тот вопрос, которого он боялся. Но и на него у Генри не было готового ответа.
Леди Теннесси посмотрела ему в глаза — и удовлетворенно кивнула. Видимо, она в них увидела правду.
Вот только Генри по-прежнему ее не знал.
Коронация
Короли Инландии никогда не пытались поставить культ Света себе на службу. Переняв его у жителей Гра-Бейнн в самом начале истории королевства, они лишь использовали эту религию, как правильный символ. Инландия провозгласила свободу выбора — присягавший на верность короне получал защиту и помощь. Этого оказалось достаточно, чтобы много веков назад объединить страну. После возникновения Кресской империи, с государственной религией и жестким преследованием неверных, философия выбора естественным образом стала общей для всех, кто не хотел попасть под власть крессов. Противопоставление свободы и несвободы, Севера и Юга сохраняло мир внутри обеих стран, хотя и усиливало напряжение на границе. Культ Света, изначально пришедший с гор, теперь стал особенно распространен на юге Инландии. Строились храмы и монастыри, люди добровольно жертвовали огромные суммы — защищая таким своеобразным способом свою свободу.
Теперь же, после вторжения крессов и победы над ними, культ стал популярен, как никогда. Коронация, раньше проходившая в Храме Света скорее по причине его удобного расположения и размера, сейчас обретала особое, символичное значение. И хотя корону на голову монарха должен был возложить не первосвященник, а старший из лордов, Свет храма освящал это действо — этот выбор.
На коронацию было приглашено все высшее сословие — остальные могли присутствовать по своему желанию. Место в храме стоило дорого, тем не менее, в стране хватало купцов, желавших стоять рядом со знатью. На площадь перед храмом можно было прийти совершенно бесплатно — но уличные мальчишки нашли способ подзаработать, занимая с ночи лучшие места и продавая их потом желающим.
Желающих было много. Королева Джоан была популярна — хотя в этой популярности было много и страха, и недоверия. Тех, кто видел дракона вживую, в городе было не так много, и еще меньше было тех, кто стал свидетелем самого превращения. Но это лишь добавляло слухам и сплетням красочности, позволяя представить невзрачные факты в ярком облачении выдумки.
К полудню на площади было уже не протолкнуться. Стража с трудом сдерживала людей, чтобы оставить проход, по которому должна была пройти процессия вместе с королевой.
Однако, когда она наконец появилась, толпа сама отступила на шаг. И все, кто хотел встать поближе, чтобы рассмотреть ее получше, невольно опускали глаза при виде королевы. Смущал ли их блеск ее одеяния, вытканного серебром и украшенного драгоценными камнями, или блеск ее глаз, нет-нет, да и отливавших желтым? Они бы и сами не могли сказать.
Процессия вошла в храм и поднялась на возвышение у алтаря. Солнце стояло в зените — свет от главной, большой линзы падал ровно в центр каменного круга, в котором были разложены горные травы.
Коронация началась.
***
Джоан шла к храму в странном полузабытье. Было сложно поверить в то, что все это происходит на самом деле. Да, она прекрасно понимала, что уже давно королева, и этот день ничего не изменит, лишь подтвердит давно свершившееся — и все же ее сковывал страх. И с каждым шагом, пройденным мимо склонивших голову дворян, с каждой ступенью, ведущей к алтарю, этот страх становился все сильнее.
Джоан преклонила колени перед Уинсборном, старшим из лордов страны. Тот опустил на ее голову корону, накинул на плечи тяжелую мантию, произнес над ней положенные слова — она знала, что теперь должна встать и повернуться ко всем. Страх внутри разросся до размеров громадной ледяной глыбы. Когда Джоан поднялась на ноги, послышались приветственные возгласы, стройный хор, восхвалявший королеву.
Она обернулась к толпе — и замерла. Все стихло. Сотни лиц смотрели на нее. Тысячи людей ждали на площади снаружи. Тишина огромного храма навалилась на нее неподъемной скалой, и Джоан чуть не упала.
Она была совершенно одна. Должна была быть совершенно одна — корона на ее голове не могла принадлежать кому-либо еще, мантия не могла лечь на другие плечи. И она должна была нести их.
Одна.
Тишина продолжала давить, и Джоан попыталась сделать первый шаг к ступеням, слишком поздно замечая...
...как лестница превращается в горные уступы...
...как свод храма начинает тонуть в тяжелом предгрозовом небе, как толпа внизу становится застывшим перед штормом морем...
Кто-то сдавил ее локоть, так сильно, что она едва не вскрикнула от боли. Хотела обернуться — но Генри быстро зашептал:
— Соберись. Ты должна идти вперед — и я не могу идти с тобой. Не могу тебя держать. Ты должна идти сама.
Она слабо кивнула, невидящим взглядом уставившись вперед.
— Я досчитаю до трех — и ты пойдешь. А я пойду следом, мы все пойдем следом.
— Если я не справлюсь, — пробормотала она, опуская взгляд в пол, — поймаешь меня?
— Да.
Она снова кивнула — но страх внутри стал таять, исчезать в тепле и ясности его простого ответа.
— Давай, — прошептал он. — Раз... Два... Три!
И толкнул ее под локоть, вперед, к ступеням.
И она пошла.
Спустилась вниз, ступила в широкий проход. Море лиц смотрело на нее, грозовое небо сводов хмурилось и кипело — а она шла и шла, и колокол, возвещавший толпе снаружи о завершении коронации, отбивал в голове:
— Да, да, да...
***
После коронации все разошлись по своим покоям — отдохнуть и переодеться перед торжественным приемом, а Генри, к тому же, намеревался еще и перекусить.
— Зачем? — недоумевал Ленни. — Это же прием. Или королевская казна экономит, и кормить вас там не будут?
— Ленни, запомни раз и навсегда — на такие торжества нельзя ходить голодным. Иначе проведешь весь вечер в тщетных попытках поесть, ненавидя всякого, кто пытается завязать с тобой беседу.
— Обязательно запомню, — серьезно кивнул Ленни. — В следующий раз, когда меня пригласят на прием по случаю коронации, именно так и поступлю.
Генри рассмеялся.
Но нормально поесть ему так и не удалось. Генри только успел отрезать себе холодной буженины — когда пришел паж с приказом королевы явиться в ее кабинет. Генри торопливо проглотил несколько кусков, запив глотком вина прямо из кувшина, — и начал одеваться. Понадобилась помощь Ленни — у парадного дуплета было немыслимое количество застежек и шнуровок, и очень скоро у Генри возникло острое желание отрезать их все. Кафтан, который он носил обычно, прекрасно держался тремя пряжками и ремнем.
Наконец Ленни удовлетворенно сказал «готово», и Генри вышел в прохладный коридор. Здесь было тихо — замок будто замер в предвкушении. Из-за прикрытых дверей были слышны приглушенные голоса, да время от времени проходил в спешке чей-нибудь слуга.
Когда Генри пришел в королевский кабинет, там никого не было, лишь на столе горело несколько свечей. Генри грустно вздохнул и опустился в кресло, стараясь не думать о том, сколько всего он мог бы успеть съесть. Время шло, свечи догорали, Генри все сильнее злился и все сильнее старался свою злость подавить. Наконец дверь в личные покои королевы распахнулась, и оттуда вышло несколько молодых фрейлин. Генри ни одну из них не знал по имени — предыдущее поколение фрейлин успело вырасти и выйти замуж, а с новым у него не было времени познакомиться. Генри встал. Фрейлины присели в реверансе. Пышные юбки тихо зашуршали.
— Королева сейчас выйдет, — сообщила одна из девушек. Генри кивнул, и фрейлины чинно удалились.
Он смотрел на дрожащее пламя свечи и думал о том, что раньше не упустил бы возможности познакомиться хотя бы с одной из этих девушек, а то и со всеми сразу.
«Старею, наверное», — заключил Генри равнодушно, и тут дверь в покои отворилась снова.
— Прости, что заставила тебя ждать, — раздался голос Джоан. — Я не предполагала, что на то, чтобы одеться, нужно столько времени.
Генри усмехнулся и обернулся.
Лиловое платье мерцало и переливалось — бархатные полосы перемежались с атласными, и серебряные нити блестели между ними. На лифе полосы становились уже, а блеск нитей усиливался сверканием аметистов. Вырез платья не открывал плечи, но зато подчеркивал длинную шею и четкую линию ключиц. Стоячий воротник обрамлял высокую прическу, которую венчала изящная диадема, искрящаяся сапфирами и брильянтами.
Джоан неуверенно осматривала себя. Она явно не знала, куда деть руки — у платья не было привычного пояса.
— Это ужас какой-то, — пробормотала Джоан сердито, и Генри удивился тому, что ее голос никак не изменился под действием всего этого великолепия. — Я совершенно разучилась носить подобные вещи. Знаешь, когда я последний раз надевала такое платье?
— Понятия не имею.
— В тот день, когда мы с тобой сбежали из Дернби.
Генри слегка вздрогнул — потому что вместе с этим простым воспоминанием он внезапно ощутил всю массу прошлого, все то, что случилось после того дня — вследствие того дня. Не предложи он тогда принцессе сбежать...
— Джоан, сколько мы с тобой друг друга знаем? — спросил Генри, продолжая рассматривать ее. В сочетании с воспоминаниями это доставляло какое-то особенное удовольствие. Он еще не мог определить свое чувство — только ощущал, как оно постепенно набирает силу, разливается в крови и ударяет в голову, как крепкое вино.
Джоан улыбнулась и подняла на него глаза, и снова Генри удивился, что ее мимика осталась совершенно той же, что и всегда — и хитрый прищур глаз, и изгиб тонких губ. Разве что сейчас в них появился дополнительный шарм — быть может потому, что и глаза, и губы были подчеркнуты легким макияжем, которым Джоан обычно не пользовалась.
— Осенью будет семь лет, если я не ошибаюсь, — ответила она.
«Семь лет, — подумал Генри. — И три года с тех пор, как...»
Он остановил сам себя.
— Ты меня зачем-то звала, — напомнил Генри вслух, чтобы переменить тему.
Джоан снова помрачнела и опустила взгляд на свое платье.
— За моральной поддержкой. Я боюсь ходить в этом. Все жду, когда наконец споткнусь и упаду.
Генри усмехнулся, но тут же принял очень серьезный вид.
— Пройдись, — велел он.
Джоан сделала несколько шагов, внимательно глядя себе под ноги. Платье шелестело и переливалось.
— А теперь в другую сторону. Покрутись на месте.
— Ты издеваешься? — пробормотала Джоан, но все-таки крутанулась на месте безупречным фехтовальным пируэтом. Платье всколыхнулось лиловой волной и плавно опало.
— Ну видишь, — заметил Генри. — Прекрасно ты можешь в нем ходить.
— Да? — недоверчиво спросила Джоан. Она сложила руки перед собой и замерла, сверкающая и головокружительно великолепная. — Это все нормально выглядит?